С остальными документами, касающимися пугачевщины, Пушкин получил возможность ознакомиться. Ревностно он изучал их, сопоставляя с записками и свидетельствами частных лиц. Кое-что он узнал от баснописца Крылова: отец его, в чине капитана, участвовал в кампании против Пугачева. Пушкиноведы считают, что фигура Крылова-отца, полунищего боевого офицера, выслужившегося из солдат, явилась прототипом образа коменданта Белогорской крепости Миронова, отца Маши, «капитанской дочки».

Пушкин разыскал современницу Пугачева, 75-летнюю казачку из Берды. Она лично знала самозванца и сообщила некоторые любопытные подробности.

«Капитанская дочка» была задумана еще до того, как Пушкин ознакомился с подлинными архивными материалами. Они настолько его увлекли, что он отложил набросанный план романа и принялся за «Историю Пугачева» (название «История пугачевского бунта» появилось против желания автора, по приказанию самого Николая I).

Исторический труд был написан в довольно короткий срок. Затем Пушкин вернулся к роману.

Работы Пушкина-историка и Пушкина-романиста переплелись. Планы задуманного романа составлялись в тесной связи с подлинными фактами, с биографиями реальных лиц.

Роман давался трудно.

После появления в печати «Истории пугачевского бунта» министр народного просвещения С. С. Уваров, один из злейших врагов Пушкина, начал травлю его исторического труда. «Историю пугачевского бунта» он называл «возмутительным сочинением», то есть сеющим возмущение. Происходило это за два года до сдачи «Капитанской дочки» в цензуру.

Пушкин не мог не опасаться, что этот роман постигнет печальная участь поэмы «Медный всадник». Она была запрещена и увидела свет только после его смерти.

К счастью, отвлекающий маневр удался. Разрешение было дано. «Капитанская дочка» была издана при жизни поэта.

В пушкинских бумагах сохранилось шесть планов «Капитанской дочки». Примечательно, что и последний план не много имеет общего с романом в том виде, в каком мы его знаем.

«Капитанская дочка» была написана в последние годы жизни Пушкина. Он уже давно вступил в пору полного расцвета своих духовных сил и художественного гения.

В работе над последним своим романом он вырастал в общественного мыслителя самого крупного ранга.

Именно поэтому — читателю может показаться странным — так нелегко дался Пушкину сюжет «Капитанской дочки».

Глубинная мысль, проходящая красной нитью сквозь все человеческие отношения, столкновения, судьбы, прояснялась медленно. Толчками, зигзагами складывалась в стройное целое и канва событий.

О чем рассказать в романе? И что сказать романом? Обе эти задачи разрешались только в единстве. Попробуем проследить шаг за шагом, как выстраивалась «Капитанская дочка». Тогда нам легче будет ответить на вопрос: каков же был сюжет романа? Тот сюжет, который так заботливо старался замаскировать автор в письме к цензору.

В сюжетах «Дубровского» и «Капитанской дочки» Пушкин как бы нащупывает «мостик», который мог бы быть переброшен через зияющую пропасть между порабощенным темным народом и образованными слоями. Поэтому столь пристально вглядывается Пушкин в «перебежчиков» — пусть временных — из господствующей среды к простонародью.

Сохранились замечания по истории пугачевщины, не предназначавшиеся Пушкиным для печати: все равно не пропустила бы цензура. Но он обязан был представлять их высшему начальству. Пушкин уделяет там особое внимание дворянам, причастным к пугачевскому движению.

«Показание некоторых историков, — пишет он, — утверждающих, что ни один дворянин не был замешан в пугачевском бунте, совершенно несправедливо. Множество офицеров… служили в рядах Пугачева…»

«Из хороших фамилий был Шванвич», подпоручик 2-го гренадерского полка.

Взятый в плен Шванвич упал перед самозванцем на колени, обещался ему верно служить и за это был прощен. Пугачев пожаловал его атаманом, велел остричь «в кружок» по-казацки и приказал дать «к его атаманству принадлежащую мужичью и разного звания толпу».

Шванвич составлял передаваемые в осажденный Оренбург послания русские и немецкие, «с большим титулом письма и манифесты варварские» (то есть от царского имени). Пусть читатель не удивляется, что Шванвич составлял и немецкие манифесты: в среде высших гражданских и военных начальствующих лиц было полным-полно немцев. Это началось еще при Петре I и усилилось при его преемниках.

Из шести планов «Капитанской дочки» в трех главным героем должен был стать Шванвич.

Столичный офицер, он послан в отдаленную крепость «за буйство». Его окружает некоторый романтический ореол человека строптивого, не ладящего с начальством.

Натура активная, он не попадает в плен к Пугачеву, а «предает ему крепость», «делается сообщником». Командует отрядом восставших, «ведет свое отделение» в Нижний Новгород, «предводительствует шайкой», напоминая этим Дубровского.

В первых же планах возникают наметки любовной сюжетной линии. Появляется имя Марьи Ал. Шванвич выступает ее защитником, что естественно для героя романа: «является к Марье Ал. — спасает семейство, и всех».

Возникают отдельные «кирпичики» сюжетного здания. Они перемещаются, вступают в разные сочетания, отбрасываются, возвращаются в измененном, иногда до неузнаваемости, виде и так далее. «Из затемнения», как выражаются кинематографисты, выступают в воображении автора отдельные куски, звенья повествования.

Пока это сплавится в продуманное, стройное, ясное целое, понадобятся немалые усилия и напряженные поиски.

Трижды берет Пушкин «на пробу» шванвичевский сюжет и в конце концов отбрасывает его.

Он отказывается от мысли сделать положительным героем дворянина, перешедшего в пугачевский лагерь. Это вызвано глубокими причинами.

Пушкин не сочувствовал таким людям, как Шванвич. Его страшил крестьянский мятеж. «Не приведи бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный», — говорит молодой герой романа. Так же думал и Пушкин.

Не будем торопиться осуждать его за эту мысль. Приведенные слова процитировал — и сочувственно процитировал — не кто иной, как В. И. Ленин.

В «Проекте программы нашей партии», написанном в 1899 году, через шестьдесят с лишним лет после появления «Капитанской дочки», Ленин указывает на наличие революционных элементов в крестьянстве и вместе с тем на политическую неразвитость и темноту крестьян. И подводит итог:

«Мы… нисколько не стираем разницы между «русским бунтом, бессмысленным и беспощадным», и революционной борьбой…»

Бессмысленная беспощадность неизбежно проявлялась в стихийных восстаниях низов. Доведенные до отчаяния, они без разбору мстили дворянам, чиновникам, офицерам.

Пушкин был свидетелем одного из таких бунтов, вызванного зверским режимом аракчеевских «военных поселений». В 1831 году он писал своему другу П. А. Вяземскому:

«…Ты, верно, слышал о возмущениях новгородских и Старой Руси. Ужасы. Более ста человек генералов, полковников и офицеров перерезаны в Новгородских поселениях со всеми утончениями злобы… 15 лекарей убито; спасся один при помощи больных, лежащих в лазарете… четверили одного генерала, зарывали живых и проч.».

Ничуть не смягчая красок, рисует Пушкин кровавые эпизоды пугачевщины в «Истории Пугачева» и «Капитанской дочке».

К какому же выводу он приходит?

Осудить пугачевский бунт? Объявить его отъявленным преднамеренным злодейством?

Так утверждали все правительственные источники. Но для Пушкина эта позиция неприемлема. Он и не взялся бы ни за историю пугачевщины, ни за «Капитанскую дочку», если бы брал на веру реакционные толки, если бы им не руководило стремление глубоко, беспристрастно, справедливо разобраться в сущности грозного и могучего восстания.

Пушкин хотел уразуметь прежде всего причины пугачевщины. Вся первая глава «Истории пугачевского бунта» посвящена его предыстории. Читателю сразу же дается сдержанный и немногословный, но как нельзя более ясный ответ на два вопроса: