Коренастый, крепко сбитый Волков стоял перед командиром эскадрильи и молчал. Его крупное, грубоватое лицо наливалось медью, а воротничок рубашки, казалось, вот-вот лопнет на шее.

— Я вас спрашиваю, почему вы игнорируете мое указание, чтобы каждый полет на полигон выполнялся на малой высоте?

— Вчера была сложная погода, и мы летали за облаками…

— Неважно. Надо было записать малую высоту!

— Но это же очковтирательство! — выкрикнул с места Зацепа.

— Я вас не спрашиваю! — обрезал его комэск и продолжал распекать Волкова: — Вот видите, к чему приводит ваша личная неисполнительность? На вас глядя, распустились и ваши подчиненные. А с вами, — Митрохин повернулся к Зацепе, — с вами у меня тоже есть о чем поговорить. Почему вы стреляли вчера без холостого захода?

— В боевой обстановке…

— Прекратить демагогию! Что вы привезли?

— «Баранку», — потупился Зацепа.

— Вот цена вашей отсебятины! Почему-то Иванов или Заикин выполнили упражнение на «четыре», а вы получили двойку. Вы тянете всю эскадрилью назад…

— Но ведь надо учиться поражать цель с первого захода, а не висеть над нею, пока тебя собьют. Мы должны учиться тому, что необходимо на войне!

— Боюсь, не придется вам завтра учиться, если будете себя так вести.

Фричинский дергал Зацепу за рукав и шипел, как гусь:

— Молчи, еще от полетов отстранит.

Это подействовало: ведь назавтра им запланировали воздушный бой.

— Завтра при воздушном бое не вздумайте заниматься отсебятиной. Помните: с обусловленным маневром…

— Опять с обусловленным, — проворчал Зацепа, но так, чтобы комэск не услышал.

Зато во время перерыва, когда Митрохин ушел, Зацепа дал себе волю. Все, что накипело, так и рвалось наружу.

— Сплошное очковтирательство! И эти малые высоты, и воздушные бои! Как будто мы дети. А если я вырос из ползунков? Если я на большее способен? Думаете, враг будет драться с обусловленным маневром? Рутина все это. Надо бороться с нею, а не молчать!

— Приказы не обсуждаются, — добродушно похлопав его по плечу, сказал капитан Волков.

Зацепа знал упрямство Волкова. Перемолчит, а в воздухе поступит по-своему. И летает как бог, железная хватка у него. А Зацепа молчать не мог.

— Конечно, — горячился он, — если мне прикажут: лети и сбей противника — я полечу. А собью, если я не умею? Если меня учат тому, что топано-перетопано? Надо готовиться к схватке с сильным! А мы летаем на высоте тысяча метров, а в летной книжке пишем малые высоты. Кого мы обманываем? Приедет начальство, посмотрит наши бумаги: «Ах, молодцы, дела у вас отличные!» А мы на малых высотах и не умеем.

— Дались тебе, Валек, эти малые высоты! Не полет — сплошная мука: того и гляди, в сопку воткнешься! — сказал обычно молчавший Иванов.

— Тебе бы на транспортных летать, оно спокойнее! — огрызнулся Зацепа.

— Да что ты ему доказываешь! — Фричинский отвел Зацепу в сторону. — Давай завтра сразимся без всяких компромиссов?

— Давай! — загорелся Зацепа. — Кто кого.

…Десять минут, Бой будет длиться всего десять минут, но это будет трудный, бескомпромиссный бой. Хватит играть в поддавки! Пускай Митрохин как хочет, а они будут драться на равных, используя все тактические и пилотажные приемы. Кто из них выйдет победителем, об этом скажет пленка фотокинопулемета — самый объективный судья.

Зацепа вырулил вслед за Фричинским на взлетную полосу. Он видел блестящую обшивку самолета ведущего, прозрачный колпак кабины, косые срезы пушек… Все так знакомо, но так необычно и волнующе…

Рванулась навстречу мятущаяся земля, хлопья облаков, синее небо. Друзья летели в боевом порядке «пеленг», и Зацепа не отводил от ведущего пристального, будто привороженного, взгляда. Томительно текли секунды. Проплывала внизу земля, местами заснеженная, с лесными массивами, с застывшим блеском таежных речек, с острыми, как клыки, скалистыми горбами хребтов. В стороне остался город — дымная завеса, под которой упрятаны улицы и дома, скрыта жизнь. На мгновение подумалось о Любаше — что, интересно, она сейчас поделывает? Может, услышав гул самолетов, подняла вверх глаза и пытается отыскать их в бесконечном, бездонном небе? И думает ли о нем?

Валентин любил пилотаж, эту воздушную акробатику, когда выверяются истинные способности летчика-истребителя. И все же сейчас, в преддверии боя, пусть и учебного, ему было немного не по себе. «Противник» у него грозный. Его хватке позавидуешь, в этом Зацепа уже убедился.

— Расходимся, — скомандовал Фричинский.

Истребители разошлись в разные стороны.

— Сходимся…

Самолеты понеслись навстречу друг другу. Это были уже «противники», поставленные в равные условия. Один на один, полная инициатива каждому, и лишь одна условность: вместо пушек — фотокинопулеметы.

Бой начался на виражах. «Противники» в какой-нибудь сотне метров друг от друга, как привязанные, кружились голова к голове, кабина к кабине. Это было похоже на игру котенка, который вертится волчком, стараясь поймать собственный хвост. У кого скорее сдадут нервы, кто не выдержит огромной перегрузки или чисто случайно совершит мимолетный промах, тот проиграет бой.

Едва приметным движением ручки управления Зацепа подтянул машину вверх, затем чуть вниз. Вираж обретал неправильную замкнутую траекторию. Но что это? За самолетом Фричинского вроде бы следить стало легче… Ага, кажется, он «клюнул» и тоже стал повторять маневры своего «противника». Ну, держись! Еще незначительный рывок — и Зацепа подрезал траекторию. Теперь он имел некоторое преимущество, но торжествовать еще рано. Истребитель Фричинского неожиданно перевернулся на спину и колом понесся к земле. Зацепа последовал за ним. Петли, боевые развороты, отчаянные броски — ничто не помогало. Зацепа прочно висел в хвосте, однако никак не мог приноровиться к прицельной фотострельбе. Порой он не знал, где земля, где небо, и видел только блестящее тело самолета, короткие крылышки, в которых упрятаны пушки, и сверкающий на солнце фонарь кабины.

Всего только учебный бой, но какая страсть к победе! Когда-то в школе Валентин увлекался боксом. Теперь небо стало рингом, бой — профессией. А Митрохин — «обусловленный маневр»… Это значит ходить смирнехонько и не оглядываться. Нет, дорогой, ходите сами, коль ваши силы сдали, а задор остыл! Удел настоящего истребителя — атака!

Машина Фричинского взвилась вертикально вверх. Зацепа повторил маневр. Он видел перед собой на фоне неба, бездонного и темного, как омут, маленькое красноватое очко реактивного сопла, походившее на звездочку. Звездочка не приближалась и не уходила дальше, но по тому, с какой силой раскручивалась стрелка высотомера, стало ясно, что оба они быстро удалялись от земли. Скорость падала. Звездочка погасла, «противник» выключил форсаж. Зацепа тоже незамедлительно отбросил гашетку. Что предпримет Фричинский сейчас? Зацепа весь напрягся, как боксер, готовый мгновенно отреагировать на удар соперника.

Скорость совсем упала. Валентин увидел, как машина Фричинского как бы переломила вертикаль и стала плавно, очень плавно переваливаться через спину на нос. Что за странный маневр? Так недолго и в штопор угодить. Или он рассчитывает на слабые нервы Зацепы? Как бы не так! Зацепа также потянул на себя ручку управления, самолет вяло повиновался ему.

«Обошлось…» — облегченно вздохнул он и на пикировании снова увидел самолет. Тот был уже далеко, видно воспользовался форсажем, и догонять его не было смысла, только горючее сожжешь. Зацепа понял, что атаки не получилось, и согласился на ничью. Он вывел машину в горизонтальный полет и стал наблюдать за Фричинским, стараясь не потерять его из виду.

— Где находишься? — спросил Фричинский.

— У тебя в хвосте, — брякнул Зацепа.

Фричинский шарахнулся в сторону и снова закружился. Его самолет носился на глубоких виражах, только голубые струи воздуха срывались с его крыльев.

«Во старается! — весело ликовал Зацепа, поняв, что одураченный Фричинский пытается ускользнуть из-под прицельного огня. — Ну и крутись себе на здоровье! Надоест — скажешь!» Подкравшись к нему сверху, Зацепа передал: