На этой же неделе Брэд умер.

И после этого все изменилось.

Сьюзен говорит, что я должна поговорить о Брэде. Действительно поговорить о том, что произошло. Я удивлена, что даже разрешаю себе путешествовать по переулку памяти с воспоминаниями о баскетболе с Адамом. Чтобы пойти дальше, признать самые болезненные воспоминания.

Делаю глубокий вдох и возвращаюсь к работе.

Нанося краску аккуратными мазками, я делаю все возможное, чтобы переднее крыльцо выглядело как можно лучше для ветерана войны, который скоро назовет это место домом.

Когда на колоннах появляется первый слой краски, я пытаюсь добраться до козырька, но не могу дотянуться до него. Поднимаясь на стремянку, я вытягиваюсь, насколько могу, но в дальнем углу все еще есть одно пустое место. Пытаюсь подпрыгнуть, чтобы дотянуться до него, но лестница шатается, и я задерживаю дыхание, пока не понимаю, что не упаду.

— Дайка мне, — глубокий голос Адама слышен за моей спиной.

— Да, спасибо, — спускаюсь с лестницы и вручаю ему банку и кисточкой, наши пальцы едва соприкасаются. Я смотрю в другую сторону.

Адам поднимается и с легкостью покрывает краской пустое пятно. Несмотря на долгий день, он пахнет восхитительно. Как туалетная вода и мыло, смешанные с потом от тяжелой работы - так, как должен пахнуть настоящий мужчина.

— Хочешь остаться и нанести ещё слой, или хочешь уйти отсюда? — спрашивает он, поворачиваясь ко мне.

— Я хотела бы остаться, — говорю я.

На его лице появляется улыбка.

Хватаю чистую кисточку из соседнего ведра, окунаю ее в краску и начинаю наносить второй слой. Я приседаю и работаю над нижней частью. Адам отходит от лестницы и движется к пространству рядом со мной, работая над участками наверху. Мое плечо в нескольких дюймах от его колена, моя голова в непосредственной близости от его бедра. То, что я считала тихим опытом, теперь превратилось в гудящий момент неудобной тишины.

Остаюсь сидеть на корточках как можно дольше, но на моей кисти уже нет краски. Я поднимаюсь, как раз собираясь пойти, взять краску, но Адам подаёт мне банку. Я погружаю в неё кисть и возвращаюсь вниз.

Мне снова нужна краска, но в этот раз, до того, как я поднимаюсь, Адам опускает руку ко мне, и краска оказывается в пределах досягаемости. Взгляд на его лице - случайное понимание. Я благодарно киваю и возвращаюсь к работе.

Так мы и работаем. Два человека, в тишине красящих переднюю веранду, которые все же общаются друг с другом с помощью легких движений рук, кивков и взглядов.

Он работает наверху, я внизу. Садящееся солнце отбрасывает слабый оранжевый оттенок на белую краску.

Когда нижняя часть готова, я двигаюсь выше. Адам опускается ниже. Когда я тянусь, чтобы достать до нового места, мое плечо задевает его. Он не отодвигается. Когда он поворачивается, чтобы заняться дверью, его спина касается меня. Я не отступаю.

Я скольжу выше, он опускается ниже.

Я скольжу влево, он двигается на право.

Мы танцуем по кругу.

Забавно пытаться дистанцироваться от кого-то, когда находитесь в ограниченном пространстве, чем дальше вы отходите друг от друга, тем ближе становитесь.

Плечом к плечу. Кисть к кисти. Та же стена, тот же уровень, одно и то же место.

Когда последний участок готов, я оценивающе смотрю на крыльцо, и радуюсь прогрессу, которого мы достигли за сегодня. Вскоре Монтгомери смогут переехать. Чертовски приятные ощущения.

Посмотрев наверх, на участок над входной дверью, под карнизом крыши, я замечаю, что там есть необработанный участок. Для меня он был слишком высоко. Его должен был покрасить Адам.

Чем дольше я смотрю на него, тем больше понимаю, что это не грубый участок. Это резное дерево, и на нем надпись.

Я поднимаюсь на цыпочки и прищуриваюсь, чтобы прочитать надпись.

Для сердца, находящего утешение в моментах, взлелеянных прикосновением руки.

Слова звучат знакомо. Стихотворение? Песня? Я отступаю и кусаю губу, пытаясь вспомнить, где раньше слышала эти слова. Нет, не слышала. Я видела эти слова раньше. Давным-давно, написанные в блокноте. Слова, написанные тем, кого я когда-то любила.

Оборачиваюсь и смотрю на Адама.

— Это слова Брэда, — говорю я.

Он посылает мне полуулыбку и смотрит вверх на дерево.

— Не знал, запомнила ли ты.

— Запомнила? Он был прекрасным писателем. Хотя никогда никому не позволял читать свои стихи.

— Кроме тебя, — говорит Адам. — Тебе он позволял читать их.

Мой взгляд слегка затуманивается. Брэд держал блокнот в своей комнате, в котором записывал свои чувства. Он был творческим человеком в то время, тогда как я не могла оценить, насколько особенным был его талант.

— Почему эта цитата здесь? — спрашиваю я, указывая на дерево.

— На каждом доме есть строчки его стихов. Завтра, когда краска подсохнет, я пройдусь по буквам более темной краской.

— На этих трёх домах написаны слова Брэда?

— Да, — говорит Адам, — и на каждом доме, когда-либо построенном «Домами для всех душ».

Наклоняю голову в сторону.

— Сколько их?

— Двадцать восемь.

Я шокировано открываю рот.

— Хочешь сказать, что есть двадцать восемь домов с его цитатами? Одна и та же цитата или разные?

— Все разные, — Адам засовывает руки в карманы и кивает головой. — Пойдем, я покажу тебе две других, которые здесь.

Он спускается вниз по лестнице, пока я все ещё изумленно моргаю. Добравшись до нижней части лестницы, Адам оглядывается на меня, спрашивая глазами, иду ли я.

Я спускаюсь по ступенькам, и, когда добираюсь до него, мы идём бок о бок ко второму дому.

Не бойтесь неизвестности завтрашнего дня, когда радостно можете прожить сегодняшний день.

Громко выдыхаю. Я помню, когда он написал это.

— У твоего отца был рак. Все были опустошены. Кроме твоего отца, — я рассмеялась от странного воспоминания.

— У него был этот баннер, который гласил: «Я говорю раку отвалить. Посигналь, если любишь холодное пиво».

Это была самая странная вещь, но она сработала. Каждый день можно было услышать машины, проезжающие перед их домом. И каждый гудок заставлял мистера Рейнгольда улыбнуться.

— Брэд сказал, что твой отец был самым храбрым человеком, которого он когда-либо знал. Он написал эту цитату в эссе для школы. Получил A-плюс, — широко улыбаюсь, и когда смотрю на Адама, вижу, что он не разделяет мою радость.

Я продолжаю:

— У Мэтью Макконахи есть одно высказывание: «Я буду продолжать двигаться дальше и позволю моей душе летать. Даже если это лишь на один день». Оно напоминает мне о твоём папе. Напоминает мне о Брэде. И о тебе, — взволнованно взмахиваю руками, — Почему ты так на меня смотришь?

— Как?

— Словно я говорю что-то не так, — скрещиваю руки перед собой. — Ты смотришь на меня так, словно каждое слово из моих уст - самая глупая вещь, которую ты вообще слышал.

Его брови поднимаются.

— Я так смотрю?

— Да.

— Но я так не думаю, — просто говорит он.

— В самом деле? Потому что твои действия говорят об обратном, — повышаю голос в конце.

— Это совершенно не то, что я думаю.

Смотрю в сторону и вожу туда-сюда ногой.

— Ладно, ну а что ты думаешь?

— Думаю, что эти вечера на моей подъездной дорожке, одни из лучших воспоминаний за всю мою жизнь.

Моя рука пробегает по ключице, когда я слышу его признание. Я кусаю губу, удивляясь, как два человека, которые были настолько близки, превратились в эмоциональных незнакомцев, которыми мы являемся сегодня.

— В течение многих лет я наблюдала, как ты входил в бар и неодобрительно качал головой, — говорю я, глядя на деревянные доски пола. — Я знаю, когда ты выгибаешь брови, это означает, что ты думаешь самое худшее о человеке, на которого смотришь. Знаю, что когда ты раздражен, ты сжимаешь кулаки и крепко держишь их по бокам. Знаю, что когда злишься, то тянешь за концы своих волос. Я знаю это, потому что именно так ты ведешь себя рядом со мной.