— Я мог убить его… О, я должен был… еще бы секунда, и… Говорить все это… тебе… Ах, я должен был… должен был… его…

— Но послушай, Льюис, нельзя же так драться с людьми, это неразумно.

— Свинья… он же свинья… у него глаза зверя. У них у всех глаза зверей… у всех… ты не видела… Они бы оторвали тебя от меня и загрызли… тебя… тебя, Дороти.

Я погладила его по затылку, ласково взъерошила волосы и поцеловала в макушку, немного растерявшись, словно перед детским горем.

— Ну же, успокойся, все хорошо, все хорошо… — бормотала я ничего не значащие слова.

Стоя на коленях, с его головой на моем плече, я почувствовала, что у меня начинает сводить икры, и сказала себе: подобные сцены уже не для женщин моего возраста. На моем месте следовало бы оказаться юной, трепетной девушке, способной вернуть ему веру в себя и вкус к жизни. Я же хорошо знала, какой бывает жизнь, слишком хорошо знала. Наконец он успокоился. Я отпустила его, он осел и снова вытянулся на ковре. Укрыв его вязаной шерстяной шалью, я, еле переставляя ноги от усталости, отправилась наверх, в свою спальню.

Я проснулась среди ночи, дрожа от привидевшегося кошмара. Почти час я просидела на постели в полной темноте, как сова, составляя в голове осколки минувших событий. Потом, все еще под впечатлением жуткого сна, спустилась на кухню, налила себе чашку кофе и, немного подумав, рюмку коньяка. Начинало светать. Я вышла на террасу и посмотрела на восток, где пересекавшая пол-неба длинная белая полоса меняла свой цвет на голубой, затем перевела взгляд на «Ролс», которого снова атаковал дикий виноград — была пятница, — потом на любимое кресло Льюиса, потом на свои пальцы, обхватившие поручень балюстрады, но все еще подрагивающие. Понятия не имею, сколько я так простояла, вцепившись в этот поручень. Время от времени я садилась в кресло, но тут же, вновь встревоженная все той же мыслью, вскакивала, как марионетка. Я даже не выкурила еще ни одной сигареты.

В восемь часов за стеной, прямо у меня над головой, раздался грохот в комнате Льюиса, и я снова вскочила. Я слышала, как он, насвистывая, спустился по лестнице и зажег газ под кофейником. Сон, похоже, изгнал из него остатки ЛСД. Я глубоко вдохнула свежий утренний воздух и прошла на кухню. Он удивленно взглянул на меня, я же с секунду рассматривала его, вновь поражаясь его молодости, безалаберности и красоте.

— Прошу прощения за вчерашнее, — быстро проговорил он. — Я никогда больше не дотронусь до этого мерзкого зелья.

— Вот и хорошо, — угрюмо ответила я и села на стул.

Меня вдруг страшно обрадовало, что есть с кем поговорить. Пусть даже с ним. Он не спускал глаз с закипающего кофейника, готовясь вовремя снять его с плиты, и все же что-то в моем голосе привлекло его внимание:

— Что с тобой?

Он казался таким невинным в своей пижаме, его брови взлетели вверх, и я засомневалась. Тщательно сопоставленная ночью цепь совпадений, смутных догадок, улик и намеков начала рассыпаться.

— Льюис… ведь это не ты убил их, правда?

— Кого?

Его вопрос прозвучал так обескураженно, что я отвела глаза.

— Всех их. Фрэнка, Болтона, Лолу.

— Я.

Я застонала и откинулась на спинку стула. Он заговорил спокойным, размеренным тоном:

— Но тебе нечего об этом беспокоиться. Не осталось никаких следов. И они не станут нам больше надоедать.

Он долил воду в кофейник. Я ошеломленно уставилась на него.

— Но, Льюис… ты в своем уме? Нельзя же так вот просто убивать людей. Это… Так нельзя!

Выбранные мною слова прозвучали слабо и бесцветно, но я была так поражена, что ничего другого не могла придумать. Кроме того, сама не знаю почему, но в трагических ситуациях мне в голову не шло ничего, кроме самых банальных вежливых фраз.

— Если бы ты только знала, сколько людей сплошь и рядом преспокойно переступают через это твое «так нельзя», обманывая, подкупая, унижая, бросая других…

— Но убивать нельзя, — твердо сказала я.

Он пожал плечами, Я ожидала душераздирающей сцены, и эта спокойная беседа ставила меня в тупик. Он снова заговорил:

— Как ты узнала?

— Я думала об этом. Всю ночь думала.

— Ты, должно быть, страшно устала. Хочешь кофе?

— Нет. И я не устала, — резко ответила я. — Льюис… что ты собираешься делать?

— Ну… ничего. Это же самоубийства, «чистая смерть». Никто никого не сбивал машиной… Никаких улик. Все в порядке.

— А я? — мой голос перешел почти на крик. — А как же я? Что же мне теперь, жить с убийцей? Позволять тебе просто так лишать людей жизни и сидеть сложа руки?

— Просто так? Но, Дороти, я убивал только тех, кто когда-то обидел тебя или продолжал обижать. Это не просто так.

— Да что с тобой? Ты не мой телохранитель. Разве я тебя о чем-то просила?

Он наконец оставил кофейник в покое и посмотрел мне в глаза.

— Нет, — ответил он, — но я люблю тебя.

Тут моя бедная голова закружилась, я сползла со стула и, не без помощи измотавшей меня бессонной ночи, впервые в жизни лишилась чувств.

Я пришла в себя на диване и увидела перед собой Льюиса; у него было совершенно потрясенное лицо. Мы молча посмотрели друг на друга, и он протянул мне бутылку виски. Не отрывая от него глаз, я сделала глоток, потом другой. Сердце вернулось в нормальный ритм. И мной сразу овладела ярость.

— А, так значит ты меня любишь? Да ну? И поэтому ты убил беднягу Фрэнка? И Лолу? Так почему же ты не расправился с Полом, пока еще была возможность? Ведь, в конце концов, он мой любовник!

— Потому что он любит тебя. Но если Пол попытается бросить или обидеть тебя, я и его убью.

— Боже мой, да ты сумасшедший! И многих ты отправил на тот свет до нашей встречи?

— Никого. Не было причины. До встречи с тобой я никого не любил.

Он вскочил и зашагал по комнате, потирая подбородок. Мне казалось, что мой кошмарный сон продолжается.

— Понимаешь, до шестнадцати лет все только и делали, что били меня. Мне никто ничего не дал. А потом я вдруг всем сразу понадобился. Мужчинам, женщинам — всем, но при условии, что я э-э-э… что я…

Этот стыдливый убийца перешел все границы. Я оборвала его:

— Да, понятно.

— Никто ничего не дал. Понимаешь? Никто и ничего, за просто так. Никогда и ничего бесплатно. Все. Кроме тебя. Лежа в кровати там, наверху, я был уверен, что и ты… ну… войдешь однажды и…

Он покраснел. Боюсь, что я тоже. Я казалась себе то Дж. Х. Чейзом, то Кэтлин Норрис. Я потеряла дар речи.

— Когда же я понял, что все делается просто так, от чистого сердца, я полюбил тебя. Все очень просто. Знаю, ты считаешь меня слишком молодым, предпочитая Пола Бретта. Я не интересую тебя, но я, по крайней мере, могу защищать тебя. Вот и все.

Вот и все. Как он и сказал. Вот и все, вот и все… Я сама засунула себя в осиное гнездо. И ничего не могу с этим поделать. Мне конец. Тогда на дороге я вытащила из канавы безумца, убийцу, жертву навязчивой идеи. Пол снова оказался прав. Пол всегда прав.

— Ты не держишь на меня зла за это? — мягко спросил Льюис.

Я не ответила. Как можно за что-то «не держать зла» на человека, убившего троих, дабы угодить одному? Его вопрос звучал немного по-детски, подумала я, вернее попыталась подумать, поскольку голова моя в тот момент была совершенно пуста.

— Ты знаешь, Льюис, что мой долг передать тебя в руки полиции.

— Как хочешь, — спокойно сказал он.

— И я немедленно позвоню туда, — слабым голосом добавила я.

Он поставил передо мной телефон, и мы оба уставились на него, как на пустое место, словно к нему не был подведен шнур.

— Как ты сделал это? — спросила я.

— Начнем с Фрэнка. От твоего имени я договорился с ним о встрече в мотеле, предварительно забронировав номер по телефону. Я вошел через окно. Как разобраться с Болтоном, я понял сразу. Я якобы уступил его домогательствам. Он тут же согласился встретиться со мной в одном отеле с сомнительной репутацией. Он был очень доволен. Я мог свободно входить и выходить, так как ключ он отдал мне. Меня никто не видел. Что же касается Лолы, то я провел всю ночь под ее машиной, откручивая болты на передних колесах. Вот и все.