Около полудня 21 сентября у Фабрегаса появился повод для беспокойства. Причиной стало известие, что за 'золотой уткой', как он про себя называл таинственного господина по фамилии Корф, появился чужой хвост. Подобного вмешательства в свои планы Фабрегас терпеть не собирался. Корф с дамочкой привлекли его внимание в тот самый день, когда заявились в ломбард и оставили в нём платиновый слиток. Ломбард стоял на его земле, а сам хозяин был многим ему обязан, поэтому через несколько часов слиток оказался в его руках. Сам по себе слиток не представлял бы интереса, за исключением того, что платина, да ещё в стограммовых слитках, ни в одной стране свободного хождения не имела. Не представлял, если бы не неизвестный герб и несколько слов выполненных мелким оттиском на латинице на незнакомом языке, среди которых можно было определенно понять только – 'La banque'. А 'd'Etat' вероятно означало государственный. Остальные слова ничего сказать не могли и, наверное, обозначали какое-то географическое название или имели отношение к самоназванию одного из древних государств. О том, что в древние времена Темискира не была раздроблена на государства, Фабрегас понятия не имел. Вывод, однако, он сделал вполне определённый – новоявленным иностранцам, а по словам ломбардщика, они были явно не сокарцами, посчастливилось разыскать один из древних, чудом сохранившихся, городов. А может они побывали в каких-нибудь хорошо изученных руинах и нашли то, до чего за последние века не добрались многочисленные кладоискатели. О последних всегда и во все времена ходило не мало баек, особенно в портовых тавернах. Рассказывали о ходивших на юг, на свой страх и риск, в запретные широты, кораблях. Об отчаянных моряках, многие из которых бесследно там исчезали. То говорили, что всему виной радиация, то обвиняли островитян. Правдой было и то, и другое. Смельчаков-кладоискателей действительно не мало гибло от радиации и от отсутствия достоверных лоций, когда незнакомые коварные течения запросто могли снести судно на прибрежные скалы. И военный флот Островного Союза ревностно оберегал свою монополию на право владения южными акваториями. Топить, конечно, никого флот островитян не топил, но вот пострелять, дабы принудить лечь в дрейф, это было делом обычным, после которого следовала конфискация судна. А то, что не все страны признавали их исключительное право на южные широты, островитян не волновало. Да и кто с ними всерьёз мог поспорить? Одних только линкоров Островной Союз имел почти столько же, сколько все остальные страны вместе взятые.

Так что, вертя в руках загадочный слиток, в воображении Фабрегас рисовал древние банковские хранилища, битком набитые заветными драгметаллами. Со свойственной ему жадностью, он смекнул, какой куш можно будет срубить на этом деле, если поприжать удачливых кладоискателей. Смекнул, помечтал, но действовать начал осторожно. Прежде всего, он распорядился выяснить о 'чете' Корф как можно больше. Не легавые ли они? Через прикормленных фараонов и по своим каналам, что известно о них полиции, не связаны ли они с другими группировками? Не светились ли они в колонии? (Колонией называли военный городок в пятидесяти километрах северней Фалонта, где квартировался гарнизон военно-морской базы островитян, а сама база размещалась ещё в полусотне километров на север). Наконец, швартовалось ли в порту в последнее время быстроходное судно (а иначе как можно удрать от даже устаревшего эсминца островитян)? Время шло, информация проверялась, подозрения понемногу развеивались, а нетерпение и азарт Фабрегаса всё возрастали. Прошли неделя, вторая, за это время Корф сплавил ещё несколько слитков и в воровском мире поползли слухи. Теперь подходила к концу третья неделя, когда Фабрегасу стало понятно, что не он один заинтересовался древней платиной. И это в тот момент, когда он смог увериться, что наскок на Корфа не сулит неприятных неожиданностей.

Делить 'золотую утку' Фабрегас, естественно, ни с кем не желал. Чьи люди в данный момент пасли Корфов, удалось установить довольно быстро. Молодого, бритоголового с высоким лбом, не раз видели до этого среди людей Губастого. Второго, среднего возраста и ничем внешне не примечательного, кроме разве что худобы, установить не удалось. Но действовал он в связке с молодым. С Губастым Фабрегас до этого в делах не пересекался, в Фалонте они контролировали разные территории, не посягая на чужое, и потому повода враждовать у них не было. До сего дня не было. Сказался темперамент Фабрегаса. Во-первых, ему напросто надоело ждать, а во-вторых, он хотел чётко обозначить, кому принадлежит 'золотая утка'.

Судьба глаз Губастого была решена. Под вечер, когда на улицах центра города стало по обыкновению многолюдно, а Корф со своей 'пассией' отправился привычным маршрутом в полюбившийся им ресторан, в людской толпе послышались оханья. Пасший Корфов худой начал медленно оседать, вяло и неуклюже пытаясь дотянуться рукой до спины. Опустившись на колени, он уткнулся лицом в мощённый камнем тротуар и застыл. Из-под лопатки у него торчала рукоять ножа. Вокруг неподвижной фигуры начали собираться люди. И сразу же по ушам резанул короткий женский взвизг.

Его молодой напарник в это время пребывал в кафе на этой же улице, чуть дальше по маршруту Корфов, откуда открывался хороший обзор и самой улицы, и парадного входа в ресторан. После того как официант поставил перед ним заказанный безалкогольный коктейль, он успел сделать лишь два глотка и у него начался жесточайший приступ удушья. Лицо бедолаги окрасилось багрянцем, на лбу и на шее вздулись вены, на висках проступил пот. С выпученными безумными глазами, безуспешно ловя воздух ртом, подобно выброшенной на берег рыбине, он в корчах опрокинул столик и испустил дух на полу под обалдевшими взглядами посетителей и персонала кафе. Немного позже разрыдался официант, принёсший злополучный коктейль. Среди его вытья, перемежавшегося размазыванием слёз и соплей, с трудом можно было разобрать, что он-де на полминуты отлучился, оставив коктейль без присмотра, а рядом кто-то крутился, кого он не запомнил.

На следующее утро мимо швейцара 'Адлона' прошмыгнул посыльный мальчишка, сунувший в руку портье запечатанный конверт без единой надписи, со словами: 'для господина Корфа'. В записке Фабрегас убедительно предлагал принять приглашение отужинать вместе с ним в ресторане при казино 'Фунт счастья'. Конечно, можно было бы 'случайно' встретиться с Корфом в одном из тех мест, что он обычно посещал. Но этот сноб Корф, как назло предпочитал те заведения, где Фабрегас в любой момент рисковал услышать, что его присутствие здесь крайне не желательно. Рассчитывать, что ему удастся остаться для всех прочих инкогнито, хозяину городского юга не приходилось. Как-никак, а в определённом смысле он был знаменит. Он и завсегдатаи респектабельных клубов и не менее респектабельных ресторанов существовали в разных мирах, обретаясь в параллельных сферах жизни. И ни одна из сторон не любила проникновения чужаков.

– Для вас письмо, господин Корф, – протянул конверт портье.

Краснов взял конверт, повертел. Ни строчки, ни подписи. Рука портье, между тем, уже превращена в клешню, губы заученно растянуты в дежурной улыбке, невыразительный взгляд устремлён в вечность. Чаевых ждёт, как же ж, обычай такой, понимаем. Пётр Викторович вложил в клешню заготовленную мелкую монетку в десять соренсов. Дежурная улыбочка мгновенно стёрлась.

– Примите заказ. Завтрак в номер, на двоих. Как обычно.

Портье исчез с глаз, а Краснов закрыл дверь и оторвал тоненькую полоску бумаги по краю конверта. Внимательно прочёл записку, потом ещё раз. Текст отпечатан на машинке. Подписи нет. Неважно, собственноручно печатал ли автор записку или под диктовку, в манере строить предложения сквозила большущая, прямо таки огромная самоуверенность, что приглашение в 'Фунт счастья' будет принято. Что ж, если принять приглашение, то до назначенного часа времени валом. А если не принять?

– А не послать бы тебя к чёрту? – вслух подумал Пётр Викторович.