— Ух, враг! — Ленька вскочил, грохнул обоими кулаками в дверь. — Открой же! Говорю — опоздаем. Открой, ну! — Он опустился на пол у двери и замолчал, словно истратил всю энергию в этом коротком действии.

— Ничего, — сказал Коля. — Опоздаем — в ужин съедим.

— На радиосеанс опоздаем, — пробурчал Ленька. Наташка добавила:

— С мамой... — и тихонечко заскулила.

Мария Карповна думала о своих младших ребятах. У матерей, когда они о ребятах думают, потихоньку и незаметно всякие плохие мысли уступают место хорошим, и становится матерям радостно оттого, что ребята у них здоровые и веселые. Овладевают матерями нежные воспоминания, и от этого матери улыбаются.

С улицы, если тундру можно назвать таким образом, донесся шум двигателя и металлический лязг. Мария Карповна приняла эти звуки за проказы шального электричества в радиоприемнике. Но собаки залаяли. Хоть и усталые были до смерти, но залаяли.

— Нет, — сказала Мария Карповна. — Я от этого радио всяких звуков наслушалась, оно даже соловьем свистать может само по себе, но чтобы лаять, как наши собаки, — такого не может. — Мария Карповна пошла к двери и, когда приоткрыла ее, услышала голос мужа:

— Держись. Ну, ну... Ну, еще малость... Мария Карповна отступила. Степан Васильевич втащил в избу человека в заледеневшей одежде. Мария Карповна прошептала:

— Господи, что с ним? — Потом подбежала, стащила с заледеневшего человека капюшон, заглянула ему под лохматую шапку-ушанку. — Никак Чембарцев?!

Вдвоем они быстро раздели гидролога. Мария Карповна все говорила и всхлипывала:

— Где же ты так, Евгений? Где же тебя угораздило?

— Спирт давай, — приказал Степан Васильевич. Мария Карповна принесла спирт, помогла мужу положить гидролога на печку и принялась командовать:

— Раздевай его — снимай все! Степан Васильевич отмахнулся.

— Спирт давай.

— А я тебе что дала? Растирай, не жалей кожу. — Она унесла полушубок и верхнюю одежду Чембарцева, с которой в тепле потекла вода, за печку, сушить. — Где его угораздило? Лед везде — ледоколами не сломать.

— Может, в скалы ездил к горячим ручьям, — пробурчал с печки Степан Васильевич.

— А ты растирай, разговорами не отвлекайся. — Марию Карповну озарило — она вышла на середину избы, руки подняла в направлении мужа и ахнула: — Это из-за тебя, филин! Ты про эти ручьи слух пустил. Кто сказал, что там в скалах зимой пар идет?

— Ну, я сказал, — спокойно ответил Степан Васильевич.

— Вот и сгубил человека. Без тебя, болтуна, нашли бы — на это ученые есть и геологи.

— И не нашли бы. — Степан Васильевич пыхтел на печи, растирая промерзшее тело гидролога. Он поворачивал его, мял, тискал и растирал снова и снова. — Летом в скалах туман. С самолетов, да и так, вблизи, пар не виден. Зимой совсем не видать — ночь.

— Сам небось не полез, — съязвила сраженная этими аргументами Мария Карповна.

— Как не полез — лазал. Там все осклизлое. Собаки не идут — скатываются. Я было ползком, по-пластунски, а Ленька за мной...

Мария Карповна побледнела.

— Какой Ленька?

— Наш, какой еще. Когда на каникулы приезжал.

— А ты зачем его брал, филин?! Растирай, растирай. Не оглядывайся. — Мария Карповна, вдруг обмякнув и почувствовав слабость в ногах, присела на краешек стула, повздыхала, побормотала про себя, высказывая запоздалые страхи и угрозы, потом спросила: — Горит или как?

— Горит, — ответил Степан Васильевич, слезая с печи. — Жар у него. Лицо обморожено и руки, и колени, и ступни. Его мазью надо. — Степан Васильевич побежал во двор за собачьей целебной мазью.

Мария Карповна повернулась к столу, к простывшим щам и котлетам, посмотрела на прекрасную малосольную селедку, что нежнее семги, и загрустила.

— "Снег", "Снег", я — "Фиалка", — сказало радио. — Если у вас поломка, бросайте вездеход и на лыжах добирайтесь до ближайшей зимовки. Если завтра в течение дня связь с вами не будет установлена, вышлем поисковый отряд.

Мария Карловна представила радистку Раю, которой нынче на Новый год подарила две горностаевые шкурки на воротник к костюму, почувствовала в своем воображении аромат пушистых Раиных волос, заглянула в ее глаза, большие, с веселыми искрами.

Представила в этих глазах слезы и загрустила еще сильнее.

— "Снег", "Снег", я — "Фиалка", — снова сказало радио.

Чембарцев на печи шевельнулся, голову поднял.

— Меня... Меня зовут...

— Тебя, тебя. — Мария Карповна поправила на Чембарцеве одеяло. — А ты лежи спокойно, не ворочайся.

— Передайте на базу... — сказал Чембарцев.

— Передадим, ты лежи...

Степан Васильевич вернулся в избу с банкой в руках.

— Мазь, Мария, это лекарство. Я, спасибо ей, до сих пор с руками, ногами. Мазью промажу, и все. И будь здоров — хоть на выставку. — Степан Васильевич залез на печь — мазать гидролога чудодейственной мазью.

— "Снег", "Снег", я — "Фиалка", — сказало радио страдающим Раиным голосом.

— Как передать-то? — спросила Мария Карповна.

— Что передать?

— Ух, бестолковый, ух, враг! То передать, что Чембарцев у нас. Его все кличут и кличут. Сын прилетел, а он потерялся. Поисковый отряд высылать собираются, а он вот где — в тепле. Как сообщить людям?

Степан Васильевич слез с печи, сполоснул руки и уселся за стол.

— Не положена нам рация.

Мария Карповна придвинула мужу селедку.

— Я тебе сколько раз говорила — добейся. Тебя уважают, вот и добейся.

Степан Васильевич селедку от себя отодвинул, привстал даже.

— А я говорю — не положено! Приемник — пожалуйста, в обязательном порядке, слушай себе на здоровье... Дай тебе рацию, ты каждые пять минут будешь эфир засорять своими ненужными разговорами.

Мария Карповна тоже привстала.

— Это почему мои разговоры ненужные?

— И все! — сказал Степан Васильевич. — И кончено. Передатчик нам не положен: мы не научная станция.

— "Снег", "Снег", я — "Фиалка"...

— Спит он, и успокойся. — Мария Карповна встала, перевела волну. — Жив он, твой "Снег", спит, мазью намазанный. Как я ей эти мои ненужные слова передам? — спросила она язвительно.

Степан Васильевич ее не слышал — он спал, положив голову на стол между селедочницей и миской с котлетами.

— Умаялся, — вздохнула Мария Карповна. — И то — неделю по тундре мотался... И щей не поел... — Она подошла к приемнику, покрутила настройку, сокрушаясь и бормоча едва слышно: — Что же делать-то? Вот те на...

— Я — "Кристалл". Я — "Кристалл", — устало, по все же очень отчетливо сказало радио.

Мария Карповна вздрогнула.

— Борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть, часа через два полоса будет расчищена. Если и ее сломает, придется бросать оборудование и уходить в океан. В сторону острова путь отрезан водой...

Мария Карповна представила темную-темную ночь. Громоздящиеся до неба и раскачивающиеся на волнах ледяные горы, на которых вспыхивают красные блики от дымных костров, зажженных людьми. Трещат в кострах лишняя одежда и малоценное оборудование, облитые бензином. Царапают люди лед чем попало, чтобы расчистить его и сгладить для самолета.

Устали люди вконец. Пьют воду, поставленную в канистре возле костра.

Мария Карповна всхлипнула, посмотрела на стол, на свои роскошные деликатесы, еще раз всхлипнула погромче и попротяжнее.

— Зимовка Соленая Губа, зимовка Соленая Губа, — позвало радио. — Тетя Муся, ваши ребята, Наташка и Ленька, в назначенный час на радиосеанс не явились. Вы, тетя Муся, не беспокойтесь. Они тут толкались, потом куда-то исчезли и не явились. Наверно, гоняют где-нибудь. Я им завтра задам, тетя Муся.

— Как это не явились?! — Мария Карповна озадаченно оглядела избу. — Куда же они подевались?

— Ребята ведь все такие — матери ждут, а они и не помнят, — объяснило радио добрым Раиным голосом.