— Хотя ты была права. Судья пропустил свисток. Я был одним из тех, кто скандировал вместе с тобой.

— Не важно. Теперь я должна делать упражнения, изучать разные броски и играть, чтобы сдать предмет.

— Почему здесь нет твоего парня, чтобы научить тебя?

— Брэду позвонили и он уехал. Не знаю, куда.

— Он просто оставил тебя здесь? — Адам сделал очередной бросок, и мяч попал в корзину. — Пойдем, я научу тебя.

Я внимательно посмотрела на него.

— Ты собираешься учить меня играть в баскетбол? Сейчас? А как же Нина?

Адам пожал плечами.

— Она может подождать. Теперь иди сюда и покажи, что умеешь.

Мы играли почти каждый день на протяжении пяти месяцев. Когда погода была хорошей, мы перемещались на школьный двор, а затем начали встречаться на подъездной дорожке. Мы проводили эти вечера, говоря обо всем: школе, друзьях, кино, жизни. Он готовился к учебе и собирался в университет, чтобы стать архитектором. Я был просто наивной десятиклассницей, все больше и больше впадающей в одержимость Мэтью Макконахи. Мы смеялись и играли, но в основном, просто разговаривали.

Легкий ветерок сдувает волосы с моего лица. После утра, проведённого за физическим трудом, он ощущается приятно. Я собираюсь подремать, но тут ветер исчезает.

Открываю глаза и вижу перед собой ноги в джинсах, блокирующие мой ветерок. Я смотрю вверх, и вижу возвышающегося надо мной Адама, держащего в одной руке два коричневых бумажных пакета, а в другой - две колы. Он протягивает руку с пакетами.

Я не шевелюсь и не говорю ни слова.

Он поднимает голову к солнцу и делает глубокий вдох. Когда смотрит снова вниз, то закрывает глаза, качает головой, а затем садится на землю рядом со мной.

Кладет пакет мне на колени и ставит колу около моего бедра. Начинает открывать свой пакет, вынимая абрикос, сэндвич и печенье.

Смотрю в свой пакет и вижу, что у меня то же самое.

— Это что-то типа предложения мира? — спрашиваю я.

Адам кусает сэндвич.

Я открываю свой пакет и начинаю с печенья.

— Кто приготовил эти ланчи?

С полным ртом, он отвечает:

— Я.

Удивившись, я поворачиваю к нему голову.

— Ты приготовил ланч для всей команды?

— Нет, — открывает свой лимонад и делает глоток. — Ты все еще сперва ешь свой десерт?

— Да, — отвечаю я. Затем проглатываю печенье. — Подожди, что ты имеешь в виду под «все ещё»?

Уголок его губ едва поднимается, словно он что-то вспоминает.

— Когда ты приходила ко мне домой, перед ужином ты всегда просила кусок пирога. Помню, как моя мама говорила, что это испортит тебе аппетит, и твой ответ был: «Что, если я подавлюсь и умру во время обеда? Вы действительно хотите, чтобы я умерла, не съев десерт в свой последний день жизни?»

Адам посмеивается. Я же шокирована тем, что он это помнит. Не думала, что Адам помнит хоть что-то о тех днях.

Когда он оглядывается на меня, улыбки на губах уже нет. Может быть, это потому, что я смотрю на него с самым смущенным выражением.

Отмахиваюсь от странности момента и говорю:

— Ну, знаешь, ветка этого дерева может упасть мне на голову и вырубить меня. Ты действительно хочешь, чтобы я умерла, не уничтожив это вкусное печенье?

Адам смотрит на поле и говорит:

— Нет. Нам этого не хотелось бы.

Мы сидим в тишине и едим свою еду. Наши ноги вытянуты вперед, и ветерок снова играет в ветвях деревьев.

— Отстойно, да? — я первая нарушаю тишину, говоря это. — Тебе пришлось отказаться от планов, чтобы нянчиться со мной?

— Нет. Я, так или иначе, был бы здесь.

Поднимаю брови.

— Ты часто помогаешь здесь?

— Три раза в неделю. Четыре дня работаю, и три других провожу здесь, — он говорит это небрежно, словно каждый двадцатипятилетний парень отказывается от отдыха, чтобы в жару строить дома для людей, с которыми не знаком. — Если хочешь прийти во вторник, успеешь отработать еще несколько часов до ночной смены.

У меня много вопросов, но не знаю, какой хочу задать первым.

Мне не выпадает шанс спросить что-то, потому что Адам открывает рот и говорит:

— Я так понимаю, Боб Пейдж научил своих детей, как обращаться с инструментами?

Я смеюсь от нелепости его комментария.

— Мой папа? Как использовать инструменты? Если под инструментами ты имеешь в виду миксер «Китчем Аид», тогда да, он научил нас всему, что мы знаем. Если ты о молотке и дрели, то ответ - нет.

Он смотрит на мои руки, держащие сэндвич с ветчиной.

— Кто тебя научил?

— Что? Думаешь, девушка с такой отличной попкой, как у меня, которая делает лучший «Лонг-Айленд» в городе, не может повесить что-то на стену?

Он пожимает плечами.

— Типа того. Ага.

Качаю головой на его предположение. Я должна повести себя, как стерва, и начать спорить с ним, но вместо этого говорю ему истинную правду:

— Знаешь, как мальчики записываются на факультатив по танцам в школе, чтобы знакомиться с девушками? Ну, я записалась на труд, чтобы познакомиться с мальчиками.

Адам издаёт низкий смешок, но я не могу сказать, он смеётся надо мной или действительно думает, что то, что я сказала, смешно.

— И чем все закончилось?

— Там я познакомилась с Брэдом.

Упоминание его мертвого лучшего друга изменяет ауру вокруг него. Легкий смех в голосе пропадает, как и беззаботное выражение на лице. Теперь у него серьёзный взгляд.

— Точно. Я забыл, — стена, которую он временно опустил, снова поднимается.

Кусаю сэндвич и жую. Глотаю и продолжаю:

— Оказывается, мне нравится работать руками. Существует много вещей, на которые я способна, и никто даже и не подозревает об этом.

Мускулы на его предплечьях напрягаются и расслабляются. Рот открывается и едва закрывается. Для мужчины, чье каждое движение продумано и заранее просчитано, ему, похоже, трудно решить, что он хочет сделать в этот момент.

— Лия, по поводу того, что ты сказала раньше, — на мгновение он прерывается. Эти темные глаза смотрят на меня так же, как прошлой ночью. — Я козел. Но ты - не дурочка.

Не ожидая своего рода извинения, я просто смотрю на него и жду остальную часть - часть, где он отчитывает меня или говорит что-то унизительное о моей карьере, моем баре, моем наряде, моей личности.

Вместо этого, он молчит.

В тишине я принимаю его слова за то, чем они и являются, и мы заканчиваем наш обед, сидя под деревом. Когда приходит время вернуться назад, я знаю, что должна что-то сказать. Он собирается идти к дому, когда я кладу руку на его предплечье и тяну его назад.

Он поворачивается ко мне, и мне вдруг становится неловко.

Я никогда не терялась, но есть что-то в том, как его рука застыла под подушечками моих пальцев, и как его плечи поднимаются без выдоха, заставляет меня замереть. Я ни издаю не звука.

Адам смотрит на мою руку на его руке и на мою кожу, соприкасающуюся с его кожей. Его лицо хмурится, и я умираю от желания узнать, о чем он думает.

Но я этого никогда не узнаю, потому что он вырывается.

— Не трогай меня, — говорит он.

А я стою и смотрю на его спину, когда он уходит прочь.

— Что за кретин, — говорит Сьюзен, сидя на перевернутом ящике на складе в «Необъезженном жеребце».

— А я о чем, — я считаю ящики «Абсолюта».

Комната маленькая и без окон, с металлическими полками. Она определённо известна, как комната с алкоголем, здесь мы держим выпивку. Под баром есть комната, где хранится пиво, а все для еды находится в задней части, возле кухни.

— Тебя арестовали, а он приходит и заключает с тобой сделку, чтобы вытащить из неприятностей?

Я отмечаю количество коробок на бумаге передо мной.

— Похоже, он даже слушал меня, когда я сказала, что не я была за рулем чертовой машины, — поднимаю взгляд от планшета и перехожу к «Грей гус».