Мужчины перевели взгляды с алькальда на Боба и на меня.

— Боб Рок! Или как тебя там. Если есть что сказать, говори.

— Я уже сказал, — буркнул Боб.

— Вчера было воскресенье. По воскресеньям отдыхают от дел, а не занимаются ими. Все, сказанное вчера, во внимание не принимается. Я не хочу, чтобы ты непременно повторял свои вчерашние сказки. К тому же, разговор был с глазу на глаз. Мистера Морзе, я не считаю: он нездешний.

— Сколько можно говорить, дело-то ясное, — опять огрызнулся Боб.

На твердокаменных лицах мужчин застыло выражение мрачной серьезности.

— Не спеши выносить себе приговор, приятель. Твое самообвинение имеет один слабый пункт: у тебя лихорадка!

— Да что ты будешь делать! — чуть не заплакал Боб. — Неужто вы не можете избавить меня от самого себя? Повесить! Повесить на дереве, под которым он лежит!

Мужчины угрюмо молчали.

— Вот незадача-то, — продолжал Боб. — Если б он угрожал мне, затеял бы свару, не дал бы на табак… А мне черт на ухо нажужжал, я и вскинул ружье…

— Вы прикончили человека, — густо пробасил один из присяжных.

— Прикончил!

— Как это было?

— У черта надо спросить или у Джонни. Нет, у этого не надо. Не было его там, Джонни-то. Я только встретил его в трактире. Джонни попутал меня, показал, кого потрошить. Ну я и дрогнул. Это было вблизи патриарха, на берегу Хасинто.

— Я так и подумал, что там что-то нечисто, — подал голос еще один, — когда мы проезжали мимо дерева, там была уйма воронья и прочей нечисти. Не так ли, мистер Харт?

Мистер Харт кивнул.

— У него жена с ребенком, — сказал Боб.

— Кто же это был? — снова спросил бас.

— На лбу у него не написано.

— Надо бы это выяснить, алькальд.

— Зачем выяснять? — пробубнил Боб.

— Зачем? — вскинулся судья. — Да затем, что не можем мы вас судить, не поинтересовавшись доказательствами. — И вот еще что. Прошу заметить, что этот тип не в себе. У него лихорадка, в этом состоянии, подстрекаемый Джонни, он и совершил преступление. На грани отчаяния из-за проигранных денег. Но несмотря на всю свою озлобленность, он спас жизнь этому джентльмену — мистеру Эдварду Натанаэлю Морзе.

— Спас?

— В полном смысле, — ответил я, — и не только тем, что вытащил из воды, но и заботливой опекой, к которой просто принудил Джонни и его мулатку. Если б не Боб, я бы не выжил! Могу в этом поклясться.

Боб бросил на меня взгляд, огнем опаливший мне нервы. Я уставился в окно, не в силах видеть слезы в его глазах.

— Джонни подстрекал вас?

— Не сказал бы. Он лишь навел на кошелек.

— А что он при этом говорил?

— Вам-то что? Это вас не касается.

— Не касается? Ну уж дудки! Очень даже касается, — возразил один из присяжных.

— Он сказал: «Ты что, Боб, рехнулся, упускать такие деньги! Их можно поменять всего-то на пол-унции свинца».

— Он так сказал?

— Спросите у него.

— Мы спрашиваем у вас!

— Ну, сказал.

— Вы ручаетесь?

— К чему языками трепать. Я хочу, чтобы меня повесили…

— Верно, Боб, верно, — сказал алькальд. — Но мы не можем повесить тебя, покуда не убедимся, что ты это заслужил. Мистер Уизе! Вы у нас прокуратор[3]. Ваше слово!

Один из присяжных поднялся, подошел к столику с напитками и, приняв непринужденную позу, взял бутылку и стакан.

— Ну что же, алькальд, — сказал он, — если Боб и вправду убил человека, злодейски убил, я полагаю, Боб должен быть помешан. — С этими словами он осушил стакан.

Боб облегченно вздохнул. Все прочие согласно кивнули.

— Ладно, — сказал судья, — если вы так думаете, а Боб не возражает, мы должны исполнить его волю. Вообще говоря, надо бы передать это дело в Сан-Антонио. Но поскольку он — один из наших, окажем ему такую милость. Мне это особого удовольствия не доставляет. В любом случае необходимо осмотреть убитого и допросить Джонни. Таков наш долг, долг по отношению к Бобу как одному из сограждан.

— Ясное дело, — подтвердили все. — Надо этим заняться.

— Джонни-то здесь при чем? — взмолился Боб. — Я сколько раз вам говорил, не было его там, не было!

— При чем? — удивился судья. — Да, убивал ты, но по его наущению! Не было бы Джонни, не видать бы тебе ни этого встречного, ни его кошелька! Не проиграй ты свои двадцать пятьдесят, тебе бы и в голову не пришло добывать золото с помощью свинца!

— Это уж точно! — подтвердили присяжные.

— Ты — убийца с большой дороги, Боб! Но говорю тебе без лести, мне волосок на твоей голове дороже, чем Джонни со всеми его потрохами. Мне очень, очень досадно, что ты, человек, в сущности, не злой, поддался дурному влиянию и сбился с пути. А ведь если бы ты взялся за ум, то мог бы стать полезным гражданином Техаса. Ты умеешь держать в руках винтовку!

Последние слова произвели впечатление на присяжных. Все выжидающе смотрели на Боба.

— Кто знает, — продолжал судья, — может, ты сослужил бы обществу службу, будучи живым, а не повешенным. Ты стоишь дюжины мексиканцев!

Боб поднял поникшую голову и глубоко вздохнул:

— Мне все ясно сквайр. Вижу, куда вы клоните. Но не могу, не могу я больше ждать! Жизнь для меня — мука, пытка, проклятие! Куда бы ни подался, всюду мука!

— А ты сиди на месте.

— Не могу, меня все время тянет к патриарху!

— Давай так. Сегодня мы отправимся к патриарху без тебя, а завтра ты подъедешь.

— В котором часу?

— Примерно в десять.

— А пораньше нельзя?

— Так не терпится в петлю? — спросил мистер Харт.

— Что толку болтать? Жить мочи нет! Чем скорее, тем лучше: проболтаете, меня и вовсе лихорадка сожрет!

— Но не можем же мы из-за твоей лихорадки лететь сломя голову! — вспылил прокуратор.

— От лихорадки и не так запоешь, мистер Уизе, — заметил мистер Трейс, наполняя стакан. — Не будем испытывать его терпение.

— А что думаете, алькальд? — спросил прокуратор.

— Боб не очень-то скромничает в своих требованиях, — раздраженно ответил судья.

Все молчали.

— Но если все согласны и уж коли речь идет о тебе, Боб, мы уступаем.

— Благодарю вас!

— Благодарить не за что! — буркнул судья. — Ступай на кухню! Скажи, чтоб тебе дали хороший кусок ростбифа со всем, что полагается!

И, стукнув рукой по столу, он вызвал прислугу и распорядился:

— Ростбиф для Боба и прочее! Да проследите, чтоб он поел хорошенько. А ты, Боб, завтра оденься поприличнее, как подобает порядочному гражданину! Ясно?

Боб ушел. Присяжные сидели все в тех же непринужденных позах. Лишь иногда кто-нибудь вставал, чтобы пропустить стаканчик или угоститься сигарой. Любому вошедшему было бы невдомек, что здесь решается вопрос о жизни и смерти человека. Правда, временами усиливался шумок, и можно было понять, что условия, выдвинутые Бобом, устраивают не всех. Прошло что-нибудь около часа, покуда каждый не успел высказать своего мнения, и ни разу разговор не изменил своему спокойному течению. Даже когда речь зашла о столь отвратительном и опасном субъекте, как Джонни, никто не давал волю своим чувствам. Линчевание его казалось делом столь же естественным, как отлов мустанга в прерии.

Приняв это решение, мужчины поднялись, выпили еще по стакану за здоровье хозяина и его гостя, пожали нам руки и покинули дом.

Мне, понятное дело, было не до еды. Хозяин тоже смотрел невесело. Он все еще не до конца примирился с тем, что его предложение сохранить Бобу жизнь, как он выражался, в интересах общества, не было поддержано присяжными. Разумеется, Боб виноват, он провинился перед гражданским обществом, перед самим Господом Богом. Но вместо того чтобы заслужить прощение Бога и соотечественников, предпочитает трусливо убраться с этого света. Среди четырнадцати присяжных было двое, бежавших из штатов от наказания за убийство. Но они несли груз своей вины как мужчины и как мужчины желали искупить ее в борьбе с паршивыми мексиканцами.

Утром, когда мы сидели за завтраком, к дому подъехал одетый во все черное всадник. Он слез с коня и заговорил с хозяином голосом Боба. Это и был Боб, хотя мы не сразу узнали его. Вместо грязной повязки фетровая шляпа, вместо кожаной безрукавки — приличный суконный костюм. От бороды не осталось и следа. Перед нами стоял джентльмен. Он казался спокойным и собранным, хотя глаза выражали глубокую печаль. Он протянул судье руку, и тот ответил горячим рукопожатием.