— Расскажи мне о нашем сегодняшнем расписании. Мы знаем, когда наше окно? — Мы должны были сегодня провести заключительный брифинг. Мы должны были быть сегодня вместе.

Она медленно выдыхает, успокаивая себя и глядя прямо перед собой, бормочет свой ответ. Если она и понимает, что я хочу отвлечь ее от мыслей о полете, то она не обращает на это внимание.

— Служба охраны усилена. Лару будет там сам вместе со своей дочерью и солдатом, за которого она выходит замуж.

Мое бедное, израненное сердце снова начинает биться. Все нормально. Лили с Мерендсеном знали Валета, но они никогда не видели его воочию. И хотя Лили может узнать меня, я сомневаюсь, что она вообще вспомнит меня, ведь прошло так много времени.

— Вся семья? — я стараюсь говорить легко. — Все в одном месте — это большое дело. Я не думаю, что солдат выйдет на публику.

София закатывает глаза.

— Он не тот герой, каким его изображали в новостях, — бормочет она. — Некоторые медали на его груди за так называемые победы над Эйвоном, над моим народом. Он вернулся туда, прямо перед трансляцией, после… моего папы. И он сбежал, как только стало плохо.

У меня во рту появляется горький привкус. В конце концов, он покинул Эйвон сразу же после передачи информации, которую я нашел для них, Джубили Чейз и Флинну Кормаку. Конечно, София восприняла это как побег.

— Я думаю, что СМИ ошибаются во всем, — говорю я, чтобы заполнить молчание. — А как насчет службы безопасности? Полагаю, там будет большая команда.

— Это будет другая команда, чем та, которую мы… — София замолкает. Думаю, то, что в ее дом вторглись похитители, уже не самое худшее, что случилось с ней за последние две недели. — Встречали. Мы должны быть в безопасности, если только кто-нибудь не заметит, как ты взламываешь их компьютеры.

Я похлопываю себя по карману, где припрятал самую урезанную версию своего оборудования, с которой я смогу справиться с заданием.

— Если повезет, это займет не больше нескольких минут, как только мы найдем разлом. — Может, мне стоит притвориться, что это занимает больше времени, что даст мне повод поговорить и изложить свою точку зрения.

Шаттл проходит через атмосферу, и поездка сглаживается, рев двигателей затихает, смертельная хватка Софии на кресле ослабевает. Через смотровое окно рядом с ней звезды выходят из закопченного загрязнения, окутывающего Коринф.

— Перед торжеством будет фуршет, — говорит она мягко и деловито. — Тусовка, танцы. Позже открытие музея. Проблема в том, что они предлагают частные экскурсии по выставке в течение первой половины вечеринки, и наш путь к инженерному отсеку ведет нас прямо через экспозицию, поэтому у нас небольшой промежуток времени. Мы должны попасть туда после окончания экскурсий, но до открытия музея… во время выступлений. Промежуток будет около получаса, может, минут сорок пять.

— Этого достаточно, — обещаю я. Я надеюсь, что говорю правду.

Мы оба молчим, когда «Дедал» появляется в поле зрения, настолько массивный, что я могу разглядеть только часть его через смотровое окно. Звезды исчезли за его массой. Он точная копия «Икара», построенного бок о бок со своим братом-кораблем, запуск которого был запланирован только через несколько недель. Но когда «Икар» пошел ко дну, планы на «Дедал» были отложены до тех пор, пока Лару не понял, что может извлечь выгоду из этой трагедии, превратив «Дедал» в своего рода музейный аттракцион для всех тех, кто хочет поглазеть на разрушение.

По внутренней связи мягко раздается объявление, и затем мы входим в док, и с серией мягких перезвонов вокруг нас расстегиваются ремни безопасности. Персонал поднимается на ноги, чтобы вывести нас наружу. София выдергивает мою руку из кармана и я стараюсь выглядеть непринужденно, когда она насильно сгибает ее в локте, чтобы она могла проскользнуть через нее, походя на другие пары. Прошло много лет с тех пор, как мне приходилось проходить через такое мероприятие, и маленькие навыки исчезли.

— Притворись, что ты играешь в исторической драме, — шепчет она. — Это то, что все они делают.

Мы направляемся через двери и оказываемся в другом мире. Сводчатый потолок парит над нами, сверкающие люстры преломляют хрустальный свет на каждой поверхности. Все отделано бархатом, золотом и бесценным полированным деревом. Подносы скользят по толпе, принимая заказы и предлагая еду и напитки. Гости кружатся в калейдоскопе цветов: мужчины в рассудительном черном, а женщины в каждом оттенке, который я когда-либо видел. Музыканты играют на возвышении в конце зала, и на мгновение я снова ребенок, выглядывающий маму в этой толпе.

Потом София толкает меня и кивает на красную веревку, оцепляющую один выход. Из него появляется группа посетителей вечеринки, во главе с гидом, одетым как солдат. Как один из мертвых пассажиров «Икара».

— Это отвратительно, — бормочу я, отводя взгляд. — Это должно было быть величайшим позором Лару. Пятьдесят тысяч человек погибли. Думает ли он, что если он выставит это перед всеми, словно у него есть право показывать это, они просто примут, что это не его вина?

— Это был самый громкий заголовок за последние десятилетия, — мягко отвечает София, — Для этих людей единственное, что было хуже смерти на корабле… пропустить это. Это позволяет им притворяться, что они были там.

— Без неудобств смерти, — бормочу я. — Лару заслуживает того, чтобы его планы были раскрыты Галактике.

Она отводит взгляд, когда музыканты переходят на вальс, музыка становится громче, и пары начинают выходить на танцпол.

— Он заслуживает правосудия. — В ее голосе слышится сталь, от которой у меня мурашки бегут по спине, что заставляет меня на мгновение задуматься, что значат для нее эти слова. Хотя ее улыбка, как всегда, такая же мягкая и приятная. С обеими ямочками… фальшивая. Может, я больше никогда не увижу ее настоящую улыбку. Люди вокруг нас начинают отправляться на танцпол, чтобы присоединиться к вальсу, и вскоре мы останемся стоять практически одни. Прежде чем я успею спросить ее, как может выглядеть правосудие, за которым она гонится, она тащит меня за собой в самую гущу событий. Нет лучшего места, чтобы спрятаться.

Несколько мгновений спустя я обнимаю ее, как позавчера… целую жизнь назад. Все точно так же, но ничего похожего на наш «Вальс бабочек». Я все еще ошеломлен ее внешним видом, до боли желаю наклониться и поцеловать ее, чувствуя ее прикосновения как электрический ток. Но это полмира отсюда, потому что, хоть я и пристально смотрю на нее, она отводит взгляд, отслеживая быструю смену толпы, наблюдая за выходами, впитывая каждую деталь. Для нее это работа. Она отсчитывает время, пока мы не сделаем нашу работу, и я покину ее навсегда.

— Выступления должны начаться примерно через десять минут, — говорит она, наконец, поворачивая лицо ко мне, чтобы она могла говорить мне на ухо, если я наклоню голову. — Вот почему я хотела быть на последнем шаттле. Меньше времени, чтобы разрушить свое прикрытие. Видишь парней по краям комнаты?

Я разворачиваю ее, чтобы взглянуть в ту сторону, позволяя своему взгляду пробежаться по людям, которые не танцуют, мужчинам и женщинам, стоящим через одинаковые интервалы. Они наблюдают за толпой так же, как и София, и, как бы вдруг мой взгляд фокусируется, я вижу их такими, какие они есть: охрана Лару.

— Засек их, — выдыхаю я. — Будем надеяться, что ни один из них не решит прогуляться во время выступлений.

— Они не будут, — уверенно говорит она.

— С чего ты взяла? Здесь можно только гадать.

— На самом деле нет, — отвечает она, когда мы огибаем другую пару, музыка нарастает. — Люди предсказуемы. Вот когда ты думаешь, что они ни за что это не сделают — вот тогда ты попадешь в беду.

И этого достаточно, чтобы заткнуть мне рот. Я провожу следующие несколько минут, придумывая и отбрасывая извинения, ища слова, которые убедят ее посмотреть мне в глаза без той настороженности, которая живет в ее взгляде сейчас. Пытаюсь игнорировать боль, которая хочет сковать мое горло и заставить меня полностью замолчать. И пока я занят всем этим, я следую ее шепчущим инструкциям, ведя нас через толпу, пытаясь скрыть, как ее дыхание на моей коже посылает искру тока прямо по моему позвоночнику.

Она ведет нас к колонне у входа в экспозицию, где мы можем ненадолго остановиться, чтобы не попадаться на глаза охране. Однако мы все еще видны с некоторых ракурсов, и она без колебаний откидывается назад. Она обвивает руки вокруг моей шеи, тянет мою голову вниз, чтобы ей было удобно шептать мне на ухо.

— Лару придет через минуту, — бормочет она, и я заставляю себя улыбнуться каждому, кто смотрит.

Следующие несколько минут определят нашу судьбу. Если нас поймают, пока мы пробираемся на выставку, когда она закрыта, наша жизнь может зависеть от нашей способности блефовать. Мне надо кое-что сказать, прежде чем мы сделаем это. Я должен попытаться.

— Прости, — бормочу я, изворачиваясь, чтобы шепнуть ей на ухо. — У меня есть оправдания, и я знаю, что ты не хочешь их слышать, поэтому я не буду пытаться. Я просто… мне очень жаль. Я никогда не хотел причинить тебе боль. Я никогда не собирался охотиться на тебя.

Она поворачивается ко мне лицом, и наши глаза встречаются. Как будто толпа вокруг нас просто тает, когда она держит меня в плену своего взгляда. Затем она шепчет, совершенно ясно, словно обливая меня холодной водой.

— Гидеон, мне все равно, что ты думаешь. Не хочу слышать, что ты хочешь сказать. Я здесь только из-за одного, и это Лару. Он заслуживает смерти.

Лед стекает по моему позвоночнику. В этот момент наши взгляды встречаются, и я вижу глубину этого в ее глазах.

— Смерть проста, — бормочу я. — Мы… — но я замолкаю. Потому что это прямо в ее глазах. Я вижу, как далеко она хочет зайти… я вижу, чего она хочет.