Иван, не медля ни секунды, два раза выстрелил, правому в живот, левому – чуть ниже, и вместе с их падающими телами бросился на пол так, чтобы опрокинувшийся столик и тела парней загораживали его от выстрелов со стороны зала. В том, что выстрелы сейчас последуют, Иван был уверен. Только не знал, сколько человек по нему будет стрелять. Он предполагал – от двух до пяти.

Едва все они коснулись пола, как с трех точек зала застучали выстрелы. Шестой, стоя на широко расставленных ногах посреди очереди в кассу, стрелял держа пистолет обеими руками, вытянув их далеко вперед. Он успел сделать три выстрела, но поскольку цели не видел, попал два раза в крышку столика и один раз в плечо лежащего и корчившегося от боли раненного Второго.

Десятый, оттолкнув осточертевшие ему за день лоток, тоже с вытянутых рук произвел два выстрела, так же не видя Ивана за лежащими на полу телами. Оба раза он попал в спину Третьему, только раненому выстрелом Ивана, и добил его окончательно.

Больше всего шума наделал Седьмой. Выхватив из лежащего у него на коленях саквояжа автомат, он вскочил и с нечленораздельным криком начал молотить очередью все подряд в куче на полу кафе, надеясь, что ему удастся всадить хотя бы пулю в Ивана. Собственно говоря, этой своей цели он достиг. Как ни прикрывался Иван телом второго от автоматных выстрелов, пули рикошетили от мраморного пола и два из них попали ему в бедро.

Седьмому может быть и удалось бы прикончить Ивана, позиция которого была весьма невыгодной, но он отвлекся от Ивана ради Девятого, при первых выстрелах проснувшегося и севшего в кресле. Седьмой не мог упустить такого момента и чуть изменив вектор стрельбы, срезал у того короткой очередью полголовы.

Иван уже держал в обеих руках по пистолету и готов был начать ответный огонь, как выстрелы в его сторону прекратились, хотя стрельба и продолжалась. Оттолкнув от себя изрешеченное пулями тело Второго, Иван увидел, как неподалеку от него оседает вниз парень с автоматом в руках, как безжизненно повисла правая рука у продавца книжного лотка и он пытается поднять с пола пистолет левой. Около касс один из пассажиров очень технично проведенным приемом ломал руку, держащую пистолет еще одному охотнику.

Все это происходило как в театре, в неподвижных декорациях. Среагировать успели лишь профессионалы, остальные пассажиры успели лишь рты пораскрывать – кто для крика, кто от удивления. Впрочем, седьмой зацепил несколько человек из пассажиров автоматной очередью.

Зато через мгновение все пришло в движение и начался самый настоящий сумасшедший бразильский карнавал в его российском варианте. Не только русский бунт может быть бессмысленным и беспощадным, как заметил знаменитый русский живописатель национальных нравов. Не менее бессмысленна и беспощадна и русская паника.

Весь Казанский вокзал взорвался воплем. В кассовом зале он достигал предела, который может выдерживать человеческое ухо. Женские визги доходили до ультразвука и барабанные перепонки начинали вибрировать с такой частотой, пытаясь догнать этот визг, что разрывали сами себя, не в силах находиться одновременно в двух фазах акустического колебания. Мужчины отличались не высотою тона, а децибелами. То ли от срикошетивших пуль, то ли от акустической силы звука, лопнули и обвалились дождем осколков стекла в двух кассах, увеличивая и без того предельную панику.

Дальше от кассового зала сила криков ослабевала, но и там вопили так, что услышать самого себя было трудно. Каждый, с кем рядом не было его спутников, – членов семьи, знакомых, друзей, провожающих – был уверен, что они находятся в кассовом зале, из которого донеслась беспорядочная и интенсивная стрельба, и вопил, что было мочи, от страха, что так оно и есть.

На улице Непрерывного крика не стояло, но беспорядочный шум возникал то там, то тут, волнами прокатываясь вокруг вокзала.

Первая двигательная реакция людей, находящихся в кассовом зале была – бежать прочь, наружу, туда, где не стреляют. Хотя стрелять уже перестали, но на это никто не обращал внимание. Руководствуясь элементарной логикой: раз только что стреляли, значит сейчас опять начнут. И Именно там, где стреляли только что.

У тех, кто был вне зала, и предполагал, что их близкие находятся в кассовом зале, первая реакция была – бежать к ним, спасать. Хотя как и кого они могли спасать? Но человек обычно не думает об этом. Он сначала прибегает на место происшествия, а потом уже начинает думать, что делать. И никогда не задумывается – а зачем он сюда вообще прибежал? Потому, что никто и никогда в таких ситуациях не признается даже самому себе, что на девяносто процентов их действиями руководило любопытство.

Итак, одна толпа ринулась из зала, другая – в зал. В узких проходах они столкнулись. барьерчики, поставленные никитинскими оперативниками были отброшены и толпы начали выдавливать друг друга в свободное пространство, не пуская друг друга к цели. Те из оперативников, кто после первых выстрелов успел выскочить из своего закоулка и попасть в эпицентр ситуации, могли продолжать активные действия. Остальные оказались плотно придавленными напирающей толпой пассажиров к стенам, которые они «ремонтировали» весь этот нудный день.

Народ с улицы тоже ломанулся внутрь, окончательно запирая выходы из вокзала. Четвертый, мотавшийся на перроне, одним из первых устремился вовнутрь, и один из первых столкнулся с пассажирами, бегущими обратно. Троих или четверых ему удалось отшвырнуть со своего пути, но потом народ повалил сплошным потоком и запер его в одном из небольших промежуточных зальчиков, сжав настолько, что не было возможности пошевелить руками. Но пробовал было брыкаться, но прижатый к нему толстый украинский дядька так врезал ему лбом в висок, что он потерял сознание и предпочел больше не рыпаться.

Торчащего на проходе и парализованного Иваном Одиннадцатого свалили первые же выбегающие из зала обезумевшие пассажиры, и он, не в силах подняться, был просто затоптан теми, кому пришлось идти по нему и стоять на нем, потому, что больше идти и стоять им было негде.

От Ярославского и Ленинградского по подземному переходу бежали к Казанскому многочисленные любопытные и обеспокоенные, и им тоже пришлось столкнуться с теми, кто стремился покинуть Казанский вокзал. Все они, и те, и другие, застряли под землей.

Больше всего повезло тем, кто бежал через площадь поверху. Они сохранили оперативный простор для своих действий и свободу передвижений. Из них составилась внушительная толпа любопытных, кружащаяся вокруг вокзала и уже сообразившая, что соваться внутрь не стоит.

Внутри вокзала в двух местах никитинские бойцы, стремясь остановить напирающих на них людей, успели выстрелить их пневмопушек, стреляющих ловчими сетями. Запутавшиеся в них люди – человек по десять в каждой – свалились на пол и послужили новому повороту ситуации. Люди как доминошки валились друг на друга и увлекали стоящих рядом с ними на пол. Паника переходила в партер.

Иван сумел оценить ситуацию и ее возможные последствия, нежелательные для себя, очень быстро. После паники милиция начнет свои разборки, а выбраться будет уже чрезвычайно трудно. Поэтому Иван накрыл голову своим форменным кителем и ломанулся прямо в высокое окно, у которого стояли столики кафешки. Вместе с осколками стекла и только еще начинающимся воплем в кассовом зале, он выкатился на улицу, показав дорогу многим другим. За ним устремилась часть толпы, и Иван немедленно с нею смешался.

Не выбираясь из толпы, он переложил свои пистолеты, теперь уже три вместе с двумя трофейными, в небольшую кожаную сумочку, которая у него была приготовлена специально для этого, стянул с себя форменный китель и «потерял» его на бегу.

Покинув толпу, он прошел под железнодорожным мостом на Каланчевскую и в первом же попавшемся киоске купил на оставшиеся у него заработанные у высокого толстяка монетки бинт и расческу. Прямо в скверике у железной дороги перебинтовал себе ногу, став объектом внимания прохожих – двух девушек, мужчины с дипломатом и старушки с объемистым пакетом, набитом продуктами.