— Я в газетах читал такую же историю, — рассказывал Лебедкин. — Что же бы вы думали? Ребенок-то оказался украденным! Его какая-то дама разыскала и благодетелей милостями осыпала… Может, и Петя ваш какой-нибудь принц. Вы не унывайте, почтенная Марья Степановна. Ведь вы не жили, а прозябали. Только теперь начнется для вас настоящая жизнь, которую украсит лепет дитяти. А Дарью Степановну мы замуж выдадим. Бог ей своих деточек пошлет. Она ведь у нас добренькая! Тогда и Петю полюбит… Так ведь, милая барышня? — шутил Лебедкин.

Дарья Степановна очень рассердилась, наговорила Лебедкину много неприятностей и не стала больше к нему выходить.

Дарья Степановна почувствовала себя нездоровой и раздумала переезжать. Она заставила Лизавету опять разобрать уложенные сундуки, все расставить и развесить по прежним местам. Из своей комнаты она почти не выходила и разговаривала только со своими собаками. Если к ней заходила сестра и участливо расспрашивала о здоровье, она отворачивалась и отвечала сквозь зубы:

— Ничего… Я здорова…

Как-то вечером Дарья Степановна позвала Лизавету, оправила на себе капот, оглянулась, удобно ли лежат на диване подушки, и проговорила слабым голосом.

— Лизанька, позови сестру… Скажи, что мне очень худо.

Она легла на диван, закрыла глаза и начала стонать.

Испуганная, встревоженная, вбежала Марья Степановна в комнату сестры.

— Дашеточка, милая, голубушка, что с вами? Лизавета, воды! Капли принеси… Беги скорей в аптеку… Зови доктора…

Лизавета про себя усмехнулась, принесла капли, но за доктором не пошла.

Марья Степановна суетилась около сестры, прыскала ей в лицо подою, расстегивала платье, растирала ей рука…

— Дашеточка, родная, очнитесь! Что с вами? Сестренка моя! Сейчас доктор придет…

Дарья Степановна открыла глаза и проговорила едва слышно:

— Вот до чего довели меня все неприятности и ссоры…

— Успокойтесь, Дашеточка… Что вы чувствуете? Что у вас болит?

— Я умру. Машета. Этот мальчишка меня уморит.

— Полноте… Успокойтесь! Если уж на то пошло… Я что-нибудь придумаю…

Голос у Марьи Степановны оборвался, и она закрыла лицо руками.

Дарья Степановна поднялась и села на диван.

— Машета, с тех пор, как он у нас, никому нет покоя… В доме нет порядка, и всюду грязь. Вы стали совсем другая — постоянно скучная и расстроенная… Ко мне переменились и меня разлюбили.

Марье Степановне очень хотелось возразить, что переменилась-то сама Дашета, что она никому не дает покоя и беспричинно нападает на ребенка, который ни в чем не виноват и ей не мешает… Но она промолчала, боясь расстроить больную сестру, и только успокоительным тоном сказала:

— Я вас, Дашеточка, не разлюбила и никогда не может этого быть.

— Машета, все знакомые смеются над вами, — продолжала Дарья Степановна. — Все говорят, что вы на старости лет завели себе игрушку, живую куклу, и что это совсем не дело старой женщины возиться с ребятами.

Марья Степановна хотела сказать, что ничего нет смешного в сострадании, что не может быть для честного человека игрушкою живое существо, и многое могла бы она еще прибавить, но не решалась, ввиду болезненного состояния сестры.

— Перестаньте тревожить себя, Дашета. Если вам так противен Петя, то я как-нибудь устрою… Не могу же я бросить его — маленького, беззащитного крошку! Если бы вы захотели, Дашета, как бы хорошо мы зажили втроем… Он бы полюбил вас, он такой славный.

— Отдайте, отдайте его… — застонала Дарья Степановна, опять легла на диван и закрыла глаза.

В этот вечер сестры примирились. Дарья Степановна была очень весела, много смеялась и возилась со своими собаками. Но Марье Степановне было не до смеха, она еле сдерживала слезы и казалась совсем убитой.

Когда в доме все заснули, она прошла на кухню. Там у большого образа горела лампада. Лизавета спала на полу, на ее постели лежал мальчик. Слабый Мерцающий свет синей лампады освещал кухню, Скользил по стенам и отражался на лице ребенка. Марья Степановна нагнулась к нему. Пети всегда спал тревожно. Но сегодня он ей показался особенно худ, бледен и мал. Губы его была крепко сжаты, на лбу лежали морщины, тихие стоны вырывались из груди.

Марья Степановна осторожно погладила его по голове; голова вся была в поту.

«Какой слабенький! — подумала Марья Степановна. — Бедный крошка! Куда же я тебя дену? Сколько горя ты видел, сколько перенес побоев! Куска хлеба не съел, не омочив слезами… И заступиться было некому… И приласкать было некому… Только что отогрелось немного твое маленькое сердечко, и опять покинуть тебя. Неужели много таких несчастных детей на света? Вот и Лебедкин говорит, что в газетах часто пишут о таких случаях…»

Дрожь пробежала по телу Марьи Степановны. Ей совершенно ясно представилась та холодная, темная ночь, когда они нашли Петю в сарае. Вспомнила она, какой он был кроткий, пугливый, сначала даже всего боялся… Да и теперь еще всего пугается, ни разу не улыбнулся и всегда молчит. Жаль его ужасно. Марья Степановна глубоко вздохнула, слезы закапали из ее глаз прямо на лоб ребенка. Он на мгновение открыл глаза и в полудремоте прошептал: «Мама» Может быть, он видел во сне ту, чье имя так сладко произнес; может быть, доброе и ласковое лицо чужой женщины, в полумраке с нежностью склоненное, напомнило ему мать, присутствие которой всегда успокаивает детей.

И Марья Степановна, присев на кровать, из далекого-далекого прошлого вспомнила свою маменьку. «Она была женщина простая, но горячо любила своих Машеньку и Дашеньку… Если бы у Пети была жива мать, она не дала бы его в обиду… Как тигрица, она бросилась бы на защиту сына и вырвала бы его ценою собственной жизни из рук мучителей, и жалела бы его, и ласкала, и любила, и не бросила бы одного маленького, беззащитного… Никто не может так любить, как мать».

Долго смотрела Марья Степановна на спящего мальчика и думала свою невеселую думу. Мальчик повернулся и застонал.

— Петечка, ты испугался чего-нибудь? — шепотом спросила она, погладив его по голове и проведя рукою по худенькой ручке, лежавшей поверх одеяла.

Петя вскинул серьезные глаза. Хотел крикнуть, но, узнав Марью Степановну, успокоился.

— Ты меня прогонишь? Та тетя велела, — спросил он.

У Марьи Степановны замерло дыхание.

— Нет, не прогоню, Петя… Милый, не бойся. Никогда не прогоню тебя, моего бедного мальчика…

Глубокая жалость охватила Марью Степановну, и, нагнув голову, она положительно захлебнулась от слез.

— Что ты так плачешь? Не плачь, барышня… Мне тебя жаль… — прошептал ребенок. Приподнявшись и охватив ее за шею худенькими руками.

Вся сила горячей материнской любви и нежности проснулась в сердце этой старой девушки, когда к ее груди прильнул слабый, беззащитный ребенок. Теперь они знала, что ей делать; она никому не отдаст мальчика, посвятит ему свою жизнь, свои силы. Вот чего ей недоставало от жизни! Сестра уже взрослая… Она будет любить и ее, заботиться и о ней… Но тут — святая цель жизни.

— Мой сынок, хороший мой, кроткий мальчик! Не отдам тебя, не брошу! — ласкала и целовала Петю Марья Степановна.

— Ты разве моя мама? — спросил ребенок.

— Нет, Петечка, я — твоя тетя… Ты меня так всегда и зови, слушайся меня и люби… Мы будем жить вместе… И другую тетю люби: она хорошая. Я тебя тоже люблю и никому не дам в обиду.

Петя опять прижался к ней. Личико его просияло, бледные щеки покрылись румянцем и он улыбнулся. Эту улыбку на его лице Марья Степановна видела впервые.

— Ты — моя тетя… тетя… — повторил счастливый ребенок и тихо погладил худенькой рукой Марью Степановну по лицу.

Старая девушка в эту минуту приняла твердое решение: никакие ссоры, обмороки, болезни не могли ее поколебать. Она решила оставить мальчика у себя, вырастить и воспитать его.