Грустным, унылым захолустьем повеяло на Крутова при виде этой картины.

Маневровый паровоз, гукнув, потащил эшелон к товарному двору, где была площадка для разгрузки тяжестей.

Сержант Коваль, командир пулеметного отделения, сердито хмуря светлые брови, приказал:

— Крутов, Кракбаев, Сумароков! Прибрать вагон и сдать его в полном порядке. Старшим назначаю Крутова.

— Приберем, — отозвался Крутов.

— Отставить! Повторите приказание, как положено.

— Есть прибрать вагон и сдать его в полном порядке!

— Выполняйте… Разболтались.

Бойцы усердно выскабливали грязь, сдалбливали лед, накопившийся по углам вагона за долгую дорогу.

— Черт бы побрал эту дыру, — промолвил Сумароков, утирая рукавом взмокший лоб. — Здесь не найдешь ни пожрать, ни выпить.

— Ну, магазин-то здесь есть, станция вроде большая.

— Что толку? Куда ни заглянешь — пустые полки.

Крутов пожал плечами: что поделаешь.

— Послушай, Керим, — обратился он к киргизу Кракбаеву, — поищи кусок железного листа или какой-нибудь ящик. Не сбрасывать же мусор под колеса…

В вагон зашел пожилой щуплый железнодорожник в затасканной телогрейке, в растоптанных валенках, пересчитал доски на нарах и приказал сложить их в одно место, к стенке. Говорил он, мешая русские слова с украинскими.

— Приятель, скажи-ка, — обратился к нему Сумароков, — где тут достать выпить?

Тот поднял на него невыразительные бесцветные глаза:

— Мабуть, есть закурить, хлопцы?

— Самосад домашний, — протянул ему кисет Сумароков.

— Ну?

— С тютюном дуже скверно, а горилка найдется. Спрашивай Якова Знобыша, меня на станции знают. Я у тэбе отсыплю завертки на три, добре?

Уже на выходе железнодорожник бросил через плечо:

— Дуже не вылизуйте, золу из грубки выгребете, да и гайда.

— Эй, приятель! — крикнул ему вслед Сумароков. — Тут что, казармы какие для нас?.

— Хоромы славные, сами побачите.

— Значит, в воскресенье дунем? — предложил Сумароков.

— Может, еще увольнительных не дадут, — с сомнением сказал Крутов. — Видел, как на меня Коваль сегодня?

— Так я и стану дожидаться от него разрешения, — буркнул Сумароков. — Махну через забор — и с концом.

В Листвянной никогда не было гарнизона, и для полка отвели группу обособленных деревянных зданий, совершенно не приспособленных под казармы. Лишь два батальона и специальные подразделения с превеликим трудом удалось втиснуть под крыши. Второй батальон отправили за три километра от станции в здание какого-то бывшего гаража, одиноко маячившее на бугре.

Единственное достоинство этого здания заключалось в том, что оно имело кирпичные обшарпанные стены, крышу да пол, за многие годы службы продырявленный, избитый, залитый мазутом. Прежде чем в нем жить, надо было отремонтировать это неуютное холодное помещение, построить нары в два яруса, поставить печи-времянки. Вокруг гаража вырос палаточный городок. Хорошая солнечная погода побаловала еще несколько дней, а потом сорвалась метель, и полуметровый снег лег на землю. Сибирь такова: сегодня тепло, а завтра стужа.

Бойцов не надо было подгонять, они сами стремились поскорее попасть под крышу. Однако переизбыток рвения и рабочей силы не ускорял дела, а лишь вносил неразбериху. Один работал, а трое носились в поисках инструмента, досок, гвоздей.

Крутов находился в наряде у полевых кухонь, издали походивших на больших черных гусынь, выстроившихся в ряд. Кухни расстилали над палаточным поселением длинные шлейфы дыма.

— Товарищ боец! — окликнул Крутова Сумароков. — К командиру роты на полусогнутых.

— Зачем я ему понадобился? — спросил Крутов, стряхивая с шинели картофельные очистки.

В первую же неделю Сумарокова за хороший почерк взяли из отделения на должность ротного писаря. Это было сродни его прежней работе — до службы он секретарил в сельсовете и теперь держался высокомерно.

— Узнаешь. Топай!

В палатке за небольшим столиком в шинелях и шапках сидели лейтенант Туров и младший политрук Кузенко. Туров — удивительно спокойный человек. За шесть месяцев службы Крутов не слышал от него ни единого грубого слова. К наказаниям он прибегал неохотно, и в роте поговаривали, что, будь на месте Турова кто другой, младшие командиры показали бы, почем фунт гребешков. Сухощавый, всегда подтянутый, командир роты исполнял свою службу без рывков, в одном размеренном, заранее рассчитанном темпе.

Кузенко лишь перед финской войной окончил краткосрочную школу политруков и приходился ровесником большинству кадровых бойцов роты, но, не в пример командиру, держался с нарочитой важностью.

— Крутов, — начал он с суровостью, едва тот опустил за собой полог палатки, — как вы смеете обращаться к полковому начальству через голову своих командиров?

— Я ни к кому и ни за чем не обращался, — сдержанно ответил Крутов, не понимая, чем он мог вызвать недовольство.

— Значит, это я за вас напросился в клуб?

Туров не дал Крутову ответить:

— Полно… Крутов, возьмите у Сумарокова аттестат и сегодня же явитесь в распоряжение начальника клуба. Зачем вас туда вызывают, я пока не знаю, но приказ есть, и этого достаточно. Как только мы начнем регулярные занятия, я вас верну. Боец прежде всего должен быть бойцом, для этого он и служит, а все другое — второстепенно…

Через полчаса, недоумевая, Крутов уже шагал к станции. В полковом клубе он увидел низкорослого тщедушного бойца, возившегося с подрамниками. Его фигура показалась Крутову знакомой. Так и есть — Лаптев, художник, вместе учились, одним военкоматом призывались, в одном эшелоне ехали.

— Привет халтурщикам! — шутливо приветствовал его Крутов.

— Пашка! Привет! — встретил тот Крутова. — Наконец-то. Я едва выклянчил тебя у комиссара. Снимай шинель, работать будем.

— Погоди, Женька. Хоть мы с тобой и давно не виделись, но дай мне сперва доложить начальству, что прибыл.

— Брось! Начальника клуба сейчас нет, а придет, я сам ему доложу. Тут работы — уйма, клуб надо оформить к празднику. Комиссар на меня знаешь как жмет. Жить будем здесь, столовая рядом, деньжат подхалтурим…

Крутов не особенно этому обрадовался: долгая отлучка вызовет отчуждение товарищей, выбьет из привычной колеи. «Ладно, лейтенант про меня не забудет», — сказал он сам себе и, несмотря на отговоры приятеля, подался в штаб полка, чтобы стать на довольствие. Он шел тротуаром, не спеша, подсчитывая удары каблуков. Внезапно сухие щелчки выстрелов привлекли его внимание.

За оградой, в школьном тире, группа старшеклассников упражнялась в стрельбе. Крутов заинтересовался, перемахнул через забор, подошел:

— Не помешаю?

Паренек, руководивший стрельбой, неприязненно пожал плечами: мол, как хотите, так и понимайте. На огневом рубеже с винтовкой у плеча лежала девушка. Поставив локти на одну линию с винтовкой, отчего ее плечи казались по-детски узкими и слабыми, она прильнула щекой к прикладу и нацелилась.

Мелкокалиберная винтовка довольно тяжела, держать ее трудно, к тому же если стрелок неумелый, то меткости не достигнуть. Это Крутов усвоил еще до армии, когда был осоавиахимовским активистом и готовил ворошиловских стрелков. Сам он стрелял хорошо, и ему принадлежала единственная в роте винтовка с оптическим прицелом. Ошибка девушки ему сразу стала понятна.

— Федя, у меня опять не получится, — взмолилась девушка.

— Ты всегда ноешь, Светлова. Не можешь — отдай винтовку другим, — с непреклонностью в голосе заявил паренек и тут же скомандовал: — Огонь!

Девушка откинула со лба выбившийся из-под берета локон и дернула за спусковой крючок. Крутову незачем было ходить к мишени, чтобы узнать, каков результат.

— Мазила, — сердито сказал паренек. — Сколько раз говорил, бери под яблочко, так нет… Учишь вас, учишь…

«Мазила» готова была расплакаться.

— Позвольте, я помогу девушке, — обратился Крутов к пареньку.

— Бесполезно…

— Наоборот, думаю, что это не сложно.