Наконец она не выдержала, вошла к сестре и спросила ее:

— Что же. Машете, вы намерены делать с мальчиком?

Марья Степановна так переконфузилась и покраснела, точно ее поймали на месте преступления.

— Право, не знаю, Дашеточка! Пусть он сначала поправится-Там видно будет…

— Вы держите его уже две недели… По-моему, он совсем поправился и даже растолстел. Теперь следует разыскать каких-нибудь родственников и отдать.

— Ни за что? Ни за что! — горячо отвечала Марья Степановна.

Дарья Степановна приняла грозную позу, пристально посмотрела на сестру, как будто хотела узнать ее сокровенные мысли, и проговорила, резко отчеканивая каждое слово:

— Уж не себе ли вы хотите оставить это сокровище? Так знайте, я этого никогда не допущу. Никогда!

— Зачем загадывать вперед, Дашета… Пусть поправится мальчик, — он так слаб, что и ходить не может… Во всю свою жизнь вы не испытаете сотой доли тех страданий, которые он вынес за какие-нибудь семь лет… Это ужасно.

— Фантазируете вы, Машета… Начитались разных книжек о добродетельных женщинах и хотите подражать. В жизни это и смешно и глупо!

— Ну, что же тут смешного и глупого? — спросила Марья Степановна.

Сестра ее рассердилась.

— Жили мы спокойно и счастливо. Теперь же в доме ни согласия, ни покоя, ни порядка… из-за какого-то нищего мальчишки!

— Ведь держите же вы. Дашета, собак… Любите и балуете их… Я же ничего не говорю… — заикнулась было Марья Степановна.

— Вот тоже сравнили! — взвизгнула Дарья Степановна. — Разве можно сравнивать собак и ребят? Скажите, кому мои собаки мешают? Кому они отравляют жизнь? Кому? Да я своего Бобика ни на одного человека не променяю.

— Ах, Дашета, что вы это говорите? Хорошо, что вас никто не слышит… Каждый мог бы подумать, что у вас черствое и злое сердце…

Дарья Степановна заплакала.

— Вот до чего я дожила! Родная сестра, которую я так обожала, говорит мне такие слова, такие слова, каких я вовек не слышала! Ах, я несчастная! Из-за мальчишки страдаю, — отчаянно выкрикнула Степановна и ушла, хлопнув дверью.

VII

Тяжелое время

Почти пятьдесят лет прожили сестры вместе, но таких ужасных дней они и представить себе не могли. Так тяжело было и как-то душно в их квартире, точно собиралась гроза.

Прошел месяц с тех пор, как Петя был взят Марьей Степановною. За последнее время он стал понемногу поправляться, стал даже сидеть в постели. Но его по-прежнему не было слышно. Этот ребенок был точно затравленный зверек. Он смотрел на всех испуганно, боялся даже есть, а если он замечал, что на него смотрят, То прятался под одеяло.

— Петюшка, хочешь поесть, мой соколик? Я тебе молочка с булкою дам — беспрестанно предлагала ему Лизавета.

— Нет, — едва слышно шепнет мальчик к потупит голову.

— Петечка, ты что так тяжело вздыхаешь? У тебя болит что-нибудь? — спросит заботливо Марья Степановна.

— Так… — тихо ответит ребенок, прячась под одеяло.

Но, заслышав сердитые крики Дарья Степановны, он испуганно дрожал и дико опирался на дверь.

— Не бойся, родненький, — говорила Лизавета. — Барышня ничего тебе не сделает. Она так кричит. Уймется… Не обидит тебя.

— Дашеточка, пожалуйста, не кричите так: Петя ужасно пугается! — умоляла Марья Степановна.

— Какое мне дело до вашего Пети! Навязали мальчишку на шею и думаете, что все будут по его дудке плясать и на цыпочках холить… Я у себя в квартире знать никого не желаю!

— Ведь он болен… Он перепуган… Пожалейте… Вот погодите, поправится, тогда…

— Я давно это слышу, — сердито перебивала сестру Дарья Степановна. — Мне все это надоело! Вы и Лизавета помещались с вашим Петей… Все знакомые смеются.

— Над чем же тут смеяться? — с горечью спрашивала Марья Степановна.

— Выбирайте или меня, или вашего мальчишку! Вместе мы жить не можем!

Марья Степановна спешила скрыться и не отвечать на такой щекотливый вопрос.

Тучи все сгущались, и гроза надвигалась.

Однажды утром Дарья Степановна, вставшая в самом скверном расположении духа, позвала к себе Лизавету.

— Лиза, я уезжаю! — сказала она нарочно очень громко.

— Да что же это вы, барышня?! Что вам на ум взбрело, прости Господи? Опомнитесь! Ну, куда вы поедете?

— Нет, нет! Тут жить невозможно… Сестра родная променяла меня на первого нищего… Да и ты тоже хороша! Собирай, Лиза, мои вещи. Принеси на кладовой сундуки.

— Полноте, барышня, народ-то смешить… Грешно на младенца такую ненависть иметь… Господь вас накажет.

— Молчи, Лизавета. Снимай мои занавески… снимай картины. Собери мое белье! Я уезжаю.

Больной мальчик, лежавший на кухне, все это слышал; умоляющими глазами, полными слез, смотрел он то на Лизавету, то на Марью Степановну.

— Не бойся, Петечка, тебя никто не обидит. Тетя добрая, хорошая… У нее голос такой громкий, — успокаивала его Марья Степановна.

— Покушай кашки, родной. Я тебе сладкую кашу сварила… Ужо гостинца куплю, — говорила Лизавета и гладила мальчика по голове.

Он смотрел на них серьезно и молчал. Дарья Степановна перевернула всю квартиру вверх дном. Она поминутно входила в комнату сестры говорила слабым голосом:

— Сестра, разделите серебро, которое осталось после наших покойных родителей.

Дарье Степановне казалось невозможным называть теперь Марью Степановну иначе.

— Что вы делаете, Дашета? За что вы меня так обижаете? Побойтесь Бога… Я вас люблю и ни на кого вас не променяла… Что вам сделал невинный бедный крошка? — плакала Марья Степановна.

— Я не останусь! Пусть все видят, что вы меня выжили из родительского дома!.. — Дарья Степановна тоже всхлипывала.

— Я вас не выживаю… Мне очень тяжелы эти неприятности. У меня все сердце выболело. Но я не в силах выбросить беззащитного ребенка, как щенка… Да и щенка-то жаль… Господь не простят мне этого…

Дарья Степановна уходила в слезах. Через несколько минут она появлялась снова и снова говорила слабым голосом:

— Сестра, вы трюмо себе оставляете или мне отдадите?

— Берите, Дашета, все, что хотите… Мне ничего не надо… Выбирайте любое в квартире.

Лизавета была очень недовольна своей младшей барышней и, умудренная годами, шепотом наставляла старшую:

— Вы не поддавайтесь, барышня. Она уходится. Куда ей уехать-то! Так только шумят.

— Ах, Лизаветушка, я совсем измучилась от этих неприятностей, сердце так и ноет. Не знаю, что и делать… И сестру жаль… и Петю жаль…

— Ничего, барышня, не поддавайтесь. Соблюдайте свою амбицию… Уж верьте мне — лучше будет… Не вышвырнуть же ребенка в угоду ей… Да храни Бог! Я женщина простая, и то бы этого не сделала…

Однажды Дарья Степановна ушла с утра и долго не возвращалась. Марья Степановна очень тревожилась, плакала, даже ходила сестру искать.

Дашета вернулась только к обеду и позвала в свою комнату Лизавету.

— Лизонька, я нашла себе квартиру. Две комнаты. Конечно, так жить, как жила, не могу.

— С чего вы это, барышня, такие глупости затеваете? — упрекнула ее Лизавета.

— Скажи, Лиза, ты со мной пойдешь или с сестрой останешься? Может, ты тоже без мальчишки жить не можешь? — едко спросила Дарья Степановна.

— Я век жила по правде, так и буду жить, — уклончиво отвечала старуха.

— Нет, скажи, Лиза, ты кого выбираешь? Меня или сестру?

— Да что вы, барышня, пристали ко мне? Глаза бы мои не смотрели на ваши раздоры… Возьму и уеду совсем в деревню, и будет вам конец, — рассердилась Лизавета.

Все знакомые принимали участие в примирении сестер: и вдова Сидорова с дочерью, еще две старушки, Лебедкин и все старались уговорить Дарью Степановну.

— Петенька вам теперь веселье и забаву принесет… Одним ведь скучно жить. Средства, слава Богу, имеете. А вырастет, покоить вашу старость будет, — говорила вдова.

— Сам Господь велел сирых любить… Он, Милостивый, за это счастье пошлет, — говорили старушки.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: