У Семона опустились руки. Но тут он подумал (и не ошибся): может быть, Крефт и здесь все перепутал, может быть, неоцератода на его родине называют не баррамундой, а дйелле.

– А какой он, дйелле?

Ему рассказали какой. Показали и обглоданные его кости, и Семон понял, что нашел то, что искал: дйелле несомненно та рыба, ради которой он приехал так издалека.

Теперь, когда все знали, что их гость ищет икру дйелле, дело сразу пошло на лад. В первый же день выудили из воды двадцать три икринки. Они сейчас же были отправлены в банки со спиртом.

Семон вставал с зарей и бежал на реку. Охота продолжалась. Новые икринки с эмбрионами, таящими тайну нашего филогенеза, тонули в спирте, суля науке большие открытия.

Но вдруг все кончилось: не стало икринок, никто не находил их больше.

Причина их исчезновения открылась Семону, когда однажды вечером он вернулся в деревню. Деревня ликовала: на костре, брызгая жиром, жарилась большая рыба с четырьмя плавниками. Семон понял, что последняя самка из местных дйелле попала в сети к рыбакам. Это ее икрой наполнял он пробирки. А теперь она мертва.

Уже начался сезон дождей, п обитатели деревни, в которой Семон жил, захотели переселиться на новое место. Они ушли, а незадачливый охотник за икрой уехал на небольшой остров между Австралией и Новой Зеландией. Там решил ждать новых инструкций из Европы. Наконец инструкции и деньги прибыли, и на следующий год Семон опять стал частым гостем в камышах Бенет-Ривер. Но теперь он не был так наивен, как прежде. За каждую икринку назначил премию в 25 долларов, но при условии, что никто в деревне не должен ловить и есть дйелле. Дело быстро продвинулось вперед.

Семон заспиртовал и привез в Европу семьсот икринок неоцератода. Эмбрионы, заключенные в них, были разного возраста. И когда Семон стал изучать их, его глазам открылись все фазы онтогенеза древнейшей из рыб.

А онтогенез ведь своего рода краткий конспект филогенеза. Биологи, которые сумели его расшифровать, немало узнали о наших предках до обезьяны.

Сначала морскими червями. Зоологи, правда, не без сомнений считают, что древние предки рыб и всех вообще позвоночных (в том числе и человека), так называемые хордовые животные {66}, произошли от каких-то первобытных червей. Ланцетник, маленькая, похожая на лист ландыша «рыбка» без плавников, без костей, без зубов и без челюстей (но с хордой!), которая, зарывшись в песок, процеживает через рот воду, выуживая детрит и планктон, представляет собой, пожалуй, наименее искаженный живой «портрет» наших давно вымерших предков, когда они уже не были червями, но не стали еще и рыбами.

Потом за созданиями, похожими на ланцетника, появились бесчелюстные перворыбы, от которых уцелели ныне одни лишь окаменевшие кожные (!) зубы. Знаменательный момент: природа изобретает зубы! «Зубастым», плакоидным панцирем, кольчугой из мелких острых зубов, одела она с головы до хвоста своих первых позвоночных детей. Потом часть зубов, которым тесно было на коже, переместилась в рот, на челюсти. К тому времени у древних перворыб уже были челюсти.

Мир стал кусаться! Зубы на панцире преобразовались затем в чешую. Но акулы сохранили их и на коже – она у них до сих пор «зубастая» – с плакоидной чешуей.

Тут случилось великое переселение рыб из морей в реки. Возможно, что в пресные воды бежали они от хищных ракоскорпионов, предков и родичей уже известных нам мечехвостов.

Из рек и озер вышли на сушу первые четвероногие. Рыбы, обитавшие здесь триста пятьдесят миллионов лет назад, дышали жабрами и легкими. Без легких они бы задохнулись в затхлой, бедной кислородом воде первобытных озер.

Одни из них зубами-жерновами жевали растения (так называемые настоящие двоякодышащие). Другие, кистеперые, ели всех, кого могли поймать. Нападали из засады и, хватая добычу, отравляли ее ядом. Он стекал из нёбной железы вниз по канальцам на зубах (если только ихтиологи не ошиблись, решив, что межчелюстная железа кистеперых рыб была ядовитой).

Позднее кистеперые рыбы из группы целакантов переселились опять в море. Но там им не повезло: они все неожиданно вымерли (все, кроме знаменитой латимерии, открытие которой недавно наделало столько шуму).

Тех же кистеперых, которые сохранили верность пресным водам, ожидало великое будущее: судьбой суждено им было породить всех четвероногих и пернатых обитателей суши.

У древних рыб с легкими были удивительные лапоподобные плавники с членистым скелетом, похожим на кисть, очень подвижные и мускулистые. На этих плавниках они ползали по дну. Наверное, вылезали и на берег, чтобы здесь спокойно подышать и отдохнуть. Постепенно плавники-ходули превратились в настоящие лапы. Рыбы вышли из воды и стали жить на суше.

Но что же, какая причина побудила рыб, которые, надо полагать, чувствовали себя в воде совсем неплохо, покинуть родную стихию?

Недостаток кислорода? Нет, кислорода хватало. Когда в затхлой воде его становилось мало, они могли подняться на поверхность и подышать чистым воздухом. Может быть, их выгнал на сушу голод? Тоже нет, потому что суша в то время была более пустынна и бедна пищей, чем моря и озера.

Может быть, опасность?

Нет, и не опасность, так как кистеперые рыбы были самыми крупными и сильными хищниками в первобытных озерах той эпохи.

Стремление остаться в воде – вот что побудило рыб покинуть воду! Это звучит парадоксально, но именно к такому заключению пришли ученые, внимательно изучив все возможные причины. Дело в том, что в ту далекую эпоху неглубокие сухопутные водоемы часто пересыхали. Озера превращались в болота, болота – в лужи. Наконец, под палящими лучами солнца высыхали и лужи. Кистеперые рыбы, которые на своих удивительных плавниках умели неплохо ползать по дну, чтобы не погибнуть, должны были искать новых убежищ, новых луж, наполненных водой.

В поисках воды рыбам приходилось переползать по берегу значительные расстояния. И выживали те из них, которые хорошо ползали, которые были лучше приспособлены к сухопутному образу жизни. Так постепенно, благодаря суровому отбору, рыбы, искавшие воду, обрели новую родину. Они стали обитателями двух стихий – и воды, и суши. Произошли земноводные животные, или амфибии, а от них – пресмыкающиеся, затем млекопитающие и птицы. И наконец, по планете зашагал человек!

«Мы шли по их спинам» – их было тысячи и тысячи. Они ползали всюду: на холмах и в долинах, в густой траве и среди голых камней. Медлительные, безобидные, огромные.

Лего искал на Родригесе дронтов, а нашел черепах. В 1691 году он описал, что увидел: «тысячи и тысячи» черепах, не маленьких – огромных!

И до него, и после него другие мореплаватели, исследователи и пираты рассказывали то же: на далеких островах в тропическом море (на Галапагосах? Сейшелах? на Родригесе? Хуан-Фернандесе? или где-то еще) встречали они «толпы» бронированных голиафов: «по двадцать пудов – не самые большие из них!»

Но натуралисты в Европе не очень-то верили этим рассказам. «Шкиперские побасенки»,- твердили они. В двух больших научных монографиях о черепахах весьма серьезных зоологов Вальбаума-»Хелонография» (то есть «Черепахография») и Шнейдера – «Общая естественная история черепах» о гигантских черепахах ни слова не сказано, хотя книги эти были изданы через сто лет после путешествия Лего на Родригес, в конце XVIII века, когда последние пираты доедали последних черепах на последних не захваченных британцами островах.

Но если зоологи не знали (или не хотели знать) о громадных черепахах, то каждый шкипер корабля, уходящего в далекое плавание, никогда не забывал о них. И часто маршруты судов планировались так, что капитаны предпочитали сделать большой крюк, но зайти по пути на те острова, где, по слухам, водились черепахи. Мореплавателям тех лет они порой были нужнее, чем даже пресная вода.