В Москву прилетел вовремя, без опоздания, и из аэропорта на такси поехал в больницу. Маму вывели из коматозного состояния, но интеллект ее и речь были нарушены, рука и нога парализованы. Она лежала с закрытыми глазами, оглушенная к тому же транквилизаторами. Прогноз лечащего врача был невеселый. Посидев у постели минут сорок, я уехал домой, позвонил начальству, доложился, объяснил почему вдруг оказался в Москве. У тех хватило такта не дергать меня служебными вопросами...
Назавтра поехал к сестре. Для дела, которое я затеял, мне нужен был шурин. Выслушав, он дал согласие. Я попросил его:
- Не тяни, зарегистрируй на себя как можно скорее. Открой счет...
Жене я сказал:
- "Девятку" нашу продай. И все от "Panasonica" продай: музыкальный центр, видеокамеру, видеомагнитофон. Свои побрякушки тоже загони. Не волнуйся, все со временем восстановим. Всю валюту отдай Антону, он знает, что делать, - и без особых подробностей я рассказал ей о своих планах. Она лишь пожала плечами, сказала: "Как знаешь, тебе виднее..."
В Москве я пробыл до пятницы, каждый день ездил в больницу, состояние мамы почти не изменилось, правда, однажды, открыв глаза, она долго всматривалась в меня, не узнавала, затем, видимо узнала, дала знак шевельнула губами...
Дальнейшее мое пребывание в Москве было бессмысленным, сестра настояла, чтоб я возвращался в Париж, жена тоже деликатно сказала об этом. В пятницу утренним рейсом я улетел...
Итак, господин Манджери Рао получил то, что хотел, Кнорре - сумму, с лихвой перекрывавшую его кредитный долг, остальные деньги он перевел на счет, который открыл я, и где уже лежала моя доля. Между собой я и Кнорре называли этот счет "резервным". В Москве мой шурин Антон Меренков тоже не спал, оказался шустрым, дело закрутилось, я перебросил на счет, открытый им, необходимую для начала сумму.
Рождество я отгулял вместе с Леони, Ивом Кнорре и их приятелями. Новый год тоже встречали вместе. В феврале нового года я сдал дела очередному руководителю парижского бюро "Экспорттехнохим" и распрощавшись со всеми, отбыл в Россию. К Пасхе я уже был комиссован, и ощущая, как естественно теперь сидит на мне цивильный костюм, с радостью нырнул в дела французско-российского СП "Стиль-керамика"...
12. ПАРИЖ. БУРЖЕ. ПЕРФИЛЬЕВ, ЖЕЛТОВСКИЙ И ДРУГИЕ. СЕГОДНЯ
Перфильеву, конечно, не хотелось аннулировать просуществовавший два с половиной года резервный счет. Он приносил хорошие проценты, был надежен, в любой критический момент мог оказаться полезным. Но тревожный факс Кнорре с просьбой закрыть его не случаен. Осторожный и опытный Перфильев пренебречь этим не мог. Хотя в другом банке имелся еще один, официальный счет российско-французского СП "Стиль-керамика"...
Утром следующего дня, как и было назначено, он сидел в парижском отделении фирмы "Катерпиллер". Его руководитель по заведенному обычаю разлил виски в высокие с толстым дном стаканы. Перфильев изложил ему суть дела. Глава бюро сказал:
- О'кей! Ужинаем сегодня вместе. Я приглашаю, за счет фирмы и позвонив секретарше, распорядился: "Ширли, приготовьте все бумаги для контракта", - перечислил, что требуется впечатать, сроки и прочие подробности условий...
Через два дня контракт был подписан, деньги переведены Перфильевым "Катерпиллеру", резервный счет таким образом был аннулирован. В аккуратности "Катерпиллера" Перфильев не сомневался: катки, бульдозеры, скреперы, землеройные машины, - все будет в срок доставлено в Россию...
Теперь оставалось дать знать Кнорре, что он, Перфильев, здесь, значит, выполнил его просьбу. Избранный им заранее вариант был самым безопасным. И в субботу Перфильев поехал в церковь - в Храм Всех Святых в Земле Российстей Просиявших. Он приехал заранее и стоял у входа, пропуская прихожан. Но Кнорре среди них не было. Началась литургия. Торчать одному у входа было глупо, Перфильев вошел внутрь, отстоял литургию, и поняв, что Кнорре уже не появится, уехал. Назавтра он снова отправился в церковь, занял ту же позицию, уже нервничая: если Кнорре не придет, как связаться с ним, известить? Но в этот раз Кнорре прибыл, припарковал машину и не спеша двинулся к входу, не увидеть стоявшего Перфильева Кнорре не мог. Еще издали, разглядывая его, Перфильев обратил внимание, что Кнорре осунулся и шел какой-то уставшей походкой. Не виделись они очень давно, и перемены в облике Кнорре показались Перфильеву разительными. "Что-то произошло. Что-то его грызет", - подумал Перфильев. Кнорре поднял глаза, встретился взглядом с Перфильевым, тот на мгновение утвердительно смежил веки: все, мол, сделано. Кнорре ответил так же: дескать, я понял, и прошествовал мимо Перфильева, как мимо столба. Минуты через две-три Перфильев тоже вошел в храм, нашел взглядом Кнорре, но стал поодаль. Во время литургии Перфильев вдруг подумал: "Будет ли человек, присланный вместо него, пытаться выйти на контакт с Кнорре? Ведь дело, задуманное в Москве его прежним начальством, не доведено до конца? Нет, уж тут им не обломиться, Кнорре теперь, ежели кто к нему сунется, шуганет", - внутренне злорадно ухмыльнулся Перфильев...
Служба окончилась. Перфильев вышел из церкви, даже не оглянувшись на Кнорре...
Вернувшись в гостиницу, он позвонил в бюро "Экспорттехнохима". Трубку снял шеф.
- Привет. Это Перфильев. Ты грозился взять меня в Бурже на авиасалон. Есть такая возможность?.. Хорошо. Я в гостинице "Дом Мадлен"... Отлично, буду ждать у подъезда...
Дмитрий Желтовский слыл талантливым тележурналистом. Многие, правда, считали, что таланта у него наполовину, вторую часть его успехов составляли цепкость, наглость, циничность и сумасшедшая работоспособность. Он не отрицал. Кто-то из коллег сказал ему: "Ты как тот голодный солдат, что хочет сорокаграммовой ложкой зачерпнуть с одного раза котелок каши". На это Желтовский со смехом ответил: "Почему бы нет, если каша вкусная. А ежели она дерьмо, я и чайную ложку в руку не возьму". Нюх у него был, как у собаки, особенно на скандальные истории. Вцепившись, не отпускал, как бульдог; мог продать людей, дававших информацию на условиях анонимности. Коллеги его об этом знали, но для телезрителей, читателей, радиослушателей он был кумиром, обаятельным на экране, с приятным баритоном, располагавшим внимать и верить ему. Что правда, у него никогда не случалось проколов, он был терпелив, факты перепроверял тщательно, считал, что достоверность одно из условий игры, которая либо возвышала, либо уничтожала людей. Его завидная интуиция подсказывала, как стянуть воедино разрозненные и разбросанные во времени и пространстве факты, фактики, мелкие штрихи, детальки, которые, сложившись в его голове, объясняли ему многое, на что он искал ответы в своих репортерских поисках, расследованиях и погонях... Многому Дмитрий Юрьевич Желтовский научился у своего французского коллеги и приятеля Поля Берара. Давно, когда они только начинали сотрудничать и готовили скандальный репортаж об одном адвокате, Желтовский усомнился: "Слушай, а этот мужик из Нанта, нас не выпорет? - Берар ответил: "И не только он, а другие накинутся. Но усвой одну истину, ее внушил мне отец: кто бы тебя ни порол, все равно ногами сучить будешь..."
В этот раз Желтовский прилетел в Париж на три дня, чтоб снять сюжет об авиасалоне в Бурже, один день просто поболтаться в Париже, обговорить с Полем Бераром дельце, за которое они взялись давно.
Остановился Желтовский в небольшом трехзвездочном чистеньком отеле, где на час-два проституткам и их торопливым клиентам номера не сдавали, поскольку в этом недорогом отеле, почти постоянно меняясь, проживали деловые люди и чиновники из Восточной Европы, в том числе из России...
Спустившись в холл, Желтовский направился было к киоску купить газеты, когда услышал русскую речь. Трое стояли у колонны рядом с киоском и беседовали. Один пожилой, очень сутулый, с крупной рыжеволосой головой, другой помоложе в голубой сорочке с зеленым галстуком, третий худощавый, болезненного вида, с запавшими сероватыми щеками. Желтовский любил послушать разговоры не из праздного любопытства, а по привычке: а вдруг что-нибудь интересное. Он подошел к киоску, стал спиной к разговаривавшим, начал перелистывать журналы, словно выбирал, какой бы купить, и слушал.