Мария Карловна подбежала к столу, принялась трясти мужа.

— Степан, Степан! Дети на радиосеанс не пришли. Месяц целый ждешь, чтобы хоть голоса их послушать, а они не явились. Степан! Ну, проснись ты! Ты мне скажи, какие у них заботы, чтобы матери двух слов не сказать по радио?!

Степан Васильевич мычал и не просыпался.

— Пить... — внезапно и громко сказал с печки гидролог Чембарцев.

— Сейчас, — Мария Карповна выпустила мужнины плечи, налила в кружку чаю горячего, размешала в нем аспирин, варенье, спирту добавила. Поднявшись на табурет, она поднесла питье к запекшимся губам гидролога. — Пей горяченькое. Как ликер, правда? С вареньем морошковым...

Напившись, Чембарцев откинулся на подушку. Губы его зашевелились и зашептали:

— Я — "Снег", я — "Снег". Как ты, Коля? "Фиалка", "Фиалка", ты за ним пригляди...

— Приглядит, — сказала Мария Карповна. Она постояла недолгое время посреди избы, потом надела унты, малицу, сняла со стены ружье и еще постояла, раздумывая.

— Говорит Центральная арктическая метеостанция, — сказало радио. — Передаем штормовое предупреждение. Из околополюсных районов в юго-западном направлении движется ураганной силы циклон. Завтра циклон пройдет над зимовками Дальняя, Нельмин Нос, Трофимовка, гидропостом Топорково, зимовкой Соленая Губа, поселком Порт. Самолетам и вертолетам вылеты в этот район запретить. Всем подвижным средствам, находящимся в указанных районах, вернуться на базы или найти укрытия.

Мария Карповна выключила приемник, свет выключила, оставив только одну лампочку маленькую, от аккумулятора, закинула за спину ружье, взяла лыжи и вышла во двор.

Тихо стало, потому что движок, который стучал во дворе, Мария Карповна заглушила.

Тихо, только хрустит в воздухе нарождающийся снег. Только взвизгнула, проснувшись, озорная собака Жулик, пододвинулась к миске и принялась неторопливо слизывать с краев густую еду.

— Р-раз... Два-а... Р-разом! — командовал Ленька, и все трое бросались вперед — плечом в дверь.

— Может, она не приедет, чего суетиться? — когда они набирали воздух для нового тарана, сказал Коля. — Может, у нее свои дела, а мы в синяках...

— Приедет. Как мы на сеанс не явимся, она сразу прикатывает. Приготовились!

Наташка тоненько всхлипнула.

— Она уже два раза в этом году приезжала. Один раз на собаках. Другой на лыжах.

— Р-раз... Два-а... Р-разом! — Все трое качнулись вперед. Отбитые плечи ударили в дверь без особой ярости. Наташка всхлипнула громче.

— Мне Леньку жалко. Он старший, — ему попадет.

— Подзатыльниками или словами? — спросил Коля.

— Словами. К боли я терпеливый... — Представил Ленька Соколов свою маму, Марию Карповну. Сидит она у директора в кабинете в мягком кресле, вся от растаявшего мороза мокрая. Директор потчует ее горячим чаем. Она чай прихлебывает и говорит: "Здоровые, не больные, и слава богу..." А сама смотрит на Леньку, смотрит и, насмотревшись, принимается причитать: "Лучше бы мне помереть, чем видеть, какой ты растешь безответственный. Я уж не девочка, чтобы бегать на лыжах за сто километров. Мне уже на покой пора. Нет у тебя совести и не будет. Ты об отце подумал? Отец десять дней в тундре обретался — не спавши, не евши. Он, ты думаешь, деревянный?.. Ишь глаза-то бессовестные. Другой бы, хороший, заплакал, прощения у матери попросил. Безответственный ты, Ленька, совсем безответственный. И Наташка — а еще девочка, как не стыдно — тебе подражает..."

— Словами хуже всего, — задумчиво сказал Коля. — К подзатыльнику можно отнестись с юмором... Давайте с разбегу. — Коля оттянул Леньку и Наташку в глубь кладовой. — Р-раз... Два... Взяли!

Ребята с разбегу ударили в дверь. Дверь легко отворилась. Она распахнулась как бы сама собой. Ленька, Коля и Наташка вывалились в кабинет прямо под ноги седому сутулому учителю физики Михаилу Матвеевичу.

Учитель подобрал слетевшие с носа очки, посмотрел сначала на ребят, потом в кладовую. Подобрал осколок лучевой электронной трубки и долго рассматривал его, двигая и поправляя очки на носу.

Наташка закусила губу, прижалась к Леньке. Так, прижавшись друг к другу, они и попятились к двери. Только Коля не волновался. Он и Матвею Михайловичу посоветовал:

— Вы не волнуйтесь. Мы за эту штуку внесем. — И протянул учителю десять рублей.

— Чем это пахнет? — тихо спросил учитель.

Коля понюхал десятку.

— Ничем...

Но учитель, подрагивая ноздрями, уже шел к рации. Включил... Из рации повалил желтый дым.

— Вот чем пахнет! — загремел учитель неожиданно мощным басом.

— Мы же внесем, — пискнул Коля.

— Что такое — внесем? Что такое — внесем? Извольте явиться к директору... И немедленно. — Михаил Матвеевич помахал Колиной десяткой, уставился на нее, разглядел и воскликнул. — А это что такое?!. Немедленно! Сию же минуту к директору!

Ребята выскочили из кабинета.

Северное сияние, порванное верховым ветром, пошло улетать ввысь, рассыпалось и закружилось в вышине мерцающей пылью.

Все изменилось в природе. Все посуровело вдруг, как если бы адмирал сменил свой парадный мундир с орденами на боевой строгий китель.

И медведь, что лукаво сидел у продушины, поджидая тюленя, ушел за торосы. И песец, и сова, и мгновенный, как луч, горностай, бегут-летят, как снег на снегу, невидимые, ищут щели.

— Говорит Центральная арктическая метеостанция. Передаем второе штормовое предупреждение...

И леммингово осторожное племя зарывается в снег, едва успев добежать до своих сытных нор.

— "Снег", "Снег", я — "Фиалка". Евгений, где же вы, наконец? Почему молчите — не отвечаете?

Гидролог Чембарцев сидел на зимовке Соленая Губа у приемника. Веки у него тряслись. На распухших пальцах при свете маленькой тусклой лампочки, и на лице, и на груди тоже, можно было разглядеть темные пятна, которые станут ранами, медленными и болезненными, — мороз, как огонь, ранит больно и надолго. Чембарцев хотел подстроить приемник, чтобы лучше слышать "Фиалку", но пальцы у него не гнулись. Он касался ими круглых, зазубренных для удобства ручек и кривился.

— Говорит Центральная арктическая метеостанция. Ураган, двигающийся из околополюсных районов, достиг зимовки Дальняя, зимовки Трофимовка, гидропоста Топорково, зимовки Соленая Губа, примите экстренные меры. Поселку Порт передать штормовое предупреждение по радиосети.

— Я — "Кристалл", я — "Кристалл". Борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть, наконец, благополучно сел на расчищенную нами полосу. Грузим оборудование. Льдину заливает водой. Связь прекращаю. Дальнейшая связь с самолетом. Все...

Во дворе возились наевшиеся собаки, некоторые скулили во сне. Что им снилось? Может быть, синее летнее море, в котором белыми окаменевшими облаками качаются ЛЬДЫ? Обтекает их сверкающая влага, радужатся они на солнце. Может быть, снилась собакам свежая летняя пища, которую не нужно варить? Может быть, чайки и кулики, за которыми весело бегать и которых невозможно поймать? Кто их знает, собак. Известно только одно: собаки сны видят, и, наверно, хорошие.

Со двора с паяльной потушенной лампой в руке вошел Степан Васильевич.

— Ты чего с печки слез? — сказал он. — Давай обратно на печку.

Чембарцев на его слова внимания не обратил. Спросил безучастно:

— Слесарничаешь?

— Радиатор на твоем вездеходе паял. Патрубок заменил. Говорю — лезь обратно.

— "Снег", "Снег", я — "Фиалка", — сказал приемник Раиным голосом, в котором уже закипели слезы. — Если вы не отзоветесь, мы будем вынуждены послать поисковый отряд. А вашего сына Колю отослать в Одессу.

— Хорошенькое дело, — пробормотал Чембарцев. — Они, видите ли, вынуждены. А я, видите ли, ни при чем. — Он вдруг вскочил со стоном, так как болезнь ударила его по всему телу.