Славка слушал и чувствовал, как начинает обрываться дыхание. Вот так да! Ведь это обо мне... Ведь это же я... Это меня в живот ранили там, под Кандагаром! Божечка! У меня ведь врачи пулю два часа в кишках искали. Да вот же и сама она, как брелок к ключам на память подвешена. На выписке из госпиталя врач подарил. Сказал, что у самого позвоночника была. Как Андрей... Откуда... Ведь меня здесь никто не знает! Может, и Андрюха?

Даже руки у Славки задрожали. Нет. Вот теперь непременно нужно выпить! Это я у ворот рая стоял! Я в беспамятстве маме кричал «вернусь!».

За секунду заново пережил он свое смертельное ранение, операцию, невозможное, нереальное возвращение к жизни. Под понимающие взгляды ребят он налил полстакана водки и махом отправил внутрь, даже не почувствовав вкуса.

Сидящий рядом бача сочувственно поддел вилкой кольцо соленого огурца и протянул Славке:

– Что, прошибло, браток? Хлебнул там-то?

Славка утвердительно кивнул головой и захрустел огурцом. Прожевав, проглотив, выдавил из себя с трудом:

– Это я свое возвращение из райских кущ обмыл.

– Сашка я, – напомнил свое имя поддержавший сосед, – сейчас на посошок все выпьют, закусят, расходиться начнут. Особо не спеши, посиди. Отпустит и пойдешь.

Славка смущенно-утвердительно хмыкнул, чувствуя, что начинает хмелеть. Посидел, припоминая, как выписался из госпиталя, как ехал поездом домой, как познакомился в вагоне с девушкой и на всю жизнь связал с ней судьбу. Вспомнил скромную свадьбу и заторопился. Что же это он! Домой пора. Почти все разошлись. Да и жена дома одна. Скорее, скорее к ней. Домой.

Славка вышел со двора школы одним из последних и подошел к автобусной остановке, когда основная часть ветеранов уже разъехалась, только трое курили на скамейке и, продолжая начатый разговор, кивком пригласили его присесть рядом.

– Нет, Санек, она не была «чекисткой». Что ты! Ее с собой из Союза комполка привез. Она военнослужащей была, прапорщиком в секретной части. Ты помнишь командира? Он лет на двадцать старше ее был, но сумел увлечь, закружить голову. По нему многие женщины страдали. Дульцев звание полковника и полк получил перед самым вводом в Афган и ее с собой прихватил. Так что там они вместе были. Как в Душманстане женщины ценились, ты помнишь. Жена – в Союзе, а эта, Маринка – с ним...

Помолчали. Закурили по новой сигарете. Славка внимательно слушал, пропустив свой автобус, по-ночному громко стукнувший дверями, с гудением отходящий от остановки.

– Берег он ее!.. Видимо, тоже к сердцу припала. Говорили, что из ревности чуть одного штабиста не пристрелил. Да ты вспомни, Сань, капитана Шаркова. Ну, помнишь, он еще все время по складам шнырял? Во! – удовлетворенно перевел дыхание рассказчик. – Его и хотел грохнуть, когда с рейда с полком вернулся. Тот хлюст возле секретки с букетом тюльпанов прохаживался. Потом... А, ты не знаешь! Тебя тогда ранили. Через месяц нападение на наш гарнизон было. Да мощное такое! Мы еле отбились. Первый и второй батальоны на Панджшер ушли, а мы только из рейда вернулись и отдыхали. Духи около часа ночи напали с той стороны, где склады ГСМ, помнишь? Кувыркались мы с ними до рассвета. Наломали они тогда дров! В шумихе, уходя, утянули они с собой Дульцева, пятерых офицеров и эту девчонку. Две недели мы их искали. Когда нашли в одном из кишлаков, в живых только командир и Маринка остались, – вздохнул говоривший. – Терзали их, конечно, словами не передать. Дульцев потерял все, что могли отрезать. Девчонка тоже была еле живая, исполосована до синевы металлическим прутом, сигареты об ее тело гасили... А сколько духов ее насиловали!.. Да, еще на левой руке пальцы отрубили...

Полковника довезли живым в полк. Он на следующий день застрелился. Болтали, что по его просьбе друг пронес в госпиталь его боевое оружие. Девчонку в госпиталь в Союз отправили. Больше ничего не знаю. Но мы после этого озверели и духам так... Эй, бача! Что с тобой?

Славка с помертвевшим белым лицом неловко, боком сползал на узкую скамейку. Его подхватили, поймали такси и отвезли домой. Мало ли. Перепил, может, человек...

Дома Славка отказался от чая, сказал, что устал, сильно хочет спать. Жена присела рядом, с тревогой глядя в лицо мужа.

Чувствуя, что сердце отпускает, засыпая, Славка пробормотал:

– Ты тоже ложись. Все в порядке, бача.

– Да, да, я сейчас...

Марина прошла на кухню, беспалой рукой неловко придерживая коробок спичек, подкурила сигарету и глубоко задумалась.

Ничего из того, что рассказывал Лёва, я не помнил.

Он смущённо крутил в руках рюмку на тонкой ножке, не замечая, что остатки водки стекают на его серый пиджак, расплываясь маслянистыми пятнами.

– Ты, что, правда, не помнишь? – сомневается он в моей искренности.

Эх, братишка, братишка! Я же контуженный. Дважды причём. Так что ничего удивительного. Как там говорится: «Тихо шифером шурша крыша едет не спеша!» Кстати, любимая поговорка бывшей супружницы по отношению ко мне. Выходит, права она…

– Лёв, ну чего ты огорчился? Я ж тебе верю! Было, значит было! Ты же сам всё видел.

– Ладно, Игорёха, давай ещё по полтишку и побежал я, – вздохнул Лёва. – Дела. Сам понимаешь!

Да уж. Дела. У всех дела. А сегодня, между прочим, день ВДВ. Хм, пойти, что ли, к памятнику, встретиться с братвой в голубых беретах. Нет, пожалуй! Шумно очень. Провожу-ка Лёву да посижу ещё. Выпью. Может, вспомню.

…Дувалы кишлачка, слившиеся пыльным цветом с землёй, казались очень близкими. Думалось, что за несколько часов возьмём селеньице, прочешем и уйдём дальше в горы на выполнение основной задачи. Кто ж знал, что всё так обернётся?! Хадовцы клялись и божились, что кишлачок мирный и проблем с его пересечением у нас не будет. Ошиблись. Или не ошиблись. Подставили, скорее всего. А может, и нет. Теперь не важно.

Кишлачок этот стоял на замечательном месте: контролировал перевал, через который караваны тянулись в Иран, Ирак, Китай, куда угодно. И, разумеется, обратно. Волокли всё, на чём можно было нажиться: продукты, электронику, одежду, обувь, а главное – наркотики и оружие.

Ну и как? Мог этот кишлак оказаться «проходным»? Нет, конечно! Богато тут жил народ, собирал мзду за проезд через перевал. Жировал-пировал кишлак, оказывая услуги по кормёжке странствующего люда, устройству на ночлег, выручал проводниками и так далее. А тут пришли мы. Кто ж добровольно откажется от даровых доходов? Это как у нас в прошлые времена. Припёрлись в деревню комбеды и начали трясти-расстреливать зажиточных мужиков, называя их кулаками, отбирая последние крохи «на нужды пролетариата», того самого пролетариата, который разграбил и обрёк на нищету Россию. Чего уж там, история далеко не всегда развивается по спирали. На некоторых точках глобуса она повторяет очередной круг.

Нам бы пожалеть «бедолаг разжиревших», но нельзя! Враги они сейчас для десантуры. И для меня лично.

Так что – только вперёд! А вперёд не получается. Залегла рота. Слишком уж плотный огонь ведут духи. Эх, сейчас бы пару «вертушек», или хоть самую слабенькую артподготовку провести. Тогда бы – лафа! Воюй – не хочу.

…Сегодня день ВДВ. Второе августа, значит. Командир роты ещё в предутреннем липком тумане поздравил нас, пообещал, что после рейда всё отдаст на разграбление. Нет, не кишлак! Личные запасы сигарет «Родопи». А что там пара блоков? Ничего. Зато, вроде бы, на самом деле обещан праздник.

Подниматься-то как не хочется! Пули визжат, взрываются фонтанчиками в податливой мягкой земле, чиркают или глухо врезаются в камни, обдавая брызгами кремниевой крошки. Чёрт, всё лицо искровянили осколочки. Острые, заразы! И всё же надо подниматься и переться на эти долбаные дувалы.

– Ну, братва, вперёд! – как-то удивительно громко в трескотне пулемёта звучит голос командира.

Все невольно оборачиваются в его сторону. Майор срывает с себя разгрузку, выдирается из побелевшей от пота, солнца и пыли «хэбэшки». По глазам ярко бьют голубые полоски тельняшки. Командир напяливает разгрузку на плечи, хватает автомат и выскакивает из-за огромного валуна навстречу пулемётам.