Перезвон пластинок, мелькание зеленых бликов, густой дым дурманных палочек — все это погрузило Конана в странное оцепенение, похожее на транс. Он потерял границу между зыбкой реальностью и отчетливым сновидением, потерял строгую нить сознания, потерял себя… Гибкое женское тело в переливчатом изумрудном шелке скользило перед ним, извиваясь в танце… Звенела и завораживала медь… Девять крохотных безруких женщин со светящимися волосами танцевали вокруг него… Слоистый дым повторял очертания женских тел, постепенно утончающихся, становящихся все более загадочными и прозрачными…

Голова у Конана окончательно закружилась, в глазах стало двоиться, словно он выпил не один кувшин доброго вина за сегодняшний вечер. Проклятие!.. Конан зажмурился и помотал головой, чтобы выйти из транса, из странного и тревожащего опьянения без вина… Но раздвоение не прекращалось. Два дивных женских тела в изумрудных одеждах кружились подле него, извиваясь, блестя короткими смоляными волосами, шелестя длинным ворсом ковра под нежными розовыми ступнями… Легкая ткань овевала его щеки, колени и плечи. Прохладные руки касались скользящими, возбуждающими движениями то с одной, то с другой стороны. Иглессия слева томно подмигивала ему… Иглессия справа, по-детски приоткрыв рот, смотрела томно и многозначительно…

Чтобы покончить с наваждением, Конан схватил девушку (ту, что справа) за локоть и резко притянул к себе. Мелодичный звон оборвался. Дочь звездочета охнула и, не удержав равновесия, рухнула киммерийцу на колени.

— Вот так-то! А то совсем голова закружилась от твоего вихляния! — проворчал Конан, готовясь окончательно покончить с дурманом с помощью крепкого поцелуя, но, скосив глаза влево, замер.

Вторая фигура не исчезла, как следовало бы ожидать, но, опустив растерянно руки, смотрела на него взглядом испуганным и недовольным.

Левой рукой притянул ее к себе также. Обе женщины, и левая, и правая, были живыми. Ни одна не была наваждением или грезой. Обе пытались вырваться, бормоча под нос не то заклятия, не то ругательства.

Конечно же, они бормотали заклятия!.. Вдоль позвоночника варвара пробежала цепь крупных мурашек. О, дочери Нергала!.. Магия! Мало что вызывало у киммерийца, в общем-то довольно невозмутимого, такое активное неприятие и отвращение, как магия. Да еще такая наглая, такая явная магия, лезущая ему и в глаза, и в уши, и в осязание!..

— Клянусь молнией Крома! — взревел Конан и хлопнул себя изо всех сил по левому бедру. Но, конечно же, меча там не оказалось. Да и кто стал бы одевать меч в предвкушении любовного свидания, не выходя за пределы дома. Поколебавшись лишь долю мгновения, варвар схватил с пола массивный светильник и замахнулся им.

— Кто бы ты ни была, дочь Нергала, тебе не поздоровится за такие штучки со мной! Мигом прекрати колдовать, иначе!.. — Он многозначительно потряс светильником.

Несколько восковых фигурок с волосами из пламени скатились на ковер, и ворс его занялся в двух-трех местах.

— О, Конан! Успокойся, умоляю тебя! — испуганно закричала Иглессия (та, что была слева).

Другая же, изрыгая сквозь розовые губки крепкие мужские проклятия, принялась затаптывать огонь прямо босыми пятками. Покончив с этим, она неожиданно и очень больно ударила Конана по голове хрустальным шаром. Киммериец крякнул, но светильник из рук не выпустил. Набычившись, он повернулся к той, что его ударила, и грозно сверкнул глазами.

— Ну что за грубый, безмозглый, тупоголовый идиот! — воскликнула она. — Так все испортить!.. Так бездарно все разрушить и исковеркать! Растоптать своими слоновьими, варварскими ногами все волшебство!

— Плевал я на твое волшебство! — огрызнулся Конан, — На ваше волшебство! — поправился он, взглянув на другую Иглессию, что жалобно всхлипывала и не сводила с него расширенных, словно у смертельно испуганного ребенка, глаз. — Вот уж чего не мог никогда терпеть, так это всяческого волшебства и магии!.. Не прикасайтесь ко мне своими липкими пальчиками, не смейте! Лучше слейтесь поскорее в одно целое, иначе я за себя не ручаюсь!.. Ну, же! Быстро!..

Утихомирил киммерийца и привел его в более-менее спокойное состояние лишь внушительный глиняный сосуд с вином, который вытащила из каких-то тайников Сэтлл.

— Пей, пей, сердитый гость, — ласково приговаривала она, пододвигая Конану вазу с фруктами. — Вино прогонит обиду и ярость из твоей души и наполнит дивным теплом твое тело. Пей! Отец не знает, что мы время от времени позволяем себе наслаждаться солнечным волшебством вина. Отчего-то он не выносит эту дивную веселую влагу. Нам с Иглл здорово бы досталось, узнай он о нашей тайне! Но ты ведь не выдашь нас, гость с Севера?.. Пей! Пей все, что там есть, до самого донышка!

Иглл, угрюмо сведя брови над ледяными глазами, молча счищала пальцами копоть со ступней своих ног. На сестру и Конана она не смотрела, всем видом своим выражая презрительное негодование.

— Но почем — разорви вас Нергал! — вы сразу не сказали мне, что вы близнецы?! — продолжал горячиться Конан, но уже больше для острастки, чем от настоящего гнева. — Отчего вы вздумали со мной играть?.. Я что, произвожу впечатление простоватого дурачка? Полуграмотного тупого дикаря?..

— Ты производишь впечатление могучего воина, не ведающего поражений ни в бою, ни в любви! — успокоила его Сэтлл. — Да, мы играли с тобой, но мы и представить не могли, что это нанесет тебе такую обиду. Ведь правда, Иглл? — повернулась она за поддержкой к сестре. — Разве хотели мы обидеть или унизить нашего славного гостя? Мы хотели только, чтобы ему было не скучно с нами. Разве не так?

— Только тупоголовые недоумки могут не понимать прелести подобных игр! — буркнула Иглл, не оборачиваясь. — Только дикари с мозгами, похожими на студень!.. Ты можешь себе представить, во сколько нам обойдется другой такой же ковер? И сколько времени мы будем разыскивать похожий оттенок?!..

Увидев, что Конан нахмурился, Сэтлл ласково провела ладонью по его щеке, отворачивая его взгляд от угрюмо-рассерженной сестры.

— Не сердись на нее, киммериец! Иглл порой бывает излишне резка, но это ненадолго. Скоро она обо всем забудет и расхохочется. Но пока она дуется, лучше ее не трогать.

— В этом мы с ней похожи, — усмехнулся киммериец, остывая.

— Давай, пока она не успокоилась и не развеселилась, я расскажу тебе нашу историю! — предложила Сэтлл. — Хочешь? Рассказ будет долгим, но спешить нам, по-моему, некуда. Не так ли? Когда ты узнаешь нашу историю, я надеюсь, исчезнут последние остатки твоего гнева и твоей обиды.

— Расскажи! — согласился Конан.

Он покончил с вином, приятно разгорячившим его тело и возвеселившим душу, и развалился на ковре, положив руки под голову и прикрыв веки. Из-под полуопущенных ресниц он наблюдал за Иглл, продолжавшей злиться, и Сэтлл, прилежно и серьезно приступившей к изложению их истории.

Внешне близнецы были точной копией друг друга. Но различать их оказалось совсем не трудно: разница характеров проявлялась в мимике, движениях, интонациях голоса. Да еще глаз — холодно-голубые, словно стальной клинок перед битвой, у Иглл и мягко искрящиеся у ее более женственной и кроткой сестрички.

— Должно быть, тебе известно, Конан, что наш отец и мы — пришлые в Зингаре. Мы родились и провели все наше детство в Аргосе. Сначала в маленьком селении у самой границы с Шемом, затем в столице. Отец был преуспевающим астрологом и гадателем, как и его отец, и его дед. Он был зажиточным и влиятельным человеком, заказчики, наслышанные о его умении, приезжали не только со всех уголков Аргоса, но и из Кофа, Шема и Аквилонии. Те времена, когда мы с Иглл появились на свет, были очень трудными для нашего государства. Аргос был обескровлен и почти разорен затяжной войной с Зингарой, значительно превосходящей численностью своих войск и кораблей и качеством вооружения.

Незадолго до нашего рождения король Мило издал суровый закон, предписывающий каждого второго ребенка в семье отдавать государству, лишь только последнему исполнится восемь лет. Если то был мальчик, его воспитывали умелым и хладнокровным воином, презиравшим смерть, и всю дальнейшую свою жизнь он проводил в сражениях, в которых, как правило, не было недостатка. Если же девочка… Девочек, если так можно выразиться, сортировали. Самым красивым давали хорошее воспитание, и, вырастая, они становились наложницами вельмож, и рыцарей, и самого короля. Некоторые, из очень знатных семей, могли стать и женами… Иных красавиц-сироток преподносили в дар чужеземным союзникам, в основном правителям Шема, Кофа и Стигии. Девочек же попроще ожидала более прозаическая судьба — как и мальчики, они шли в ненасытную глотку войны с Зингарой, становились прачками, маркитантками, сиделками, девушками для увеселения солдат… Отец наш был астрологом, и оттого он знал заранее, что у него родятся две дочери, родятся близнецы. Через восемь лет он должен был бы расстаться с одной из них, по своему выбору.