— Зачем вы это делаете? — задаю вопрос я. Сколько раз я говорил Софии, что убийство одного человека ничего не решит? Прямо сейчас это звучит актуальней не придумаешь. — У вас уже больше власти, чем у кого-либо в истории. Что еще вам нужно?

— Я хочу мира! — отрезает Лару.

Полудюжина сенаторов поворачиваются в унисон, словно по какой-то неслышной команде, чтобы начать загружать другой орбитальный шаттл. Третий, меньший корабль — это простой транспортник, не предназначенный покидать атмосферу… Лару не покидает Коринф. Пока нет.

— Мира, — повторяет он, восстанавливая контроль над своим голосом, достаточно громко, чтобы быть услышанным над двигателями шаттла. — Вы, дети, не понимаете, что такое потеря. Трагедию войны, когда невинные люди попадают в руки бессмысленного насилия.

— У нас нет понимания потери? — выдает со смешком Джубили. — Лару, здесь нет ни одного человека, кто бы не потерял кого-то из-за бессмысленного обмена насилием. Вы думаете, необходим возраст, чтобы познать боль? — Ее пистолет не колеблется, когда она направляет его на Лару.

Лару едва замечает этого.

— Их братья, — говорит она, кивая в сторону Тарвера и меня. — Его сестра. — Флинн, стоящий недалеко от Джубили, вздыхает, выпрямляя спину. Джубили сглатывает. — Мои родители.

— Мой отец, — шепчет София, заставляя меня податься к ней.

— И моя жена, — отвечает Лару холодным голосом. — Мама Лили.

Тарвер качает головой.

— Мама Лили погибла в аварии шаттла на Парадизе. Тогда ей было семь лет. Она рассказывала мне.

Лару засовывает руки в карманы и на мгновение опускает голову.

— Она умерла на шаттле. Но это было не на Парадизе. И это не был несчастный случай. — Его взгляд вспыхивает, линия его рта кривится от боли, такой же реальной, как у любого из нас. — Я посещал одну из своих исследовательских станций на планете, а она поехала со мной. Вспыхнули беспорядки… мятежники протестовали Бог знает против чего… и я приказал своим людям довезти ее до космопорта и посадить на шаттл, чтобы она была в безопасности. Шаттл был подорван.

Джубили меняет хватку на пистолете.

— Что за планета?

— Какое это имеет значение?

— Что это была за планета?

— Верона. Это была… это была Верона.

Джубили издает проклятие приглушенным голосом, пистолет опускается на долю секунды, прежде чем ее натренированность стабилизирует ее, и она подавляет шок и замешательство в выражении своего лица.

— Почему вы никогда не рассказывали об этом Лили? — Тарвер же не колеблется ни на секунду.

— Зачем мне это? — Лару переводит взгляд на него. — Зачем мне причинять ей боль, давать повод кого-то ненавидеть? Лили добрая и щедрая, и невинная… правда только причинит ей боль. Несчастный случай… можешь забыть об этом. Зачем мне говорить ей, что ее мать была убита теми самыми людьми, которым я пытался помочь?

— Помочь? — выдавливает Джубили.

Флинн понимает, что должен успокоить свою подругу, чей гнев настолько сильный, что пытается вырваться из нее. Он издает один из тех медленных, осторожных вдохов, которые я узнаю из эфира Эйвона, прежде чем заговорить.

— Ваша «помощь», сэр, привела к бесчисленным смертям на Эйвоне. Ваши эксперименты, ярость, возвращение к восстанию, от которого мы бы с легкостью мгновенно отказались бы в обмен на самую малость человечности…

— Эйвон. — Губы Лару слегка кривятся. — Эйвон — ничто. Несколько тысяч человек. Да, я построил разлом на Эйвоне, перевез туда сущности с Вероны. Ты же не имеешь в виду, что было бы лучше оставить их там, где погибли бы миллионы, а не сотни?

— Зачем кому-либо обязательно надо было умирать? — выпаливает София, ее глаза покраснели, кровь прилила к лицу.

— Чтобы спасти миллиарды, — отрезает Лару. — Я обнаружил этих существ, узнал на что они способны… если бы я только мог обуздать их. А что если часть из нас должна пасть, чтобы возвысить остальных? Это жертва… и ужасная. Большинство людей никогда не могли заставить себя сделать такой выбор. Большинство людей не имеют видения… большинство людей недостаточно сильны, чтобы сравнить жизни на чаше весов. Но представьте себе золотую эру, время абсолютного мира… где нет места ни убийствам, ни взрывам, ни боли. Никакого горя. Представьте… представьте, что вам больше никогда не придется терять любимого человека. — Впервые голос Лару дрогнул, треснул.

— Не вам выбирать, кого принести в жертву, кто должен умереть, — говорит Тарвер. — Возможно, вы пытались оберечь Лили, солгав о ее матери, но вы потеряли ее, когда убили Саймона Маршанта.

Глаза Лару мелькают в мою сторону, и я понимаю, что его равнодушие по отношению ко мне на «Дедале» было, по крайней мере, отчасти налетом… в его взгляде есть вина. Он точно знает, кто я такой.

— Я… Саймон Маршант был ошибкой. Я хотел, чтобы его отослали. Я не ожидал… его смерть была непредвиденным побочным эффектом.

Побочным эффектом. Слова прожигают мой мозг, уничтожая все остальное. Я не могу пошевелиться, не могу говорить, гнев и горе, которые, как мне казалось, я оставил позади, нахлынули, как приливная волна. Только почувствовав прикосновение руки, я осознаю, что закрыл глаза и прежде чем открыть их, я понимаю, что это София. Ее пальцы касаются моей руки, раскрывают кулак и переплетаются с моими пальцами.

— Достаточно. — Голос Тарвера тихий, почти нежный, если не считать намека на лед. — А где Лили?

— Она в безопасности. — Взгляд Лару встречается со взглядом своего будущего зятя. Пронзительный синий цвет его глаз становится все более интенсивным в утреннем свете. Взгляд, который он направляет на Тарвера, слишком дикий, слишком свирепый. — Она счастлива. Этого должно быть достаточно для тебя, если ты действительно любишь ее.

На мгновение все потрясенно молчат. Я обнаруживаю, что смотрю на Лару и ищу на его лице признаки сумасшествия. Для него верить в то, что перемена сердца его дочери, ее внезапная готовность согласиться с его планами, проистекает из чего-то другого, кроме шепота, овладевшего ею… это безумие.

— Счастлива? — Тарвер холоден и спокоен. Безжалостен. — Она одна из них. Существо из разлома. Вот что стояло рядом с вами, улыбалось вам, называло вас папочкой. Вы говорите, что никогда не хотели, чтобы Лили ненавидела, но теперь она состоит из этого… все, что у нее внутри — это не что иное, как ненависть. А вас она ненавидит больше всего на свете.

Глаза Лару расширяются, брови сходятся вместе, и он делает шаг назад к транспорту позади него. Группка оболочек все еще окружает его, явно готовая встать на его защиту, если палец Тарвера нажмет на спусковой крючок.

— Ты ошибаешься, — отрезает Лару, обнажая зубы так, что когда-то, возможно, это можно было назвать улыбкой. — Ты просто не можешь вынести, что она выбрала меня. Она первая… вся Галактика научится любить меня так, как она снова любит сейчас, так, как она должна была.

Тарвер едва заметно качает головой.

— Трагедия в том, что она и так любила. Она действительно любила тебя. Несмотря на все, что ты сделал с ней, с Саймоном, со мной, с Эйвоном, с Галактикой… ты был ее отцом, и она любила тебя. Она получила пулю за тебя. Она, возможно, единственный человек, последний человек в этой действительности, кто заботился о тебе. — Тарвер делает паузу, чтобы перевести дух, а затем медленно опускает пистолет. — И ты продал ее душу, чтобы поиграть в семью еще немного.

Губы Лару раскрываются, как будто ему нужно глотнуть воздуха.

— Н-н-нет, — заикаясь отвечает он. — Нет. Ты ошибаешься. Ты ошибаешься. Она любит меня. Она знает, что я поступаю правильно и справедливо. Она моя девочка. Моя. — Оболочки окружают его, и, когда он напрягается, становится ясно, что не он контролирует их. Они тащат его к шаттлу. Из-за их толчков с его уха срывается некое устройство, так что оно падает на тротуар у их ног. Лару даже не замечает этого, его широко раскрытые глаза устремлены на Тарвера до тех пор, пока оболочки не смыкаются вокруг него и не заносят его обратно на корабль, где люк с шипением закрывается за ними.

Заводятся двигатели, транспорт с Лару и другой орбитальный шаттл взлетают с земли. Джубили передергивает и она освобождается от любого заклинания гнева и страха, которое удерживало ее, бросаясь вперед и поднимая пистолет только для того, чтобы Тарвер схватил ее за руку, снова опуская ствол.

— Мы должны остановить его, — выдыхает разъяренная Джубили, отрывая руку от своего бывшего командира.

— И сделаем это. — Голос Тарвера, наконец, выказывает его напряжение, дрожит сейчас, когда он наблюдает, как шаттлы поднимаются выше и начинают поворачиваться, готовясь улететь. — Но он прав… его смерть ничего не остановит. Слишком много сенаторов уже возвращаются на свои планеты с проектами разлома.

Я молча отхожу от Софии, направляясь к тому месту, где стоял Лару, чтобы взять устройство, которое защищало его от влияния шепота. Шепоту даже не надо было касаться его разума, чтобы заставить его сломаться, как ветка. Но для остальных… если я найду способ воспроизвести технологию — это может дать нам шанс бороться против шепотов.

— Мы ничего не можем сделать, — взрывается София. Я оглядываюсь, и вижу, что она плачет, и в выражении ее лица так много всего намешано, что я не могу сказать от ярости ли ее слезы, или от горя, или от страха, или от всего этого вместе взятого.

— Я знаю. — Тарвер наблюдает, как шаттлы ускоряются: один устремляется вверх, к верхней атмосфере, а другой взлетает над городом. Он убирает пистолет обратно в кобуру, и теперь я вижу, что костяшки его пальцев побелели от такого сильного захвата. Он заставляет себя расслабить палец за пальцем. — Мы не можем их остановить. Мы должны пойти к ней… к Лили. И я знаю, где она находится.

— Где?

— Там, куда направляются все оболочки… там, где все началось. — Он медленно выдыхает. — На «Дедале.»