Если кратко, дело было так. В 1999 году одна газета опубликовала статью о том, что группа биологов (включая знаменитого Эвида Парацельса), получив крупный правительственный грант, добилась большого прорыва в "исследованиях рекомбинантной ДНК" -- то бишь, в "генной инженерии". Ученые отработали технику выращивания животных с измененными генами и теперь приступили к экспериментам на человеческих эмбрионах. Их целью, как утверждалось в статье, были "мелкие улучшения" человеческого организма -- например, избавление от "кошачьих" глаз или лишнего пальца на руке или ноге.

И что случилось? Бунт, вот что случилось. Что само по себе не было странным. К 1999 году преступность и всяческого рода социальная напряженность превратились в крупнейшую угрозу для страны, но правительство так и не повернулось к проблемам лицом. Поэтому бунты и прочие проявления насилия вспыхивали от любой искры: подорожания топлива и бензина, продуктов, платы за жилье. Другими словами (как утверждают социологи) общий уровень общественной агрессивности достиг кризисного значения. Ни у кого не было приемлемой отдушины для выпуска гнева, и едва такая отдушина появлялась, люди начинали безумствовать.

Статья вызвала бурю, ставшую прадедушкой всех остальных. Раздавались многочисленные вопли о "священности человеческой жизни", но, полагаю, больше всего запугала людей идея об "усовершенствованном человеке". На ученых и конгрессменов стали нападать на улицах. Разгромили три правительственных здания (включая почтовое отделение - Бог знает почему). Уничтожили три жилых комплекса, разграбили и разгромили сто тридцать семь магазинов. Программа по исследованию рекомбинантной ДНК накрылась медным тазиком, а вместе с ней и чьи-то научные карьеры. Потому что грубой силой бунт было подавлять нельзя -копам (спецагентам) пришлось бы убить слишком много людей. Бунтовщиков пришлось умиротворять самому президенту -- что, вполне естественно, и привело к нынешней политике превентивной борьбы с насилием.

А Эвид Парацельс как раз и был одним из тех, чья карьера рухнула. Я предположил, что ему еще повезло в том смысле, что не пришлось заняться вместо медицины компьютерами, и заказал распечатку о его научной деятельности.

Что ж, это ничего не доказывает, но мне стало очень даже любопытно. Тот, кто утрачивает высокое положение, как правило, начинает весьма наплевательски относиться к закону. Так что какая-то исходная позиция перед поездкой в резерват у меня имеется. А если повезет, мне даже не придется притворяться, будто я приехал туда охотиться.

Поэтому выходя из служебной комнаты, чтобы позаботиться о транспорте и деньгах, я уже считал, будто знаю, что делаю (а это, наверное, должно было мне подсказать, что я уже вляпался в неприятности). Но это ощущение быстро прошло. По дороге меня озарило нечто вроде вдохновения, и, завершив дела в бухгалтерии, я вернулся к компьютерщикам и попросил у них распечатку всех нераскрытых преступлений, совершенных в окрестностях резервата. Ответ дал моей так называемой самоуверенности хорошего пинка.

"Шэрон пойнт" находится всего в восьмидесяти километрах от арсенала в Прокьюретоне, где хранится немало устаревшего вооружения (по большей части с 60-х и 70-х годов). Два года назад кто-то ухитрился пробраться в арсенал и прибарахлиться там всякой всячиной -- полусотней винтовок М-16 (и пятью тысячами снаряженных магазинов к ним), сотней автоматических пистолетов "магнум" двадцать второго калибра (и еще пятью тысячами обойм), пятью сотнями ручных гранат и более чем пятью сотнями противопехотных мин различных типов. Вполне достаточно, чтобы снабдить оружием солидную уличную толпу.

Да только смысла в этом никакого не было. В наше время любая уличная толпа -- или террористическая организация, или банда грабителей, если на то пошло -- решившаяся пустить в ход старье вроде М-16, будет за несколько минут порезана на кусочки копами с лазерной пушкой. А кому еще может потребоваться это чертово барахло?

Я уже не верил, что вообще найду в резервате животных. Только охотников, отстреливающих друг друга.

И перед возвращением домой провел полчасика в тире, тренируясь в стрельбе из своего бластера. Так, на всякий случай.

На следующее утро я зашел в отдел снабжения и разжился там "богатой" одеждой и охотничьим снаряжением. Потом заглянул к оружейникам и выписал на себя карабин "винчестер" тридцатого калибра -- самое, на мой взгляд, подходящее оружие для "настоящего" эксцентричного спортсмена: оно требует достаточного мастерства, стреляет старомодными свинцовыми пулями, а не иглами-шприцами или разрывными зарядами, и в каком-то смысле дает "добыче" шанс. Затем проверил в аппаратной, записывается ли сигнал моего передатчика. И отправился в "Шэрон пойнт".

От Вашингтона до Сент-Луиса я добрался на "желобе" (на самом деле это электростатический вагон-челнок, но его называют "желобом", потому что ранние его версии напоминали некоторым романтикам желоба для спуска бревен на северо-западе), но там мне пришлось нанять машину. Это меня вполне устраивало, поскольку мне полагалось изображать богатого охотника. В наши дни машины по карману только богачам -- и спецагентам на задании (цены на бензин настолько высоки, что большинство людей имеет шанс сесть за руль лишь во время субсидированных правительством автогонок). Но большого удовольствия поездка мне не доставила. Во-первых, не такой уж я опытный водитель (практики у меня маловато). А во-вторых, в Сент-Луисе лил проливной дождь, и триста километров по темным холмам Миссури я ехал словно под водой. Это замедлило меня настолько, что к резервату я подъехал уже когда стемнело.

На ночь я остановился в Шэрон Пойнт, всего а пяти километрах от резервата -- унылом городке, слишком удаленном от всего мира, чтобы там что-либо происходило. Однако один мотель в нем все же имелся. Прошлепав по грязи под дождем и войдя в вестибюль я обнаружил, что мотель очень даже процветает. Он был шикарным. И дорогим. Девушка за стойкой даже не покраснела, сообщив мне, что комната здесь стоит тысячу долларов за ночь.

Стало очевидно, что мотель делает бизнес не на местных жителях или туристах. Скорее всего, тут останавливаются охотники, приезжающие в резерват и покидающие его. И если бы я не был готов к такой ситуации, краснеть пришлось бы мне. В кармане у меня лежала полученная в бухгалтерии специальная кредитная карточка, и она делала меня богатым, ничего не сообщая о том, откуда у меня деньги. Я зарегистрировался с таким видом, точно делаю это каждый день. Мои вещи отправили в номер, а я переместился в бар.

Я надеялся застать там парочку охотников, но кроме бармена там было пусто. Тогда я уселся на табурет возле стойки и попытался выяснить, не захочется ли бармену поболтать.

Ему захотелось. Наверное, ему редко подворачивалась такая возможность. Вероятно, люди, согласные платить тысячу долларов за ночь, приезжали не очень-то часто. Едва он начал говорить, я стал опасаться, что он не смолкнет, пока не выложит мне все, что знает.

Впрочем, он сообщил мне ненамного больше того, что я уже знал -- во всяком случае, о резервате. Сюда приезжали люди с деньгами. И щедро их тратили. Они любили выпить -- до и после охоты. Но примерно половина их не останавливалась отметить удачную охоту, возвращаясь домой. Через некоторое время я поинтересовался, какими трофеями хвастались те, кто заворачивал сюда на обратном пути.

-- Тут что-то странное,-- сказал бармен.-- Они ничего с собой не везли. Даже не упоминали, что именно подстрелили. Я сам баловался охотой, когда был парнишкой, и не встречал охотника, который не хвастался бы своей добычей. Видел взрослых мужиков, начинавших вести себя как Господь всемогущий, застрелив какого-нибудь кролика. Но не здесь. Конечно,-- улыбнулся он,-я никогда не охотился в столь дорогом месте, как "Шэрон пойнт".

Но я подумал не о деньгах, а сорока пяти телах. Об этом не хвастались даже богатые охотники. Вероятно, эти трофеи были продырявлены пулями.