Атена. Ты первая это придумала.

Мод. Я не могла иначе, когда увидела, как папа стоит и молчит, словно у него язык отнялся.

Атена. Это было ужасно! Дядя, почему вы не вернулись с Гаем?

Мод. О да, почему вы не вернулись?

Атена. Когда Мод пошла за кэбом, я предупредила папу, чтобы он не применял силу. Я сказала ему, что это противозаконно, но он ответил только: "К черту закон!"

Ральф. Что же, все это довольно неприглядно. Мод. Да, все были ослеплены гневом.

Они не замечают, как отворяется дверь и из прихожей появляется Билдер. Он все еще не брит, немного осунулся, на его лице мрачное, свирепое выражение. В руке какая-то бумага. Он делает несколько шагов вперед, и тут

они замечают его.

Атена и Мод (растерянно). Папа!

Билдер. Ральф, сделай мне одолжение! Выпроводи их отсюда!

Ральф. Успокойся, Джон!

Билдер. Уходите!

Мод (гордо). Хорошо! Мы думали, что тебе будет приятно узнать, что Атена вышла замуж, а я отказалась от кино. А теперь мы уйдем.

Билдер поворачивается к ним спиной, садится за письменный стол и начинает писать. Пошептавшись с дядей, сестры уходят. Ральф Билдер стоит, с добродушно-насмешливым сочувствием глядя на спину брата. Когда Билдер

кончает писать, Ральф подходит к нему и кладет руку ему на плечо.

Ральф. Очень неприятная история, дружище!

Билдер. Вот что я написал этому типу: "Господин мэр, вы сегодня имели наглость сделать мне предупреждение - мне, вашему собрату, такому же судье, как вы! Я советовался с моим поверенным, могу ли я привлечь вас к ответственности за противозаконное задержание. Он сообщил мне, что этого сделать нельзя. Посему пользуюсь случаем заявить вам, что правосудие в нашем городе - это фарс. Я не желаю более иметь дело ни с вами, ни с вашими коллегами, но вы глубоко заблуждаетесь, воображая, что я сложу с себя звание судьи или уйду из муниципального совета. С совершеннейшим почтением Джон Билдер".

Ральф. Слушай, дружище, не надо терять чувство юмора.

Билдер (мрачно). Юмора? Я провел ночь в тюремной камере. Погляди-ка на это! (Показывает бумагу, с которой он пришел.) Я лишаю свою семью наследства.

Ральф. Джон!

Билдер. Эти две молодые особы для меня больше не существуют. Что касается жены... Если она не вернется... Раз я страдаю, так пусть и другие страдают.

Ральф. Джулия очень расстроена, мой милый, мы все расстроены. Девочки пришли сюда, чтобы попытаться...

Билдер (встает). Пусть они убираются к черту! А если этот паршивец мэр думает, что я конченый человек, то он ошибается! (Звонит.) Не нужны мне никакие утешения! Я умею драться до конца!

Ральф (тихо). Твой враг внутри тебя, дружище.

Билдер. Это еще что?

Ральф. Прежде чем укрощать других людей, следует укротить себя. Выспись, Джон, утро вечера мудренее.

Билдер. Выспаться? Я всю ночь глаз не сомкнул. Если бы ты провел такую ночь...

Ральф. Я сам не спал.

Входит Топпинг.

Билдер. Отнесите это письмо мэру с приветом от меня. Ответа не надо.

Топпинг. Слушаю, сэр. Там, в передней, джентльмен из "Кометы". Просит, чтоб вы его приняли.

Билдер. Передайте ему, чтобы он убирался к...

Слышен голос: "Мистер Билдер!" Билдер оборачивается и видит репортера,

который уже стоит в дверях передней. Топпинг выходит.

Журналист (входит, протягивая визитную карточку). Мистер Билдер, вы очень добры, что приняли меня. Я имел сегодня утром удовольствие... Я хочу сказать... я пытался поговорить с вами, когда вы ушли от мэра. Я думал, что у вас, вероятно, есть своя собственная точка зрения на это злополучное происшествие. Мы будем рады дать вам возможность высказать ее перед нашими читателями.

Ральф стоит у окна и слушает.

Билдер (сухо, меряя взглядом репортера, говорившего вежливо и приятным голосом). Очень любезно с вашей стороны.

Репортер. Что вы, сэр... Мы полагали, что у вас почти наверняка есть свои весьма основательные причины, которые могут представить все дело в совершенно ином свете.

Билдер. Основательные причины? Я думаю! Я вам скажу: еще немного этой свободы - распущенности, как я это называю, - и вскоре не останется ни одного человека, который сможет назвать себя главой семьи.

Репортер (в тон ему). Совершенно верно.

Билдер. Если представители закона думают, что могут поддерживать бунт, они жестоко ошибаются. Я ударил свою дочь... я был взбешен, как и вы были бы...

Репортер (так же). Ну, разумеется...

Билдер (яростно глядя на него). Впрочем, что касается вас, - не знаю, вы, кажется, размазня, - но любой человек с горячей кровью был бы!

Репортер. Позвольте спросить, что она сделала, сэр? Нам не удалось это уточнить.

Билдер. Сделала? Только я взял за руку свою жену, пытаясь убедить ее вернуться домой после маленькой семейной размолвки, как эта девчонка налетела на меня. Я вышел из себя и оттолкнул ее тростью. А... этот полицейский, которого привела моя собственная дочь!.. Подумать только полицейского привела! Если представитель закона вторгается в частный дом с целью подорвать авторитет главы семьи, до чего мы докатимся, скажите мне?

Репортер (все так же). Ну, безусловно... безусловно!

Билдер. Современная идиотская сентиментальность совершенно разлагает нашу страну. Человек не может быть хозяином в собственном доме, не может призвать свою жену к исполнению ее обязанностей, не может попытаться контролировать поведение своих дочерей без того, чтобы не натолкнуться на сопротивление и не навлечь на себя ненависть. Дело дошло до того, что хозяин уже не может распоряжаться своими служащими; не может где-либо подавлять бунт без того, чтобы на него не стала тявкать свора гуманистов и поклонников распущенности!

Репортер. Великолепно, сэр, великолепно!

Билдер. Великолепно! Это позорно! Вот вам я - человек, который всегда пытался выполнять свой долг перед семьей и перед обществом, и мне пришлось предстать перед судом - о господи! - потому что я выполнял этот долг; быть может, с несколько излишним рвением, но ведь я не ангел!

Репортер. Да, да! Разумеется...

Билдер. Настоящий англичанин никогда не бывает ангелом! Но теперь нет настоящих англичан! (В ярости мечется взад и вперед по комнате.)