— Чево ж ты, непутёвый, коня так измочалил?

Трухин зыркнул глазами, повёл длинным носом, будто соболя вынюхивал.

— Помалкивай, коль в Юмурчене жить хочешь. У нас тут свои законы. Не тебе их менять. Не бормаши на старости лет…

Назавтра пришёл на конюшню председатель, увидел Карьку с голыми рёбрами, накинулся на конюха. Тот объясняет: так и так, по вашему распоряжению отдан был коняга. Председатель слушает, ничего понять не может.

— Не в своём ты уме, не было такого распоряжения! Самоуправством взял Трухин Карьку. И ты за это в ответе, потому что должен был спросить у меня!..

Максим не слышит, о чём говорит дедушка. Сидит на носу, шарит взглядом по берегам. Где утка взлетит, где рыба всплеснёт, где коза выскочит. Настоящий охотник всё приметит.

Но первым увидел сохатёнка Петя:

— Дед, смотри, смотри, кто это?

— Где?

— Во-он у черёмушки! — Он показывает на кусты. — Сохатёнок это, дедушка!

— Где, где? — вскакивает Максим. — Покажи!

— Да вон! Видишь, поднимается? Деда! Подожди, не плыви! Давай поймаем!

— На што он! — Старик догадывается, в чём дело. — Мать его близко пасётся.

— Дедушка! Он хромает! — И Максим видит лосёнка. — Раненый он, дедушка!

— Пошто раненый! — не сдаётся Бормаш. — Споткнулся, поди, ногу подвернул…

Максим вдруг вскакивает на борт, вскидывает руки, щукой бросается в белую пену. Дед вскрикивает, качнувшись с лодкой. Петя хватается за борт, испуганно ищет глазами брата.

— Ах ты мать честная! — Бормаш резко выворачивает руль. — Держись, внучек, держись, Максимка-а!..

Старик сбавляет ход, одной рукой хватает шест. Максим плывёт не оглядываясь. Чуть наискосок, чтоб помогало течение. Легко и плавно выкидывает руки. Над водой пузырится зелёная рубаха, торчит мокрая голова.

— Стой, стой, сатанёнок! — Дед пытается схватить внука. Тот бакланом уходит в глубину, выныривает сбоку. Бормаш в сердцах бросает шест, хватает ручку управления. — Ах ты варнак-варначище! — грозится кулаком. — Ну погоди, доплыви до берега! Сниму я с тебя штаны!..

Старик не пытается ловить Максима, видит — легко держится на воде. Но, распалившись, бубнит:

— Погоди, погоди-и! Спробуешь берёзовой каши! Я тебе покажу, как своевольничать!..

Всё идёт не так, как задумано. Зачем нужен им сохатёнок? Беды не оберёшься. Опять же поить-кормить надо. Когда теперь домой приплывут, когда мясо сварят? Поясница гудит, чтоб ей пусто было!

Максим бесшумно подплывает к берегу, бредёт по воде, старается меньше хлюпать. Решает зайти с тыла: обогнуть черёмушные кусты, прижать сохатёнка к воде, отрезать путь к отступлению. А там уж как-нибудь.

Пригнувшись, Максим осторожно крадётся к лосёнку. Протягивает руку, складывает пальцы в щепоть — так он манит тёлку Красулю, показывает, будто у него есть что-то вкусное.

— Бышка, бышка! Иди ко мне!

Лосёнок поднимает уши, прислушивается. Рыжая шерсть подрагивает на боку и на шее. Моторный гром поднял его, выгнал из кустов. Хотел бежать в глубь леса — не смог. Ноги не шли, дрожали, подкашивались. Тёмные глазки палились ужасом. Навстречу идёт какое-то существо. Лосёнок не знает, что существо — человек, его спаситель, что он хочет ему добра.

Слева от кустов выступает такое же существо, но поменьше. Тоже вытягивает руку, складывает пальцы щепотью, тоже твердит короткое непонятное слово «бышка».

Тот, повыше, успевает первым. Осторожно касается шеи. Дрожкий ток пробегает по телу телёнка. Вот-вот загремит ужасный гром, и он упадёт, как упала его мать.

Другой, поменьше, тоже тянется к шее. Страх, как озноб, сжимает мускулы. «Сейчас, сейчас!» — стучит сердце.

Так продолжается минуту-две. Лосёнку становится теплее от рук незнакомцев. Меньший снимает рубаху, накрывает лосёнку спину, гладит шерсть у подбородка. Оказывается, приятно, когда гладят в этом месте…

— Не бойся, малыш! — Петя стряхивает песок с его шерсти.

Максим нагибается, оглядывает сохатёнка. Все четыре ноги бело-серые — от копыт до ляжек. От ляжек начинается красноватая шерсть с жёлтенькими полосками по бокам. Когда сохатёнок повзрослеет, шерсть его станет тёмной и разница в окраске будет видней.

— Смотри, кровь! — Максим замечает красные пятна на ногах. — И на коленке. И на той! И на той! Петя, зови дедушку!

Дед откликается не сразу. Нехотя выходит из лодки, кряхтит и охает, проклинает Андрона, лосиху с лосёнком, настырных внуков.

Ничего не хочется, кроме тёплой постели, двух-трёх дремотных часов, чтоб прошла усталость, чтоб отдохнула голова. Не нужны ни суп, ни мясо, пропади они пропадом!

— Деда, деда! У, сохатёнка кровь… — тянет за рукав Петя. — У нас в лодке есть тряпки. Я принесу…

Бормаш на коленях щупает худые мослаки сохатёнка, хмыкает, качает головой:

— Ах ты боже милостивый, беда-то какая!.. Макса, Петьша! Гоните его к речке, промыть надо раны-то… Ах ты, дитё непутёвое, куда ж тебя несло по ерникам да кочкам?

Забыл старик про свои угрозы, отошло сердце, жалко стало несмышлёныша. Не бросать же на съедение волкам! Живая душа, грех оставлять без помощи…

Сохатёнок, оказывается, терпелив к боли. И когда моют, и когда бинтуют тряпками. Молчит, сопит, не брыкается. Только водит лиловыми глазами.

— Возьмём его, деда?

— Знамо, возьмём. — Бормаш поднимает лосёнка. — Вот сюда, на мох, положим. Будто нарошно постель готовили… Петруха! Макса! Живей садитесь!

Сумрачная темень плотно обкладывает лес, воду, землю. В пепельном небе слабо вспыхивают звёзды, тускло мигают над Петиной головой. Он лежит в дедовой телогрейке, одной полой укрывает себя, другой — сохатёнка. Лосёнок тычется головой в Петин живот — наверно, ищет материнское вымя.

— Лежи, лежи… — уговаривает Петя. — У нас есть корова, будет тебе молоко.

Сохатёнок впадает в тягучую дрёму.

Лосёнок лежит на дворе возле дома Сараниных. Дом стоит на берегу Черемной, вблизи лесной опушки. Внизу сверкает петлистая река, бежит в ту сторону, откуда привезли сохатёнка. В ту же сторону уходит и село — дома, рассыпанные по берегу, дворы, огороды, колхозная конюшня. За огородами чернеет бугристая марь вперемежку с пригорками. А дальше — островерхие горы со снежными вершинами. В этих горах недавно жил сохатёнок со своей матерью…

Место, где он лежит, огорожено тонкими жёрдочками, берёзовыми колышками. Рядом — корыто с ключевой водой, горка свежей травки. Кто-то решил, что Малыш уже ест траву. Не поленился, нарвал побольше. Не знал, что сохатёнок не скоро примется за эту еду.

Лосёнок помнит, что его зовут Малышом. Хорошее имя, нравится. Это Петя придумал, младший Саранин.

Если вспоминать по порядку, надо начать с того, как он приучался пить молоко. Молока у Сараниных хватает и ему, и Коровиной тёлке. Максим принёс большую чашку, дед сунул в неё палец и — в рот голодному. Тот попробовал, мотнул головой. Палец был жёстким, шершавым, не похожим на материнский сосок.

Лукьян не отступал. Обнял сохатёнка за шею, совал всё тот же палец. Малыш чмокал, выталкивал.

Эту картину и увидала бабка Феня. Она шла к председателю Чубарову по своему строительному делу. Когда ж увидала немощь Лукьяна, раскипятилась, разохалась, стала выговаривать всем троим:

— Ох уж эти мужики! Не могут простого дела сделать: телёнка к молоку приучить.

— Не телёнок, бабушка, сохатёнок! — хмыкает Петя.

— Знаю, знаю, всё равно Коровины дети… Неси-ка тряпицу да хлебный мякиш. Сичас он, милые, зачмокает, сичас…

Бабка ловко завернула мякиш в тряпочку наподобие соски, макнула в молоко, пропитала. Не сунула в рот, как Бормаш, — помазала губы. Лосёнок облизнулся, зачмокал. Ну вот, теперь другое дело! Совсем как материнский сосок, и молока много.

В первые дни Малышу приготовили постель на кухне. Постель была мягкой, подстилка душистой — из свежей травы. Трава напомнила тайгу, нежный бархатистый мох — на нём лежал он в окружении молодого леса. От леса шёл горьковатый аромат сосны, берёзы, багульника.