Генералов тут и возьми суета. Одни затараторь чего-то непутное, другие давай не своим голосом романсы петь, а тех как стало коробить да об пол хлобыстать!

Назарий Парменыч велел матросам покамесь выйти. Генералам приказ: "Утихнуть!" Они кое-как обуздали себя, и он им: "Ну что? Хотите? Идите и думайте, за кем шлейф-то носить".

Презирал он их за подхалимаж. Песня-то известная: "Царь наш немец русский, слуги все - жандармы..." И царь - немец, и вокруг него - немцы, и русский мужик обязан немцу-колонисту дом строить. А генералы трепещут перед царем. Ну не противно?

Назарий Парменыч вскоре и сказал: "На ком из них пятна грязи нет, то потому, что на черном грязи не видно. Белые генералы!" И решил пусть лучше у Ленина будет власть. Он, понятное дело, постов не соблюдал и не станет, но уж страна от поста не отстанет. Поститься ей не перепоститься! Дак и вались оно к тому в полную лихость...

И пришла новая власть - лиха некуда класть. Мы - ничего, благодарны, конечно. Лихо без места - чужая невеста, за то и спасибо, что не твоя. А то: невесту тебе лиху - обряди ее ты, а в постель она в иху!

Сам Назарий Парменыч, при лихом-то размахе, не с прибытком сожгли усадьбу. Но он на это не смотрит. "Ну да, лишенец! а сколь воспитанниц я лишил невежества? И так же и могу: попадись только мне - в невежестве нетронутая".

Ленину передали - и он двумя руками за каждый его подсказ! Доверие! И как не доверять тому, кто на доверчивости собаку съел? Честность-то в цене, а кто еще столько честных взял?

Брал от нашей местности, нам и утрафил - через три буквы, первая "х". Как узнал про нашу бесхлебицу, так и назвал рыбицу. Она хоть и не белая, но серебрится, и морозец, по серебру мастер, сбережет ее до наших мест от океана.

Никто у нас не дивится на приветственный плакат: "Быть здоровым, сильным, смелым хочет каждый человек. И ему поможет в этом рыба серебристый хек!" Всем привычны эти известные ленинские слова, которые отчего - на всяком видном месте? Оттого, что Назарий Парменыч подсказал Ильичу. На "х" называется, в три буквы вмещается - народ им спасается.

По шестьдесят копеек кило - с головкой, в свежемороженом виде. По девяносто копеек - без головки: это уже на любителей. Есть и такие берут.

Интерес и польза, что держится долго в твердом состоянии. Когда вроде и не до жареного - обеспечит жарку! На котлетку вовсю идет. Кто умеет - и бутерброд получается.

Так и как же было не позавидовать? Оно вышло наружу еще в кончину Ленина. Оппозиция, дележка власти, горлохватство. К Назарию Парменычу чуть не с кухонными ножами лезут. Все валят на человека от хера до хека! И он, чтоб зря не оправдываться, ни к кому не примыкать, решил вроде б удалиться нормальным образом. Как Ленину придали потустороннюю сохранность - те же профессора и с ним то же самое... Но при полной секретности. К нам его привезли в окружении тайны.

Партейная женщина, пожилая, возглавляла перевозку. Папиросы курила, а глядела-то все искоса. Кого отчитывает или указует голову к нему не повернет. Одного человека, так-то вот, даже без кивка, велела отправить... Больше и не видали его никогда.

Она безотлучно при упаковке: груз в строго закрытом виде. Вокруг гэпэушники в демисезонках: клетчатые - клеточка в клеточку. Наганы у них, самовзводы; тоже и браунинги прямого боя, второй номер. В карманах их держат, не выпуская из руки, и глядят нехорошо. Злобность. На кого глянут - так вроде хотят из него ребра повытаскать.

Багаж было в музей краеведческий, а там крыша течет. Ну, пока ремонт - поставили в нарсуде. Позади зала есть комната, где совещаются судьи: тут установили. А людей на это время стали судить во дворце культуры.

ГПУ около упаковки - в пересменку. Постоянно - не мене семи рыл; палец - на спусковой собачке. Женщина-руководитель подойдет посмотрит: палец не убран? Нет.

Ей туда, в комнату, и питание носили. Макароны по-флотски, с молотым мясом отварным; хлеб с горчицей и молочный суп. Еще чаю горячего много пила, вприкуску с халвой.

Проходят две недели, три... А тут по всей торговой сети переучет, ревизия. Инвентаризация к тому же... Ну и решили не избегать проверки груза.

Открыли - в секрете, конечно. Комиссия, все как положено: распаковали - а там ничего. Пусто! Никакого Назария Парменыча! Над чем профессора старались - и следка этого нет.

Главный в комиссии, председатель, - плюх в обморок! Один ревизор с ума спятил: сел на пол, коленки руками в обхват и башку к ним прижал. Его хотят поднять, а рук не разомкнешь. Окостенел и все!

Так, сиднем, потом и расстреляли. Но раньше особист прилетел из Москвы самолетом и ту женщину расстрелял. Прошляпила недопустимость!

Отправили ее от нас, уже расстрелянную, в товарном вагоне, под конвоем с овчарками. А тех, в демисезонках, отдали нашим местным безопасникам. Они их того-сего: подрали. Глазенапы вырвали у них. Упокоили отбиваловкой.

В ту пору у нас уже случай вязался за случаем. По окрестностям. В одном дворе - никого, окромя хозяев, и вдруг кто-то как чихнет! Чох такой, что козел от испуга и кинься - на закрытые ворота. В расшибку! А в суходольном лесу стали видать - кто-то погуливает по ночам вроде как со светом: фонарь не фонарь. Гуляет и похохатывает.

Одна женщина ходила за Илек к поселковым: взаймы взять. В зиму-де свинью зарежем - отдам. В раймаг завернула тоже, за соленым. Домой воротилась и свекрови напрямки: "Я сейчас в суземке пожила с самим!" - "С каким самим, желательно знать?" - "С Гулеваном, старая ты матюгальница!" - да селедку хвостом впихни свекрови в рот.

Соседки, вторая-третья, тут же прознали: кто, мол, по степи стал гулеванить, а?.. Девчушки в поле колоски собирали - прибегли домой. И бригадир прибежал. Все и рассказывают: шел человек по меже, играл на баяне. Глядят, а он без порток! Срам весь как есть оголенный. Играет и поет:

{Ехал на ярмарку Ванька-холуй,}

{За две копейки показывал...}

То-то и поклонись певцу! Понизу - мужик, а все одно барин, как в бане попарен. От смерти пасомый - вхож в избу и в хоромы. Стал он лишенец, да не стал кладень, дошел жар до поленниц - так и зовем: "Дядя!"

Цветет советская власть, любознательная - страсть! - и едет из Бухары Бухарин. На возврате в Москву: отпускной. В нашем климате окрылился: то ему подай, это. "Недельку, - говорит, - выделю на гостеванье". Куда только нос не сунул... Лебедицы непуганы - он их и набей номерной дробью.