– О да! – воскликнула Миррина.

Ее лицо просияло. До этой минуты она ровно ничего не понимала и считала себя погибшей, неизвестно почему. И вот Филомор спокойно и ясно указал ей простой способ – и такой верный – доказать свою невиновность.

– Если она принесет жертву… – начал Перегринус.

– Господин! – прервал его Веллеий. – Эта девушка действительно куртизанка. Но мы знаем, что среди куртизанок бывают христианки. И наконец, если бы даже она и принесла жертву… Верующие в олимпийских богов, но оказавшие христианам какое-либо содействие, способствовавшее их бегству или сокрытию предметов от конфискации, согласно эдикту заслуживают наказания наравне с христианами. Куртизанка Миррина виновна в укрывательстве. Донесение стационеров отвечает действительности…

Преступление, в котором обвинялась Миррина, считалось очень тяжким. Римские власти отлично понимали, что христиане потом могут отказаться от своего отречения, заявить, что жертву они принесли по принуждению. Закрыть или уничтожить места их сборищ – тоже была мера, в конце концов не достигающая своей цели: они могли собираться в новых местах.

Единственное средство уничтожить секту заключалось в том, чтобы помешать им исполнять обряд очищения – сущность их религии. Для выполнения этого обряда необходимы были сосуды и главным образом книги. Вот почему придавали такое большое значение их изъятию.

Веллеий отлично знал, что делает, настаивая на этом пункте. Через Миррину он наносил удар Феоктину, против которого затаил злобу, зная, что жена его была к нему неравнодушна. Он и не подозревал, что, действуя в этом направлении, он является соучастником Евтропии, которая питала надежду вернуть себе бывшего любовника после гибели Миррины. Это часто бывает в жизни.

– Девушка, – обратился к ней Перегринус, – кто дал тебе эти книги?

– Никто…

– Никто? Что же, ты хочешь сказать, что сама взяла их или нашла где-нибудь?

– К сожалению, я и этого сказать не могу. Я не знала о их существовании.

Веллеий усмехнулся: ловко придумала, нечего сказать!

Феоктин, возмущенный, не мог больше выдержать:

– Да что это такое? Люди, правящие Коринфом, кажется, с ума сошли! Перед вами девочка, почти ребенок, нехристианка, готовая принести в этом клятву, и несколько человек ее друзей согласны подтвердить эту клятву. Назовите мне имя хоть одного христианина, с кем бы она имела сношения! Разве возможна тут принадлежность к секте? В чем же дело? Какой-нибудь раб, подстрекаемый врагом, а может быть, и сам из чувства злобы совершил предательство…

– Ты кого-нибудь обвиняешь? – спросил Перегринус.

– Кого я могу обвинять? Разве я имею отношение к полиции? Разве я начальник стационеров? Прикажи отыскать, они найдут!

– Молодой человек! – произнес не без иронии Перегринус. – Моя полиция не может начать розыски без тени указания с твоей стороны. Довольно! Сокрытие книг доказано. Обвиняемая понесет наказание, положенное лицам, виновным в сокрытии… Кто следующий? Онисим, так называемый епископ…

– Господин, – сказала Миррина, – пощади меня! Ты видишь, я ничего не знаю и только потому, что я ничего не знаю, я не могу ничего сказать. Надо, чтобы я хоть что-нибудь знала для того, чтобы ответить тебе… даже солгать! Я почитаю Афродиту, Феба-Аполлона, всех богов, Изиду… Неужели они бессильны защитить меня?.. Не наказывай меня, я не сделала ничего дурного… Я объяснила бы лучше, если бы не боялась так…

Она упала на колени, такая миниатюрная, что с высоты портиков, куда влезли те, кому не хватало места на агре, казалась белым пятнышком, брошенным платком.

– Отпусти ее на свободу! – предложил Феоктин. – Я поручусь за нее головой, имуществом. Назначь только сумму!

– Я уже сказал, – произнес Перегринус, выведенный из себя. – Не может быть и речи о поручительстве в преступлениях против божества императора. Ты это сам знаешь… Уведите ее!

– Ты плохой судья! – воскликнул Сефисодор. – Клеофон прав.

– Да, он никуда не годится, – подхватил Феоктин. – Довольно ему судить!

Взбежав по лестнице, он схватил Перегринуса за плечи и ударом кулака сбросил его вниз. Правитель покатился по ступенькам.

Так дискредитировали себя римские чиновники в стране, где говорили на эллинском языке. В Александрии в это же время и при подобной же обстановке некий Эдезий, из хорошей семьи и притом весьма сдержанного нрава, схватил за горло правителя, дал ему две пощечины и, свалив на землю, стал бить его ногой в живот. И точно так же, как в Александрии, в Коринфе в течение дня вспыхнул второй мятеж. Безоружные люди избивали друг друга кулаками и палками. Несколько христиан воспользовались случаем, чтобы скрыться. Полиции удалось задержать епископа Онисима только у самых Кенхрейских ворот. И то его узнали не сразу, думая, что арестовали другого.

Феоктин первый погиб в этой свалке, не имея поддержки на своей стороне. За свою выходку по отношению к правителю он подлежал высшей мере наказания. Что же касается христиан, то они предоставили его самому себе: он был им чужой.

Как во все времена, когда вспыхивают беспорядки, а не народные восстания, стража одна явилась организованной и дисциплинированной силой. Она одна имела перед собой намеченную цель. А в данном случае дело было очень несложное. В то время, как одна часть германской когорты окружила правителя, чтобы охранять его на пути во дворец, другая, под начальством нескольких бравых центурионов, расправлялась с мятежниками, не жалея крови, которую пришлось для этого пролить.

Веллеий Виктор, стоя на ступеньках Героона, распоряжался ими и отлично видел, как один из германцев замахнулся мечом на лежащего Феоктина. Но преступление Феоктина было несомненно, а кроме того, Веллеий не питал к нему особой симпатии. И он предоставил Феоктина его судьбе.

Миррина не видела гибели своего возлюбленного. Как только кончился суд, она вместе с Евтихией и христианами, не успевшими скрыться, была уведена обратно в тюрьму.

Евтихии предстояло быть выставленной на поругание в лупанаре не ранее девяти часов. Клеофон, выгнанный утром с агоры, скитался по городу, не находя себе места после нанесенного ему оскорбления. Он не сомневался, что в этом деле правда была на его стороне и что миром управляли сущие идиоты, которые во что бы то ни стало хотели вмешиваться в то, что их вовсе не касалось.

День уже клонился к вечеру, когда он почувствовал голод. Он зашел в одну вонючую таверну в гавани, в которую иногда заглядывал. Он вспомнил, что встречал здесь матросов с архипелага, хозарских силачей с плоскими лицами, широкоплечих, силой которых он восхищался; встречал он здесь также, любуясь их мужественной красотой, солдат и центурионов в кирасах из бронзовой чешуи с восхитительным, по его мнению, запахом кожаных набедренников, дубленых в Скифии при помощи смеси из лошадиного навоза и золы терпентинового дерева.

В таверне было почти пусто. Вопреки своему обычному воздержанию, он потребовал вина. Ему подали крутых яиц, морского угря в шафранном соусе, нарезанного кусками, и оливки.

Неподалеку от него, за простым столом сидел человек уже преклонного возраста, косматый, с приплюснутым, как у фавна, носом и писал тростниковым стилем на старинных восковых дощечках. Без всяких вступлений этот человек обернулся к нему и сказал:

– Кажется, сегодня во время суда над христианами произошли беспорядки?

– Уж не христианин ли ты? – спросил его Клеофор.

Человек, похожий на сатира, добродушно засмеялся:

– Теперь не время задавать такие вопросы. Можно подумать, что ты служишь в страже. А ведь ты не стражник! Я знаю тебя хорошо, несмотря на то, что ты меня не знаешь. Обычно ты приходишь сюда с другой целью и в другое время.

– А что ты делаешь здесь?

– То, что делал сейчас, когда ты вошел: я пишу. Пишу для себя и для других… Я в одно и то же время поэт и писец… Хочешь взглянуть?

Клеофон прочел:

«Накануне майских календ происходили страсти двенадцати наших сограждан. Среди них были Мариан и Зенон, дьяконы, и еще Еврикл, который жил вблизи бань Еланы. Божьи святые, восприемлющие их, мы знаем только эти имена. Помяните других!»