— Галина! — закричал Алексей.

Девушка обернулась, всмотрелась в него и что-то сказала своему спутнику. Тот натянул вожжи.

Как и Пашка, Галина не сразу узнала Алексея в новом обличье. Только когда он подошел совсем вплотную, она нерешительно произнесла:

— Седой?..

И вдруг спрыгнула с бедарки, схватила его за руки.

— Леша, вы?! Вот так встреча!

Она радовалась встрече с ним, и этого было достаточно, чтобы Алексей почувствовал себя счастливым.

— Здравствуйте, Галя, — внезапно охрипнув, проговорил он.

— Здравствуйте! Откуда вы взялись? Зачем приехали?

Как было объяснить ей зачем? Вот за этим и приехал!..

Вместо ответа он спросил:

— Вы куда, Галя?

— Далеко. В Балту.

Он сразу все понял.

— К “лесному зверю”? К Заболотному?..

— К нему. Посылают доводить дело до конца. Меня и вот его. — Она указала на своего возницу. — Да вы его знаете: это же Сарычев!

— Здравия желаю! — Сарычев, улыбаясь, поднял брыль.

— Жаль, что тороплюсь! — сказала Галина. — Даже поболтать не удастся. Как у вас? Все в порядке?

Алексей кивнул. Он не мог говорить, ему почему-то не хватало воздуха.

— Ну, будьте здоровы, Леша, ни секундочки времени! Привет Оловянникову! Скажите, что через два дня буду на месте…

Она еще что-то говорила о шифрованных материалах, переданных Недригайло, но Алексей понимал плохо. Он видел ее оживленные карие глаза, бархатные дорожки бровей на посмуглевшем от загара лице, и ему было ясно только одно: что она уезжает, что опять ляжет между ним и ею полная тревожного ожидания неизвестность и что он не сказал ей чего-то очень важного, и неясно теперь, скажет ли когда-нибудь…

Бедарка затарахтела по улице. Галина, повернувшись, махала ему рукой, и до него донеслось в тишине наступающего утра:

— …буду в Одессе, увидимся!..

Дзержинский отложил в сторону папку, встал из-за стола и подошел к окну.

Над Москвой тихо опускались сумерки, сливаясь с клубящимися над крышами домов дымками.

Дзержинский прикрыл утомленные глаза, и перед ним возникла далекая западная застава.

Трудно, невыносимо трудно людям на этой заставе. Не хватает продуктов. Патронов в обрез. Замучили дожди. Дырявая крыша сторожки и шалаши протекают. На десятки километров лесной глухомани уходят в ночь с заставы всего три пары усталых пограничников…

Дзержинский представил себе, как скакал в ту ночь по темному лесу к месту происшествия начальник заставы Соболь, как пуля врага сбила его с седла.

Дзержинский провел ладонью по глазам, пытаясь отогнать усталость, и, подойдя к столу, нажал кнопку звонка. Вошел секретарь.

— Пригласите ко мне Орленко.

Следователь Орленко прибыл без промедления. Это был высокий плотный мужчина, бывший моряк-балтиец. В ВЧК он работает сравнительно недавно.

— Я уезжаю и хочу поручить вам одно дело, — сказал Дзержинский. — Слушайте…

И он ознакомил Орленко с происшествием на границе.

— Дело это не очень сложное, — пояснил Дзержинский. — Нарушитель пойман с поличным. В подобных случаях, спасая собственную шкуру, они бывают довольно болтливы. Но среди них попадаются люди разные. Я думаю, что он шел на связь с контрреволюционной организацией в Москве. Это вам и надо установить. Взять у него адреса явок. Его фамилия Эрни. Действуйте!

— Есть, Феликс Эдмундович! — ответил Орленко. — Разрешите идти?

— Подождите.

Дзержинский слегка откинулся в кресле, изучающе посмотрел на Орленко.

— За время работы у нас вы неплохо зарекомендовали себя, — сказал он. — Но вам еще мешает излишняя горячность. Эрни может оказаться человеком с крепкой волей. Помните, что вы сможете победить его только в том случае, если на следствии будете владеть собой лучше, чем он.

Темные, чуть раскосые глаза Орленко внимательно смотрели на Дзержинского.

— Вы поняли? Удачно проведенное следствие — это всегда победа воли и самообладания следователя. Можете идти.

Через несколько дней Эрни предстал перед следователем. Наружность его, на первый взгляд, была ничем не примечательна: средний рост, круглое с дряблой желтоватой кожей лицо, небольшой, слегка вздернутый нос. Одежда на Эрни была поношенная, и выглядел он в ней самым обычным человеком.

“Удалось бы вот такому уйти от границы километров на двадцать, — подумал Орленко, разглядывая Эрни, — никто и внимания на него не обратил бы. Серый человечишко”.

Маленькие в белесых ресницах глаза Эрни смотрели на Орленко напряженно и испуганно.

Орленко задал первый вопрос. Эрни отвечал, опустив голову, тихим прерывающимся голосом. Он не стал отпираться: да, он перешел границу, да, он стрелял в Соболя, все это он признает…

“Какая уж тут сила воли!” — удовлетворенно подумал Орленко. Теперь можно было приступить к главному.

— С кем вы должны были наладить связь после перехода границы? — спросил следователь.

Эрни поднял голову. Орленко едва мог скрыть удивление: до этого перед ним сидел на стуле просто запуганный и какой-то вялый человек. А сейчас на Орленко глядели бессмысленные глаза полного идиота.

Орленко повторил вопрос. Эрни молчал, не спуская с него глаз.

— Вот что, — сказал Орленко, чувствуя, что начинает злиться. — Бросьте валять дурака. Это не поможет. Отвечайте на вопрос.

Но Эрни продолжал молчать. Только на какую-то долю секунды в глазах его мелькнула насмешливая, издевательская искорка, а потом они опять стали пустыми.

В этот день Орленко так ничего и не добился от Эрни. Не принесли никаких результатов и все последующие дни.

Эрни входил в комнату покорный, испуганный, сбивающимся голосом рассказывал все новые и новые подробности своего задержания на границе, но как только разговор заходил о людях, на связь с которыми он шел, Эрни сразу же превращался в идиота, не понимающего даже простые слова.

Орленко догадывался, что эта игра, рассчитанная на то, чтобы вывести из себя следователя, притупить остроту допроса. Эрни, видимо, считал, что ему уже нечего терять, но хотел спасти своих соучастников. Осуждение так или иначе ожидало его. И он вел свою игру, испытывая терпение Орленко, упрямо, день за днем повторяя одно и то же. Он даже не стал затруднять себя, чтобы придумать что-нибудь поумнее.

Орленко чувствовал, что он не может добиться того главного, о чем говорил Феликс Эдмундович. Следствие шло так, как этого хотел Эрни, а он, Орленко, с каждым днем все больше терял власть над собой и над ходом следствия.

Да, на фронте все было по-другому: понятнее и проще. Там был враг, в которого можно было стрелять, там были рядом боевые товарищи. А здесь борьба шла один на один, коварная, изматывающая, глухая.

“Скорее бы приехал Феликс Эдмундович. Доложу все, как есть, — думал Орленко, но тут же снова терзался. — Доложу? О чем доложу? О том, что провалился с первым же серьезным делом?”

И Орленко вновь и вновь вызывал своего подследственного.

Однажды утром он, как обычно, допрашивал Эрни.

— Итак, еще раз спрашиваю: с кем вы должны были наладить связь после перехода границы?

Эрни молчал.

— Неужели вы не понимаете, — продолжал Орленко, — что только чистосердечное признание может смягчить меру наказания. Вы совершили тяжелое преступление: перешли границу, ранили начальника заставы…

Эрни рывком поднял голову.

— Да, ранил! — сказал он. — Ранил!

Голос его звучал зло и жестко. На Орленко смотрели теперь глаза, полные нескрываемой бешеной ненависти, — глаза врага.

— Вот что, — сказал Эрни, — давайте бросим эту забаву. Карьеры вы на мне все равно не сделаете. Я ничего не скажу вам, кроме того, что уже сказал. Поговорим на другую тему. В одном из иностранных банков хранится на мое имя золото, которое могло бы обеспечить приличную жизнь десяти таким, как вы. Давайте договариваться.