Я не знаю, как она это сделает, но я вижу, что она хочет сделать.

Я наклоняюсь ближе, лишенный дыхания, пытаясь подобрать слова. У меня есть минута, может, две.

— София, я… я не спал прошлой ночью.

Ее губы раздвигаются, когда она дышит, и я качаю головой, блокируя неприятный ответ, который, как я знаю, уже на подходе.

— Я не мог заснуть. Я разговаривал со своим братом. Ты когда-нибудь говорила со своим отцом?

Ее рот захлопывается, губы вытягиваются в тонкую линию, и она пытается оттолкнуться от колонны. В отчаянии я сжимаю ее руку, чтобы удержать.

— Пожалуйста, я умоляю тебя, просто выслушай меня одну минуту. Прошлой ночью я понял, что это преследование Лару сделало со мной. Это превратило меня в того, кто переступит через кого угодно, кто заплатит любую цену, чтобы погубить человека, которого я ненавижу. Человека, который забрал у меня моего единственного брата. И я делал это. Я пытался разрушить твою жизнь, потому что думал, что ты та, кто отдаленно связан с Лару. Пока я лежал без сна, разговаривая с парнем, который был моим героем, я понял, что давно его не слушал.

— Как мило, — тихо отвечает она, ее шепот скрипучий, будто слова продираются из нее. — Это не имеет ко мне никакого отношения.

— Разве ты не понимаешь? — Я практически спотыкаюсь о свои слова, мой собственный шепот свиреп. — Это все имеет отношение к тебе. Прошлой ночью я понял, что есть цена, которую я не заплачу, несмотря ни на что. Что есть цена, которую мой брат никогда бы не хотел, чтобы я заплатил.

Наши взгляды все еще неотрывны, и я вижу, как что-то шевелится в ее глазах. Я отчаянно продолжаю. Я должен заставить ее понять.

— Думаю, твой отец сказал бы тебе то же самое. Думаю, он сказал бы тебе, что есть цена, которую не стоит платить. Что это сделает с тобой, что ты потеряешь… ты не такая. Поверь мне, я был на краю этого обрыва, я смотрел прямо на него. Я не позволю тебе сделать это.

— Ты не я, Гидеон, — шипит София, выражение ее лица свирепо. — И ты меня не знаешь. Мы разные. Я потеряла отца, свой дом, всех, кто был мне дорог, и если я потеряю еще что-то, убрав Лару, пусть будет так. Все будет кончено, и ничего не имеет значения.

Ее глаза наполнились слезами, и я отчаянно хочу прикоснуться к ней. Не так, как сейчас, когда мои руки сдерживают ее, а правильно. Медленно, осторожно, чтобы она могла повернуть голову, если захочет, я провожу большим пальцем по ее скуле, вытирая слезы.

— Это важно, — шепчу я. — Ты не знаешь, сколько еще можешь потерять. О, Соф. Это важно.

Она не отворачивается, и тот факт, что она позволяет мне держать ее, заставляет все мое тело гудеть. Она на один градус оттаяла, всего на один, но когда ее глаза снова встречаются с моими, кажется, что это первые капли оттепели.

— Я не знаю, что еще делать, — шепчет она. — Это все, что у меня есть.

— Мы сделаем то, что планировали. Если мы найдем разлом, мы остановим Лару от захвата Совета. Мы можем это сделать, — опрометчиво обещаю я, зная, что не должен… зная, что не могу давать такое обещание. И потом, когда мы закончим, будет время заслужить твое прощение. Будет время оставить Валета позади.

Градус повышается. Еще пара капель, лед тает. Она чуть приподнимает подбородок, и мое сердце замирает, когда я узнаю приглашение. Медленно, благоговейно, я наклоняю голову, чтобы коснуться ее губ, а затем углубить поцелуй. Моя рука прижимается к холодному мрамору у нее за спиной, а ее рука скользит под пиджак, кончиками пальцев перебрасывая оборудование, которое я привязал к торсу, чтобы найти место, где они могут протиснуться сквозь тонкую ткань рубашки, к моей коже.

Во мне все гудит, я наэлектризован, и мне требуется несколько ударов сердца, чтобы понять, что некоторые из этих гудений являются внешними. Танцы приостановились для аплодисментов. Что-то происходит на сцене, но я все еще слишком рассеян, чтобы думать об этом. Я поднимаю голову, моргаю, и она на мгновение показывает мне свою ямочку, когда проводит пальцем, чтобы убедиться, что ее помада не размазалась.

— Он здесь, — шепчет она, хотя все еще смотрит на меня.

Я киваю, все еще неохотно отстраняясь. Все еще ища ее взгляд.

— Обещай мне, — бормочу я. — Мы сделаем это вместе.

— Вместе, — шепчет она, и мое сердце парит. Теперь, все, что ей нужно, это мягчайшие толчки, чтобы облегчить мне путь отступления, так чтобы я мог развернуться и проследить аплодисменты до сцены в передней части бального зала.

Месье Лару выходит на сцену.

Он выглядит так же, как и всегда. Пронзительные голубые глаза и коротко подстриженные белые волосы, лицо, узнаваемое во всей Галактике. Он окружен парой телохранителей, и сразу за ним идет пара, которая провела последний год на почти таком же количестве экранов головизоров, как и он. Даже с черным галстуком Мерендсен по-прежнему выглядит военным. Все дело в том, как он держится. Он смягчается только тогда, когда кладет руку на спину Лили Лару и ведет ее вверх по лестнице вслед за отцом, чтобы он мог встать между ней и фотографами у подножия лестницы.

Я общался с ними в текстовом чате десятки раз, а через каналы, которые я хакнул, блокируя их личные меры безопасности, я могу взглянуть на их лица в любое время, когда мне захочется. Но это первый раз, когда мы все оказались в одном физическом пространстве, и я замираю. Они выглядят точно так же, как и на рекламных щитах, от того, как она поворачивает голову, чтобы посмотреть на него, до того, как он обнимает ее, слегка улыбаясь, когда их глаза встречаются. Все знают, как эти двое смотрят друг на друга. Как будто в комнате больше никого нет. Я проглатываю момент горечи, которая всегда поднимается, когда я смотрю на них вместе на экране. Создается впечатление, что им так легко быть вместе.

София смотрит рядом со мной, но мы едва ли рискуем провалить наше прикрытие. Вся комната потрясена. Затем она переносит свой вес, шагает вперед к трио на сцене, как будто она забыла, что я тоже здесь. Я хватаю ее за руку, и она пытается стряхнуть меня.

— Что ты делаешь? — шепчу я, приближаясь к ней.

Она игнорирует меня, поворачивая голову, чтобы медленно осмотреть комнату. Она еще раз ловит головорезов из службы безопасности, останавливает взгляд на сцене, каждый мускул в ее теле напрягается. Как гончая, идущая по следу, заметившая свою добычу.

Я сжимаю ее руку.

— Пора идти, — шепчу я ей на ухо, таща ее обратно к колонне. Нервозность снова нарастает, меня охватывает страх, что она забудет свое обещание мне.

И внезапно, как будто было принято какое-то решение или заключение, она позволяет мне увести ее. Она поворачивается, чтобы взять меня за лацканы и прижать к колонне, затем вытягивается на цыпочках, чтобы поцеловать. Ее рука обвивается вокруг моей шеи, посылая еще один заряд электричества по моему позвоночнику, когда ее кожа касается моей, и ее губы касаются моего уха.

— Пора идти, — соглашается она. — Мы должны выглядеть так, будто мы крадемся… Ну, попробуй выглядеть так, как будто ты хочешь меня.

Нет проблем, Ямочки. Совсем нет проблем.

Мы держимся за руки, когда проскальзываем через дверь, пространство между моими лопатками дергается от дискомфорта, когда я поворачиваюсь спиной ко всей этой службе безопасности. Она использует свою хватку, чтобы остановить меня, когда я собираюсь пойти дальше по коридору, и вместо этого тянет меня на несколько шагов назад. Затем останавливает, чтобы отпрыгнуть еще назад и прижать ухо к двери, прислушиваясь к преследованию. Через несколько секунд она кивает.

— Расслабься, — говорит она, подходя ближе, чтобы начать одной рукой развязывать галстук, а другой расстегивать верхние пуговицы рубашки.

— Разве время уже настало? — я замираю, как только шутка вылетает из моего рта… может, она и согласилась, но я знаю, что еще не получил ее прощения.

Но она слегка улыбается и достает из сумочки тюбик губной помады, аккуратно наносит ее, затем тянет меня вниз, чтобы она могла прижаться губами к моему воротнику, оставляя на нем багровое пятно. Она отступает, чтобы еще раз осмотреть меня, затем выдергивает одну сторону моей рубашки, пока та не выскакивает из-под пояса.

Дальше ее собственные приготовления. Она растрепывает волосы, проводя пальцами по кудряшкам, пока они не ложатся криво, затем наклоняется, чтобы расстегнуть свои высокие каблуки, снимает их и хватает их за ремешки, чтобы было удобно нести. Если кто-нибудь увидит нас, они будут скорее всего смущены тем, что мы делали, выглядя вот так.

Когда она снова смотрит на меня, она опять становится стальной, ничего, кроме решимости в ее взгляде.

— Пойдем. Время не ждет.

Голубоглазый мужчина навещает маленькие пятнышки теперь лишь изредка, и больше никогда не приводит малышку с восторженным смехом, так преобразившим его лицо. Но те же звуки и цвета, что заливали тишину, заливают маленькое пятнышко, и сквозь них мы можем видеть больше этой Вселенной. Мы изо всех сил пытаемся многому научиться из их слов, букв и посланий, и образы говорят, неся за собой призраки сердец.

На это уходят годы, но мы находим голубоглазого мужчину и его дочь, и обнаруживаем, что она уже не такая маленькая. За годы плена мы узнали, как называется выражение лица этого человека, которое так очаровывало нас. И теперь ее лицо такое же, но для кое-кого другого, мальчика ее возраста. Она влюблена в первый раз, и мы чувствуем, будто мы влюблены в первый раз.

Голубоглазый мужчина держит в сердце ненависть к мальчику, и с течением времени все будущие возможности для мальчика, которого любит его дочь, сужаются: он умрет, и ее сердце разобьется.

Мы не можем знать, что будет с ее сердцем после.