— А плотный строй?.. — подал голос Зацепа.

— Плотным строем надо тоже уметь летать, но это потом. Сейчас перед вами стоит задача овладеть первыми шагами групповой слетанности.

Через час друзья как ни в чем не бывало сидели рядом и договаривались, как будут летать завтра.

Перед трехэтажным каменным домом, где живет добрая половина семей летчиков, всегда оживление. Несколько женщин, разодетых, как на смотринах, расселись на чурочках возле дровяного сарая. Здесь своеобразная сходка, излюбленное место гарнизонных женщин, где можно похвастаться новым модным платьем, узнать новости, посудачить. «Женская пресс-конференция», — шутят мужчины.

Хороший денек выдался сегодня — ни ветерка, ни облачка в синем небе! Осень что-то в этом году долго подзадержалась, солнце щедро ласкает остывающую землю.

Бирюлин прошел из дому к сараю. При его появлении женщины попридержали свои язычки: каждая образец добродетели, и только! Он приостановился, поздоровался, выслушал дружный ответный хор голосов.

В сарайчике был порядок. Поленницы аккуратно уложены вдоль стен. Бирюлин любил в свободное время помахать топориком. Поставишь чурбачок перед собой, примеришься, с какой стороны удобнее оттюкать плашку, и — гех! Отваливай, родимая! Пять минут — и вместо чурбака одни плашки. Ну а с плашками дело иметь одно удовольствие. «Тюк-тюк-тюк» — и куча дров. Залюбуешься со стороны: так ловко получается у полковника, точно всю жизнь он только тем и занимался.

Сегодня Бирюлин решил по случаю воскресенья устроить в доме баню. Ух и попарится же всласть! За всю беспокойную неделю отведет душу.

Полк — хозяйство огромное. Тут и техника, и люди. Механизмы и характеры… Он, Бирюлин, как дирижер, обязан неотступно следить, чтобы в его довольно большом оркестре не нарушалась гармония. Он должен чутко улавливать малейшую фальшь и вовремя принимать необходимые меры. Он и психолог, и педагог, и летчик, и тренер, и командир, и политработник, и добрый человек, и… и…

Единоначалие. Этим сказано все. В армии нет коллективного руководства и коллективной ответственности. Хорошо это или плохо? Весь опыт войн, берущий начало из глубокой древности, давно ответил на этот вопрос. Остается другой — как единовластвовать? Быть лишь «в курсе» мало, очень мало. Надо самому находиться повседневно в гуще дел, надо пройти все ступеньки служебной лесенки, тогда выработается интуиция, а приобретенные знания не обманут, не подведут.

Бирюлин все прошел — и академию войны, и нелегкую службу в мирные дни. Он не считал себя удачливым. Другие его однокашники командовали дивизиями, армиями. Он знал, что достиг своего «потолка», дальше, без высшего образования, пути не будет. Но он и не хотел этого «дальше» — он любил свое не менее хлопотное «хозяйство» — полк.

Бирюлин вошел к себе на третий этаж, с грохотом бросил на пол охапку дров, растопил титан. Двери в комнатах были распахнуты настежь — ходи, гуляй!

Он вышел на балкон. Припомнилось, как в позапрошлом году, летом, к ним заходил генерал Барвинский. Любопытный человечище. Вот уж про кого с полной уверенностью можно сказать: человек на своем месте.

А он, Бирюлин, разве не на своем месте?

Вернувшись в комнату, остановился у зеркала. «Старею…» Уж и Вадим по стопам отца шагает, в летном училище… Глядишь, и обгонит — время сейчас такое, на родителей не оглядываются. Современная молодежь… Кто вышел в первые космонавты — Гагарин, парнишка совсем. А может, и Вадим подастся в космос, дело молодое, дерзновенное. Только без авиации-то, друзья, как ни крутись ни вертись, никуда не подашься. «Ну, расфилософствовался, — оборвал себя Бирюлин, — пора и в баньку».

Фричинский и Зацепа полулежали в дежурке, одетые в высотные костюмы. Между ними на табуретке — шахматная доска. Тут же на краешке постели сидел Чапля и внимательно следил за затянувшейся баталией. Летчики точно уснули над партией, их головы неподвижны — одна черная, с густой шевелюрой, другая белобрысая, с короткой стрижкой и с оттопыренными, как вареники, красными ушами.

— Вы сегодня так и не кончите партию, — разочарованно сказал техник, поднимаясь. — Кажись, уже и ночная смена пожаловала.

Фричинский оторвался от доски.

— Великолепно, хоть костюмы с себя сбросим. Так опостылели за день!

Он расстегнул на груди «молнию», с наслаждением потянулся, да так и замер: в дверях стоял генерал. Когда он вошел — никто не заметил. Когда прилетел — тоже никто не знал. Обычно Барвинский прилетал на чистеньком, аккуратном, как игрушка, истребителе с бортовым номером, «05». Но сегодня заявки на его прилет не было, это летчики знали. Правда, минут десять назад слышался глуховатый рокот мотора, сел какой-то старенький Ли-2. Но никому и в голову не пришло, что на борту транспортного самолета может пожаловать генерал.

— Ходи! Уснул, что ли? — прикрикнул на Фричинского не заметивший генерала Зацепа.

Фричинского словно подстегнул окрик товарища.

— Товарищи офицеры! — громко скомандовал он.

Зацепа поспешно вскочил, опрокинув шахматную доску, и фигурки рассыпались по полу.

— Товарищ генерал, дежурная пара выполняет задачу по охране государственных границ.

— Вольно. — Генерал мельком взглянул на шахматы: — Продолжайте охранять.

Темнобровое моложавое лицо генерала было непроницаемо, и нельзя было понять — иронизирует он или говорит серьезно. Прошелся по комнате, заложив руки за спину, обратил внимание на стены, заклеенные плакатами с изображением иностранных самолетов. Летчики переглянулись и продолжали стоять по стойке «смирно».

— Та-ак. — Барвинский обернулся к ним и снова посмотрел на шахматы: — Значит, охраняете?

Зацепа обиделся. Не только за себя — за всех летчиков, которые днями и ночами безвылазно парятся в высотных костюмах, готовые в любую минуту вылететь навстречу противнику. А тут: «Охраняете?», да еще с такой издевочкой в голосе…

— Охраняем, товарищ генерал, — серьезно сказал Зацепа. — Хотя точно знаем, что нас никуда не пошлют.

— Почему не пошлют?

— Потому что у нас техника новая, а опыта, как говорится, маловато.

— Ну и что из этого?

— Куда спокойней посылать тех, кто летает на старых военных истребителях.

Генерал посмотрел на часы и громко произнес:

— Вам — воздух!

Зацепа не поверил услышанному, но Фричинский заорал как бешеный: «Воздух!» — и, схватив с тумбочки гермошлем, стал поспешно натягивать его на голову. Вбежал солдат-высотник и бросился помогать одеваться летчикам. Уже на ходу они похватали перчатки и наколенные планшеты.

Топот ног, шум, суета — все смолкло. Генерал остался в дежурном домике один, а с улицы уже доносилось фырканье турбостартеров, раскручивающих турбины. Генерал посмотрел на часы: летчики пока укладываются в норму, отведенную для взлета по команде на реального противника.

Разрешили выруливать, а Зацепа все еще не верил, что их будут поднимать. Просто генерал решил проверить, уложатся ли летчики вовремя. Сейчас им скомандуют: «Зарулить обратно!» Тренаж. Наверное, так же думал и Фричинский, потому что, когда с КП передали: «Вам взлет!» — он переспросил, словно ослышался: «Взлет?»

Пара истребителей отошла от земли. С командного пункта донеслось:

— Курс девяносто. Режим максимальный.

«Чудеса! — все еще не верил Зацепа. — Вот тебе и тренаж».

Солнце утонуло за далекими гребнями гор, и запад алел, как расплавленный металл. Земля сумрачно глядела из своих глубин, и тревожный холодок закрадывался в сердце. Пора бы уж давать команду на возвращение, а ее нет и нет, и машина-птица несет старшего лейтенанта Зацепу все дальше от аэродрома, от милого уютного таежного гарнизона, а внизу зияет темная мрачная пропасть. В пугающую неизвестность мчит их властная воля генерала.

«Вдруг и правда на реальную цель подняли?» — внезапно подумал Валентин, и, словно в подтверждение его догадки, с земли прозвучала отрывистая команда: