Когда из гнезда вываливается птенец, виноват в этом обычно бывает он сам: слишком рано начал вертеться. Но если, падая, он не свернул себе шею, а потом не был замечен кошкой, — значит, жизнь его началась с больших удач.

Такой удачливый воробей и выпал из гнезда на школьный двор и стал причиной многих неожиданных событий.

Ни шеи, ни крыла птенец себе не сломал — он упал в шапку, лежавшую под стеной. А шапка лежала под стеной потому, что хозяин ее в это время играл в футбол... а кошка не успела заметить птенца потому, что в это время мимо проходили девочки.

— Почему у него нет хвоста? — спросила одна.

— Его нельзя оставить тут, — сказала другая. Это была Ира. Она наклонилась над птенцом, и тот сразу разинул клюв.

— Давай возьмем его с собой, — сказала Ира.

Первая девочка пожала плечами и ушла.

Ира принесла птенца домой.

Ирина мама не слишком обрадовалась этому. Скажем прямо — совсем не обрадовалась.

— Конечно, — сказала она, — ты права, такого маленького нельзя было оставить одного, но...

Сказав «но», Ирина мама задумчиво и грустно обвела взглядом небольшую чистую комнату и спросила:

— Но что теперь будет с нашими книгами?

— А что с ними может быть — воробьи бумагу не едят!

— Не притворяйся, пожалуйста!

Ира рассмеялась, потом очень серьезно сказала:

— Когда он научится летать, я его сразу выпущу.

Пока птенец жил в глубокой коробке из-под торта, в доме было тихо и чисто: Ира вдруг сделалась внимательной и терпеливой; правда, мама не могла понять — куда все девается, когда Ира садится за уроки?

Однажды этот как-то слишком быстро выросший воробей, все еще без хвоста, но уже весь в пуху и перьях, вспорхнул на край коробки из-под торта, вызывающе крикнул «чив!» и тут же ринулся в полет. При этом его совершенно не интересовало, куда он летит и что может встретиться на пути. Так он разбил два стакана и одно блюдце, а сам очутился на полу.

Ира вернула его на место, но первый полет ничему птенца не научил. Он тут же полетел в другом направлении. На этот раз четыреста граммов постного масла побежало с подоконника по стене на пол.

Ни звон разбитых стаканов, ни шум опрокинутой бутылки никакого впечатления на птенца не произвели.

В панике была Ирина мама. Она лихорадочно убирала все, что льется, бьется и падает. Она так и сказала, что нет ничего опаснее в доме, чем воробей, который учится летать!

А ему что? Ему — ничего! Нашкодит, притихнет на минутку, опасливо повертит большой головой и снова подает голос.

Между прочим, одним-единственным «чив» птенец умел и спросить, и потребовать, и выругаться. Ира очень хорошо понимала его.

С этих пор в доме началась другая жизнь. Было много смеха.

Бывали и слезы. Но самое плохое — выспаться было нельзя.

Покинув однажды картонное гнездо, птенец больше туда не вернулся. Теперь он засыпал где хотел: на шкафу, на крышке чайника, на книжной полке.

Вставал он, ясное дело, «с птицами». Пока потягивался, пока зевал, люди могли еще спать, но потом он задавал себе вопрос: «Чив-чив?» — и немедленно сам себе отвечал таким же в точности «чив-чивом».

С каждым днем голос у птенца становился громче, крылья уверенней, а сам он — нахальнее. Если люди не просыпались от его болтовни, он их будил. Он начинал летать над кроватями.

В конце концов садился кому-нибудь на голову. Ира потом засыпала на уроках, а ее мама — на работе. И конечно, за это и за все другие безобразия, которые он творил, доставалось Ире: будто это она летала над кроватями и не давала выспаться, будто она скакала чернильными лапками по белому покрывалу, будто она смахнула бюстик Пушкина с этажерки, — невозможно перечислить всего, за что ей доставалось.

Однажды мама спросила:

— Когда наконец ты его выпустишь? Он уже отлично летает!

Ира погрустнела, но быстро нашлась:

— Когда установится хорошая погода.

Ленинградцы сразу поймут, что означает такой ответ, — это все равно что сказать: «После дождичка в четверг!» Потому что в Ленинграде сегодня солнце — завтра дождь… и послезавтра дождь, и еще целую неделю дождь. В конце концов появляется солнце — на день, на два... и дождь начинается снова.

Что и говорить, это был выдающийся воробей, на которого трудно было сердиться и которому продолжало везти: он не разбился об оконное стекло, не утонул в холодном супе и не задохнулся в шкафу.

Ире птенец доверял полностью. Движенья у нее были осторожные и легкие, а главное — она никогда не пыталась его ловить: просто поднимала руку ладонью вверх, и воробей прилетал немедля.

Обедал он, конечно, только с нею, забравшись лапами в тарелку. Мог сесть на вилку по дороге ко рту. А чаще садился Ире на плечо и оттуда — с высоты — смотрел, что сегодня на второе: рассыпчатая каша или опять картофельное пюре, после которого не отчистишь клюва?

За едой-то он и хулиганил больше всего. Хотя... если рассказать, как он с Ирой готовил уроки… Воробей, например, не считал, что попрыгать по страницам учебника достаточно. Ему необходимо было взглянуть и на следующую страницу. Для этого он слезал с книги, очень вдумчиво брал клювом за утолок верхний лист, медленно приподнимал его, а потом — раз! — и туда с головой. Крутится там, топчется, а как вылезет, тут же начинает чиститься — можно подумать, что между страницами шел ремонт и беднягу вымазали всего. И с одного бока чистит перья, и с другого, и пух под мышками, и каждое перо на спине, и даже пуховые штанишки — ну, словом, чистюля и недотрога.

Если нечаянно прикоснешься к нему — надувался медленно и сердито, пока все, что на нем растет, не встанет дыбом. Тогда, цепко стоя на тонких лапках, маленький этот воробей отряхивался, как собака, вылезшая из воды, после чего распушенные перышки оседали на свои места, и воробей снова был как воробей.

Много солнечных дней успело наступить и уйти, а воробей все жил и жил в доме, где его любили.

Но самая большая удача пришла к нему в то утро, когда весенний ветер распахнул окно...

И он улетел.

Улетел в прекрасный ветреный солнечный день и не вернулся больше. В доме стало тихо, чисто и… необыкновенно неуютно. Ирина мама сама призналась в этом.

— Ну давай тогда хотя бы котенка заведем.

— Опять котенка? Сколько раз тебе нужно повторять, что мы живем в коммунальной квартире?..

Ира молча кивала головой.

— Наконец, я не хочу, не желаю превращать свою комнату в хлев!

— Ага, — сказала Ира.

— Надеюсь, ты убедилась, во что он превратил наши книги?

— Убедилась, — сказала Ира, — но мне так хочется, чтобы у нас хоть кто-нибудь живой был.

И вдруг — Ира опять вернулась из школы не одна: она принесла большую стеклянную банку, на дне которой кто-то был. Когда Ирина мама разглядела толком, кто это, — по спине у нее прошел холод. Там шевелился краб! Живой! Мокрый, усатый краб!

— Зачем тебе этот ужас? — спросила Ирина мама.

— Что ты, мамочка, неужели ты не видишь, какой он хорошенький?

— Хоро-о-ошенький?!

Мама пожала плечами и пошла мыть руки, сама не понимая зачем.

Прошло четыре дня.

Краб жил в банке так, будто его и нет. Он только без конца шевелил многими своими ногами — пробовал влезть на гладкую стенку банки. Потом замирал. Ирина мама старалась не смотреть на это, она боялась краба.

С того дня, как в доме появился краб, к Ирочке зачастил старый ее приятель и одноклассник Толя.

Толя прибегал так часто, что нельзя было понять — это он еще не уходил или пришел опять.

Ребята подолгу сидели подле банки. Ира что-то записывала в маленький блокнот. А Толя просто смотрел на краба с восхищением, непонятным Ириной маме. Но она думала: «Пусть наблюдают. Ничего плохого в этом нет».

И все-таки не удержалась:

— Толенька, скажи мне правду, тебе на самом деле нравятся... о боже, что он делает. . эти зе-земно-водные?