Компьютер негромко зажужжал, и размытое изображение постепенно сфокусировалось. По краям оно всё ещё оставалось неясным, но фигура в центре обрела чёткость – и Пикард обнаружил, что это не кто иной, как знаменитый вулканец Спок в ромуланской одежде.

Спок, легенда Звёздного Флота. Спок, видный дипломат. Спок, один из архитекторов мира в Галактике. Возможно ли, чтобы он стал перебежчиком?

Встретив изумлённый взгляд Пикарда, Брэкетт не смогла сдержать усмешки.

По крайней мере, ей удалось завладеть его вниманием.

Идя по коридору одиннадцатого уровня, коммандер Вилл Райкер был настолько погружён в свои мысли, что буквально налетел на энсина Гретхен Нейлор. Толчок вывел его из задумчивости, и он увидел перед собой высокую зеленоглазую брюнетку, глядящую на него с удивлением.

– Прошу прощения, сэр, мне следовало быть осторожнее.

– Это моя вина, энсин. Я был мыслями за миллион световых лет отсюда и не смотрел, куда иду. С Вами всё в порядке?

– О да, сэр, всё в порядке. – Она улыбнулась, не сводя с него своих бездонных глаз, и у высокого бородатого офицера мелькнула мысль, уж не подстроила ли энсин Нейлор это маленькое недоразумение. Последнее время она частенько попадалась ему на глаза, хотя всегда это происходило словно бы случайно. Несколько раз он видел её в «Десятке вперёд» – корабельном зале отдыха – и в инженерном отсеке, куда заходил посовещаться с лейтенантом коммандером Джорди Ла Форжем. Золотистый цвет её формы мог означать принадлежность к любой из корабельных служб; ему пришло в голову, что он и понятия не имеет, чем она занимается.

– Ваша должность, энсин? – Почему бы ему и не спросить об этом; это входит в круг его обязанностей как первого помощника капитана. Только зелёные глаза Нейлор, и её полные, чувственные губы заставляли его чувствовать, что вопрос его носит личный характер.

– Служба безопасности, сэр. Я работаю с лейтенантом Ворфом в отделе информации и разведки. – Её открытая, чистосердечная улыбка понравилась Райкеру. Воображение живо нарисовало ему, как они сидят за одним столиком в «Десятке», сблизив головы, тихонько переговариваясь; Нейлор слушает его, чуть приоткрыв рот, её тёмные локоны спадают на лоб, когда она наклоняется к нему…

– Хорошо, энсин. Можете идти, – словно со стороны услышал он собственный голос и увидел, как что-то мелькнуло в её глазах – разочарование? Кивнув ей, он двинулся дальше. Ему было интересно, не смотрит ли она ему вслед, удивлённая его внезапным уходом, но он не стал оборачиваться.

Сейчас не время затевать флирт на корабле. Он достаточно хорошо себя знал, чтобы понимать, что это его уязвимая черта, и самая невинная дружба может внезапно выйти из-под контроля. А в маленьком мире звездолёта, где все всех знают, это опасно. Любовная связь может окончиться ссорой, оставить по себе горький осадок, а на корабле, находящемся за миллион световых лет от ближайшего порта, такая ситуация может повлечь за собой конфликт, способный распространяться со скоростью сиркассианской чумы и свести на нет мораль и боеспособность экипажа. Райкеру пришлось выработать железную самодисциплину, чтобы избегать подобных опасных ситуаций.

Последнее время он не находил себе места. Более точного названия для одолевавшего его время от времени смутного недуга он найти не мог. Не сильный, глубокий, опасный недуг, а именно смутный.

Начиналось всегда с лёгкой рассеянности. Порой на мостике, слыша отдачу и получение обычных приказов, он внезапно обнаруживал, что последние несколько минут совершенно не сознавал, что происходило вокруг, ибо мысленно находился в лесу на Аляске и слушал, как хрустит снег у него под ногами.

Другим признаком была тяга к определённым блюдам. Бывало, что ему вдруг страшно захочется горячей овсянки с циннамоном, или варёной картошки, и он почти чувствовал, как подымается пар над кастрюлей с гороховым супом – горячая, сытная еда, которую готовил его отец холодными зимними вечерами.

А затем неизбежно возникали мысли о собственном командовании.

Райкер считал этот вопрос давно решённым, и всё же вопрос возвращался снова и снова, точно назойливое жужжание, от которого невозможно отвлечься. Решение Райкера остаться первым помощником на «Энтерпрайзе» было сознательным выбором, полностью удовлетворяющим логичному аспекту его ума. Рассуждения, которыми он руководствовался, были здравыми, решение его было продиктовано здравым смыслом.

Откуда же это раз за разом возвращающееся беспокойство? Почему время от времени он возвращается мыслями к прошлому и терзается сомнениями? Райкер любил, чтобы жизнь его была упорядочена, и отказ собственных чувств аккуратно улечься по полочкам угнетал его.

Ему необходимо было приключение. Собственное приключение. Сейчас они несутся сквозь пространство по направлению к Вулкану, чтобы выяснить, что послужило причиной внезапного исчезновения дипломата Спока. Но это миссия капитана, и хотя Райкер сделает всё возможное для её успешного выполнения, это не его миссия.

Всё ещё погружённый в невеселые мысли, он остановился перед входом в голодек 2. Именно сюда он направлялся, как часто делал, когда на него нападало беспокойство. Час-другой музыки приносил успокоение. Музыка обладала способностью успокаивать его ум, возвращала уверенность, восстанавливала бодрость. Он не мыслил жизни без музыки.

Какую же программу выбрать на этот раз? Ему нередко удавалось отвлечься, играя на тромбоне в составе созданной компьютером иллюзии – джазового новоорлеанского оркестра. Но с тех пор, как в этой программе появилась женщина по имени Минуэт – и её повторного появления в тщательно продуманной иллюзии, созданной инопланетным мальчиком Барашем – музыка эта утратила прежнюю чистоту.

– Земля, – услышал Райкер собственный голос, введя данные в компьютер голодека. – Мемфис, Тенесси. Год 1925. Бар «У Стампи».

– Программа готова, – отозвался мелодичный голос компьютера, и двери голодека открылись.

Его встретил шум и дым. Радостные голоса были приятны, чего нельзя было сказать о дыме. Дым был неотъемлемой частью иллюзии земного бара двадцатого века, и создатели голодека давным-давно нашли средства воссоздавать дымную атмосферу, не выпуская в воздух вредных веществ. Всё же Райкер не мог понять, почему в то время люди систематически наполняли себе лёгкие вонючим дымом и считали это признаком утончённости.

Он вошёл в тесный, заставленный столами бар, и множество приветливых лиц обернулось к нему. Встреченный радостными окликами и аплодисментами, он прошёл к роялю.

– Вилли… Ну-ка, дай по клавишам, Вилли… – Хриплый голос принадлежал старому негру с седой шевелюрой.

– Они гораздо охотнее послушали бы тебя, Стампи, – улыбнулся в ответ Вилл. – Мне до тебя далеко.

– Нет уж. Давай ты, старина.

Райкер сел за рояль, задержал пальцы над клавиатурой, впитывая атмосферу, вживаясь в неё. Именно здесь и зародился блюз, и теперь он был частью этой энергии и радостного возбуждения, этого уникального творчества, царившего на юге Соединённых Штатов в начале двадцатого столетия.

Он коснулся пальцами клавиш, и посетители разом смолкли. Райкер заиграл медленно, мягко, позволяя музыке подниматься изнутри, ничего не меняя, просто отдаваясь ей. Его боль и беспокойство становились частью этой музыки, покидали его, переходя в атмосферу маленького заштатного бара в Мемфисе. Слушатели впитывали музыку, ощущали волну чувств, принимали её и откликались, пока не осталось лишь единое, всеобъемлющее чувство, музыка и боль, музыка и тоска, музыка и стремление, сливающиеся воедино…

– Капитан коммандеру Райкеру.

Холодный, чёткий голос ворвался в голодек, и Райкер открыл глаза. Резкое пробуждение, вторжение внешнего мира в фантазию – цена, которую приходилось платить служившим на «Энтерпрайзе».

– Остановить программу, – приказал он компьютеру, и посетители бара «У Стампи» застыли в полной неподвижности. Он коснулся коммуникатора.