Иглессия объяснила Конану, что ее отец способен полностью забывать о себе, не есть, не пить, не спать и не умываться — если работа по-настоящему захватывает его. По-видимому, так случилось и на этот раз. Зловещая судьба очаровательной и необузданной Зингеллы всерьез поглотила Майгуса. Впрочем, Конан не особенно страдал от недостатка общения со знаменитым звездочетом. Также он не слишком скучал по двум своим спутникам, солдатам из охраны Гарриго. Да и те, по всей видимости, не скучали и не роптали на судьбу: на следующее же утро по прибытии в дом Майгуса Конан отсыпал каждому по щедрой горсти золота из мешочка герцога, отвергнутого звездочетом, и объяснил, как добраться до деревушки с веселой таверной и постоялым двором. Ни Хорхе, ни Грумм больше не попадались ему на глаза.

Один раз, впрочем, киммериец решил проведать своих подопечных. Иглессия вызвалась составить ему компанию. Добравшись до таверны, варвар нашел ребят раскрасневшимися, довольными жизнью и не слишком связно ворочающими языками. Не сразу узнав Конана, они буйно обрадовались ему и, хватая за руки и хлопая по плечам, принялись наперебой уговаривать присоединиться к ним, ибо вино здесь отличное, хозяин — душа-человек, а девчонки — пухленькие, разбитные и веселые… Конан с трудом отговорился и отцепился от них, то и дело поглядывая в сторону своего спутника — очень юного и очень надменного мужчины в широкополой шляпе, которого он представил как племянника Майгуса, заехавшего к нему погостить…

Иглессия в мужском костюме держалась на редкость горделиво и высокомерно, она окидывала всех, заговаривающих с ней, таким ледяным и презрительным взглядом, что казалось странным, отчего горячие и самолюбивые зингарцы вызывали ее на дуэль лишь два раза, а не чаще…

— Отчего же ты не присоединишься к своим веселым товарищам? — спросила девушка, когда они возвращались назад. — Разве тебе не хотелось как следует выпить и погулять? Да и селянки тут покладистые и хорошенькие…

Конан покосился в ее сторону, желая понять, насколько серьезно она говорит. Но по непроницаемому лицу дочери звездочета определить это было невозможно.

— Я бы остался, — ответил он, — но мне показалось, что тем самым я бы обидел тебя.

— Обидел?.. — Иглессия усмехнулась. — Что же здесь обидного? Я нашла бы, чем занять свой вечер. Будь уверен, скучать бы я не стала!..

Пожалуй, больше всего в дочери звездочета притягивала Конана ее восхитительная непредсказуемость и непостоянство. Она менялась по двадцать раз на дню. Утром могла быть томной, загадочной, нежно пришептывающей красивые слова на незнакомом языке… Днем становилась стремительно-резкой, насмешливой, с язычком, жалящим и свистящим, как гибкая плоть бича… После обеда пускалась в многословные заумные разговоры, одновременно поражая Конана разносторонностью своих познаний и навевая дремотную скуку. Которую тот, правда, научился быстро разгонять: стоило лишь протянуть руки к глубокомысленно вещающей девушке и обнять ее покрепче, своими губами преграждая выход ненужным и непонятным словам…

Что поражало особенно приятно — каждой ночью Иглессия тоже была разной. То излишне напористой и по-мужски активной, то податливо-нежной, то вдохновенно-раскованной, то холодной, словно ледник на вершине горы, и как бы делающей ему великое одолжение. Казалось, в теле этой удивительной девушки не одна душа, но пять или семь (и как им только не тесно там!). Даже цвет ее глаз менялся в зависимости от настроения: был то льдисто-голубым, холодным и жестковатым, то светился желтыми искрами, похожими на блики солнца в морской воде.

— Впервые вижу женщину, которая умеет менять цвет глаз! — сказал как-то Конан, любуясь девушкой, увлеченно рассказывающей ему о свойствах кристаллов лунного камня, то расширяя, то сужая таинственные зрачки. — Клянусь Кромом! С каждым днем ты удивляешь меня все больше.

— В самом деле? Ты не кривишь душой, чтобы сказать мне приятное? — польщенно улыбнулась Иглессия. — Я-то, наоборот, уже начинаю подозревать, что ты заскучал со мной, гость с Севера!

— О нет! С тобой трудно заскучать! — энергично запротестовал киммериец. — Если бы у твоего отца была дюжина дочерей, и от разных матерей в придачу, вряд ли мне было бы интереснее с ними, чем с одной тобой.

— Вчера я спросила у отца, скоро ли он окончит работу над гороскопом, — сказала девушка, легкой улыбкой откликнувшись на комплимент варвара. — Он сказал, что не может знать этого точно. Возможно, скоро, возможно, потребуется еще столько же дней, сколько уже прошло. Он просил тебя извинить его, Конан, за то, что дело оказалось сложнее, чем он первоначально рассчитывал. Он очень хочет помочь этой бедной вспыльчивой девочке из Кордавы, но пока что ничего не выходит…

— Пусть он работает столько, сколько ему нужно! — разрешающе махнул рукой киммериец и подмигнул ей. — Я не в обиде!

— И все-таки я боюсь, что понемногу ты начинаешь скучать… — повторила Иглессия и взглянула на него, загадочно прищурившись. — И поэтому я решила приготовить тебе сюрприз. Это будет сегодня ночью, сразу же после полуночи. Конечно, если ты не испугаешься, Конан.

— Чего мне бояться? — пожал плечами киммериец. — До сих пор все твои выходки веселили меня. Не думаю, что я расстроюсь, даже если ты бросишь меня в объятия ручной пантеры или кого-нибудь в этом роде.

— В таком случае, будь готов, Конан, — еще таинственней сказала девушка и прикрыла веки. — Ровно в полночь я приду за тобой…

Как и обещала, дочь звездочета появилась на пороге комнаты киммерийца в полночь. Но она не вошла, как случалось обычно, а лишь поманила его за собой. В руках она держала подсвечник. Толстая, зеленого воска свеча была отлита в форме обнаженного женского торса без головы и рук. На месте головы трепетал язычок пламени с зеленоватым же оттенком, напоминая вздыбленные от ветра волосы. Одеяние девушки было также изумрудно-зеленым, обволакивающим ее от подбородка до кончиков пальцев ног. Складки одежды казались живыми и тихо колыхались и переливались, как прохладное пламя.

Конан шагнул вперед и хотел было обнять соблазнительное изумрудное видение, но Иглессия отстранилась и, прижав к губам палец, повела его за собой. Они прошли в полном молчании несколько комнат, пока девушка не остановилась на пороге одной из них и жестом пригласила войти. В этом помещении Конану прежде бывать не приходилось. То была просторная, почти идеально круглая комната без окон. Точнее, единственное хрустальное окно в форме глаза было на потолке. Пол устилал ковер с очень длинным, чуть ли не в ладонь высотой, темно-синим ворсом. В центре комнаты прямо на ковре стоял светильник с девятью свечами. Все они были из зеленого воска и изображали танцующих обнаженных женщин без рук и голов. Конана удивило, что зеленое пламя — волосы крохотных танцовщиц — раскачивалось и колебалось в разные стороны, словно бы по помещению гуляло множество маленьких сквозняков во всех направлениях. Прямо над светильником с потолка на прочной бронзовой цепи спускался большой хрустальный шар со множеством отполированных граней. Пламя свечей, отраженное в нем и размноженное в тысячи раз, освещало комнату до мельчайших ее уголков. Тлели, распространяя сильный дурманный аромат, пахучие палочки, закрепленные вдоль стен. Их дым, подсвеченный зеленоватыми огнями, стлался в воздухе, принимая причудливые очертания, и казался живым и немного зловещим.

— Это моя комната, — прошептала Иглессия. — Проходи и садись возле светильника, но только — во имя Митры! — не произноси ни звука…

Не очень понимая, зачем нужна такая таинственность, Конан послушно присел, скрестив ноги, на мягкий ворс. Мерцающий хрустальный шар величиной с голову младенца оказался в половине локтя от его лица. Конан тихонько толкнул его пальцем, и шар закачался, как маятник, пуская по стенам и потолку длинные светло-зеленые блики. Иглессия строго взглянула на него и рукой успокоила шар. Затем она подняла руки, привстала на цыпочки, и раздался мелодичный звон. Подняв голову, Конан увидел, что с потолка, помимо шара, спускались медные пластинки разной длины и толщины. Девушка прикасалась то к одной из них, то к другой тонким серебряным стержнем, извлекая из меди шелестяще-звонкую мелодию…