Особенно наполняло его негодованием то угнетенное положение, в котором находились франкфуртские евреи, снова загнанные за решетки гетто. Когда он проходил по узким уличкам еврейского квартала, высокие черные дома, в которых ютился забитый, национально замкнутый народ, казались ему позорным памятником средневековья.

Здесь впервые Гарри увидел те грубые приемы национального угнетения, которых никогда не знала еврейская буржуазия Рейнской области.

К числу впечатлений, полученных им во Франкфурте, надо отнести его первую встречу с Людвигом Берне, тогда еще молодым писателем, которого показал ему отец во время посещения читальни одной из франкмасонских лож. Отец охарактеризовал Берне как «доктора, который пишет против комедиантов». Берне действительно начинал литературную деятельность в роли театрального критика.

В неизвестности тонет остаток 1815 года. Ни один из биографов Гейне, любящих рыться в малейших деталях его частной жизни, не говорит о том, как провел Гейне конец года в родительском доме в Дюссельдорфе. Несомненно одно - к этому времени уже относятся его первые стихотворные опыты.

Они еще мало самобытны, они насыщены типичной для его дней романтикой, и для того, чтобы осмыслить социальную сущность этой первой лирики Гейне, необходимо ознакомиться с природой немецкого романтизма.

В конце восемнадцатого столетия и в первой четверти девятнадцатого в европейских литературах возникает новое направление, известное под именем романтизма.

При самой большой схематичности нельзя признать романтизм чем-то однородным для всех европейских литератур. Однако одна общая черта роднит романтизм разных стран. Это - отрицание классицизма. Поэт-классик стремился к «общечеловечности», он изображал космополитичного человека, он рисовал чувства, которые должны были быть общими для всего класса, от имени которого он говорил.

Поэт-романтик - националистичен. Он глубоко субъективен, свою личность он противопоставляет обществу, и культ «я» достигает апогея в романтической поэзии.

Классицизм ставит своим идеалом античную древность. Греко-римская история, культура и искусство служат материалом для изображения и подражания. Логичность и обобщенность философии античной древности, рассудочность и ораторская четкость воспринимаются европейским классицизмом. Поклонение разуму - основа классицизма.

Романтизм явно противоположен классицизму. Романтик обращается к средним векам, к сокровищнице средневековых сказок и легенд. Романтик провозглашает культ личности, для него выше всего - воображение, фантазия.

Преобладание воображения над рассудком, предпочтение мечты перед действительностью доведено у романтиков до крайних пределов.

Французские, английские и немецкие романтики создают баллады, романы, драмы и лирику, в которых действуют призраки, оборотни, волшебники, утопленники. Действие переносится в самую фантастическую обстановку. Уход от жизни в мир воображения - основная черта романтизма.

Немецкий романтизм - явление реакционное, так как оно усваивало много пережитков феодально-дворянского быта. Ориентация романтизма на средневековье вела к принятию реакционно-феодальных политических и социальных идеалов. Большинство немецких романгиков стояло за сохранение сословно-монархического строя и за восстановление религии и церкви во всем ее средневековом блеске.

Немецкий романтизм - явление неоднородное. Это направление стало развиваться в период великого перелома, когда феодальное дворянство было на закате, оно выпустило из рук свой исторический меч, а буржуазия не была достаточно подготовлена к тому, чтобы стать ведущей социальной и экономической силой. Романтизм был в одинаковой мере усвоен интеллигенцией этих двух классов. Дворянский романтизм, отвлекаясь от неприглядной действительности, уходил в фантастический мир, где действовали колдуньи, оживавшие висельники, средневековые рыцари и прекрасные дамы. Романтизм феодально-дворянской группы поэтов прославлял средневековье с его политическими и социальными идеалами сословной монархии.

Но был и другой - бюргерский романтизм. Фантастика романтизма этой ветви - это уже не метод для ухода от действительности, применяемый нисходящим классам дворянства. Фантастика буржуазного романтизма - желание утвердить свою личность, желание найти более широкие масштабы для жизни, чем та скудная, угнетаемая деспотизмом действительность, в которой обречена жить буржуазия. Узкий мирок филистеров тяготит передового бойца восходящего класса. Один из ярких представителей бюргерской ветви романтизма Теодор-Амедей Гофман относился иронически к окружающему миру. Он видел в нем стадо педантов и филистеров и искал самых фантастических чудес для того, чтобы опрокинуть узкие стены филистерского бытия и вырваться на свободу. Он находил спасение в кошмарных снах, в бессвязных мечтаниях, в мрачной фантастике.

Гейне, начиная свою литературную деятельность, выступил как лирик-романтик. Но вместе с тем уже в самых ранних его стихах звучат и другие мотивы, мотивы мелкобуржуазного протеста против романтической мистики, которую он рано трактует пародийно и иронически.

Таким колоритом проникнуты первые стихи Гейне, для которых юный поэт использовал всю бутафорию романтических фантазий.

Его первые стихотворения (из цикла «Юные страдания») насыщены свойственной романтику неясной, мучительной тревогой:

Сверхчувственный мир привидений и кладбищенских духов царит в его стихах.

Но даже здесь мы замечаем типичные для Гейне настроения, разнящие его с романтиками эпохи. Его поэзия, как поэзия романтизма, отличается томлением по другой жизни, но среди нагромождения ужасов, являющегося выражением стиля эпохи, мы видим живую личность поэта. Гейне, идя целиком по пути, начертанному романтиками, все же не является упадочным выразителем настроений дворянства, желающего добровольно отойти от мира действительности в мир мечты. Гейне рисует свои страдания и сомнения в их реальной полноценности, не приписывая их происхождения сверхъестественным силам.

Преодоление романтических форм проходит у Гейне довольно мучительно. «Вызванные им духи не желали возвратиться во тьму», и только по мере роста классового самосознания германского бюргерства Гейне становится его революционным певцом и все больше отходит от романтизма.

Говоря о роли немецкого романтизма, Франц Меринг отмечает, что в немецкой романтической школе отразилась двойственность национальных и социальных интересов буржуазии, созданная иноземным господством.

Националльные идеалы можно было найти только в средневековье, когда классовое господство помещиков и попов приобрело самые выпуклые формы. Поэты-романтики спасались бегством к «волшебной ночи средневековья, озаренной луной»; но после того как революционная буря пронеслась по Европе, нельзя было и думать о восстановлении средневековых идеалов в их полном великолепии. И потому к феодальному вину, добытому из погребов замков и монастырей, эти поэты примешивали порядочное количество отрезвляющей воды буржуазного просвещения. Когда в последнее десятилетие восемнадцатого века германский романтизм поднял свое пестрое знамя, он не был чужд протеста против плоского рационализма, являвшегося философским отражением «просвещенного деспотизма». В раннем германском романтизме чувствовалось известное предъявление своих требований со стороны молодой, почти не существовавшей как класс, буржуазии. Романтики, как Фридрих Шлегель, Вакенродер и другие, выдвигали на первый план права развивающейся буржуазной личности, выражавшейся в утверждении крайнего индивидуализма. Они требовали эмансипации женщины, ее права играть полновесную роль в жизни.

Но с реставрацией реакции немецкий романтизм уже играет целиком реакционную роль. Ведя освободительные войны, немецкая буржуазия боролась за туманные блага своей независимости, сокрушая политическое наследие Французской революции. При помощи романтизма буржуазия не только принимала, но и утверждала для буржуазии остатки культурного наследия феодализма.