— О, у нас в этом доме много чего есть, мистер Кантрелл.

Выбор еды за столом Ледбеттеров всегда был недостаточно большим и не совсем таким, какой понравился бы семилетнему ребёнку. И я был уверен, что миссис Ледбеттер скорее умрёт, чем подаст сэндвич с арахисовым маслом и желе.

— Не переживайте, мистер Кантрелл, — сказала Лидия. — Я знаю как раз то, что нужно.

— Спасибо, Лидия.

Тони прижал руку к груди, будто ему было трудно проглотить лекарства.

Ты в порядке? — спросил я.

Он пожал плечами, потирая грудь.

Я опустился на корточки, потёр за него его грудь, а он смотрел на меня, пока я это делал.

Лучше? — спросил я.

Он кивнул.

Как только таблетки проскользнули, я дал ему тарелку яблочного пюре, которое он послушно отправлял ложками в рот. Хизер сказала смешивать лекарство с яблочным пюре или с мороженым — с чем угодно, чтобы унять горький, неприятный вкус.

В Тони было что-то взрослое, что-то серьёзное и зрелое, особенно в его глазах и в той спокойной манере, с которой тот держался. Это резко контрастировало с его телом, которое казалось истощавшим и недоразвитым. Хизер сказала, что антиретровирусы оказывают такой эффект на некоторых детей — они препятствовали росту, как и развитию речи, распознанию слов. Ещё они портили плотность костей, увеличивали риск переломов и так далее.

Хочешь пойти посмотреть на снег? — спросил я, когда он закончил с яблочным пюре.

Он улыбнулся.

— Мы пойдем, посмотрим на снег, — сказал я Лидии, направляясь к заднему входу на другой стороне кухни.

— Там холодно, мистер Кантрелл. Не держите его на улице слишком долго.

— Мы всего на минутку.

Мы вышли через заднюю дверь на кухне, которая выходила на крытое крыльцо с маленькой парковкой для фургонов доставки. Снег уже падал вёдрами, укрывая парковку, две припаркованные там машины, вздымался и проходил порывами сквозь ветки деревьев на землю, образовывая огромные сугробы, которые ветер раздувал вокруг.

Это было прекрасное, увлекательное зрелище.

Тони подошёл к краю крыльца и вытянул руку, глядя, как снежинки падают на его ладони и исчезают.

Но через минуту мы с ним замерзли, поэтому поторопились обратно на кухню.

К тому времени, как закончился ланч, нас завалило снегом.

Для меня это было впервые, и я таки гордился собой. Никого в моей семье никогда не заваливало снегом. Не так. Мы с Тони сидели у эркерного окна, наблюдая, как падает и кружится перед домом Ледбеттеров снег. Темнеющее небо выглядело пугающе. Мы усмехнулись друг другу, взгромоздившись на выступ под огромными окнами и наслаждаясь выпавшим нам шансом.

Мистер и миссис Ледбеттер сидели у камина с конгрессменом Фордхеймом, безжалостно зудя ему на ухо, чем без остановки занимались за ланчем. Я не думал, что осталась хоть какая-то проблема в местном руководстве, на которую они не пожаловались.

В нашу сторону направились Джексон и Мак, Джек потягивал воду из бутылки, а Мак попивал мартини.

— Значит, вы собираетесь его усыновить? — спросил Мак, его тон был отягощен скептицизмом.

— Да, — ответил Джексон.

— Я никогда не представлял тебя отцом, Джеки, но, полагаю, дети удобны, когда нужно вычистить бассейн.

— Не мог бы ты этого не делать? — произнёс я.

— Не делать что? — чопорным голосом спросил Мак.

— Не идеваться над усыновлёнными детьми. Я знаю, ты считаешь это забавным, в стиле ха-ха-ха, но ты говоришь как мудак, и я не думаю, что это круто.

— Что ж, прошу меня простить.

— Заткни свою варежку, и я подумаю над этим.

— О, он агрессивный! Мы знаем, кто хозяин в этих отношениях, да, Джеки? Я всегда знал, что тебе нравится быть снизу. Представляю, это похоже на то, будто тебя трахает один из тех парней из “Утиной династии”.

— Тебе действительно нужно научиться себя вести, — страдальческим тоном произнёс Джексон.

— Мы все знаем, что этого не будет. И если хорошо себя вести, значит подтирать чьи-то лужи, думаю, я пас.

Джексон неуверенно рассмеялся.

Я нахмурился.

Что-то в этом парне серьёзно меня раздражало. Конечно, это Мак втянул Джексона в наркотики, когда они встречались. Я и сам баловался наркотой в дни молодости. Но в отличие от Джексона, у меня не развилась зависимость.

Дело не только в этом.

Мак, казалось, считал, что находится на съёмках фильма, каждая его фраза была создана для того, чтобы вызвать смех или хихиканье, будто камеры записывали каждый момент его жизни для будущих поколений. Ещё он был ужасным снобом, и раз он так хорошо выглядел и был богат, это сходило ему с рук.

«Ты ревнуешь», — вдруг подумал я.

«Кто, я, ревную? Ни за что!»

«Ты ревнуешь».

«Хорошо. Может быть, чуть-чуть».

«Ты ревнуешь».

«Да, ну и что?»

— Значит, маленькому баребуху нравятся динозавры? — спросил Мак, будто чтобы завязать разговор.

— Маленькому баребуху? — повторил я. — Ты можешь просто помолчать? А если собираешься говорить, может быть, ты мог бы поговорить где-нибудь ещё?

— Ох, он стервозный, Джеки. Мне это нравится!

— Ты ведь знаешь, что Джеки замужем, да? — спросил я.

— Да. Я слышал. Какая жалость.

Я закатил глаза от раздражения.

— Не знаю, почему геи чувствуют, что нужно кого-то усыновить, — продолжал он. — Кто, чёрт побери, хочет навесить на себя детей, когда весь мир похож на постоянный шведский стол, где можно пробовать изысканность горячих мужчин, выпивку и лучшую жизнь через химию? Я тебя никогда не пойму, Джеки. Что забавного в том, чтобы ходить на родительские собрания с кучкой животноводов?

— Некоторые из нас хотят чего-то другого, — ответил Джексон.

— Бьюсь об заклад, я бы заставил тебя передумать, но этого никогда не произойдёт, пока ты прячешься в Миссисипи.

Говоря «Миссисипи», он тянул каждый слог и произносил их в преувеличенной манере, будто чтобы предположить, что все жители Миссисипи полные недоумки.

— Я думал, такие люди, как ты, все давным-давно сдохли от СПИДа, — сказал я, мой гнев разгорался.

— А он та еще сучка, Джеки, — сказал Мак Джексону, не глядя на меня, ведя себя так, будто меня не было. Он напоминал мне всех трансвеститов, которых я когда-либо встречал, и некоторых, которых не встречал. — Где, чёрт побери, ты его нашёл? Они там все такие? Это какое-то психическое заболевание?

— Мак, тебе действительно нужно научиться себя вести. Я знаю, что ты просто шутишь, но ты не захочешь драться с Вилли.

— И почему нет?

— Потому что он прикончит тебя, — сказал Джексон.

— Ну, начинай, мистер Конфедеративные штаты Америки. Только помни, что за тебя не могут драться твои рабы.

Джексон бросил на меня обеспокоенный взгляд, намекая, что Мак основательно пьян.

— Я бы не встал с кровати, чтобы поссать на такого, как ты, — ответил я. — Это слишком легко.

— Ох, кое-кто раскритиковался! — счастливо воскликнул Мак. — Ты ведь мелкий писака, да? Ты понимаешь, что это единственная причина, по которой ты здесь? В тебе должно было быть что-то интересное. Мама Ледбеттер ни перед кем не открывает двери просто так. И, кажется, я читал несколько отзывов на твою книгу. “Прощай и скатертью дорога” или как там называлась последняя. Думаю, в газете в Бангоре было написано “словесная клизма”.

Джексон тяжело вздохнул.

“Спасибо и прощай” действительно называли многими именами. «Словесная клизма» была для меня в новинку, но какого чёрта. Мою книгу называли и похуже.

— Думаю, ты слишком много выпил, — сказал я.

— Думаю, ты используешь слишком много наречий в своей прозе, — парировал он, поразительно осознанно для человека, который был пьян. — И давай начистоту. Без маленького гудящего и кричащего дитя любви, Ноя, твоя книга никогда бы не продалась. И уверен, я не знаю, зачем называть метамфетаминового ребёнка в честь какого-то библейского троглодита. И хотя он умер, ты всё равно пишешь о нём, пытаясь выжать всё, что можно. Будто кого-нибудь вообще волнует глухонемой мусор из трейлерного парка…