— Пульс повышенный. Лететь нельзя.

Сергей опешил. Изумленными глазами он смотрел на Веру, будто впервые увидел ее. И не мог вымолвить ни слова. Отстранить от полетов? Его? Только раз в жизни медицина отстранила его от полетов — в тот день, когда ушла Маргарита. Но тогда и было за что. А сегодня — прекрасное настроение, бодрый дух… Да придумывает все эта доктор Вера. Просто боится за него, поэтому и не пускает в полет.

— Ты что, шутишь? — тихо спросил он Веру.

Она упрямо опустила голову:

— Иди, Сережа, отдыхай. Вид у тебя очень утомленный.

— Мне — отдыхать? Да я горы могу свернуть!

Он подскочил к ней, приподнял вместе с креслом и закружил по кабинету.

— Пусти, пусти! — отбивалась она, строго сдвигая брови, а глаза под этими бровями искрились задорным смехом.

Сергей опустил ее:

— Ну, убедилась, что я здоров? Пойми ты меня…

Вера виновато прикусила губу и сказала тихо и умоляюще:

— Но и ты пойми меня, я ведь не хочу тебе плохого…

— У меня всего один полет. Один!

— Не могу. Все равно не могу.

И тогда его осенило.

— Ты права, — сказал он, — я не спал всю ночь. Но я ведь думал о тебе…

Он увидел, как из рук у нее выпал градусник и покатился по столу. Но она все-таки нашла в себе силы, чтоб не сдаться:

— Тогда тем более не могу.

— Ах так?! — Кирсанов резко повернулся и строевым шагом направился к двери. — Больше ты меня не увидишь!

Открывая дверь, он услышал за спиной частые всхлипы — Вера плакала. Такая строгая, гордая и непреклонная и вдруг плачет?

Он вернулся, взял ее маленькую руку в свою, прижал к сердцу:

— Слышишь? Оно уже успокоилось. Пульс нормальный. Прошу тебя…

— Но и я тебя прошу…

— Обещаю: ничего со мной не случится. Вот увидишь!

— Ладно, — глотая слезы, прошептала Вера, — я разрешу тебе вылет. Но чтоб это было в первый и последний раз!..

Полет не отличался особой сложностью — обычный рядовой полет. Он даже не назывался испытательным, потому что этот этап остался уже позади. Он именовался контрольным полетом — «кроликом».

В прошлый раз автопилот недостаточно четко выдерживал высоту по горизонту. Спецы что-то там подрегулировали, и теперь надлежало снова поднять машину, убедиться, что автопилот не выходит за пределы допустимых параметров.

На форсажном режиме двигателя самолет ракетой уносился в беспредельную голубизну неба. Пятнадцати минут хватило Кирсанову, чтобы проверить автопилот. Все шло хорошо. Сергей начал снижение. Жаль, конечно, уходить из зоны, можно бы покрутить фигуры высшего пилотажа, но его тянуло как можно скорей предстать перед Верой и сказать: «Ничего и не случилось. А ты, глупенькая, боялась».

Улыбнувшись, он поставил кран шасси на выпуск.

Самолет вздрогнул всем своим металлическим корпусом, и Кирсанов тоже, вздрогнул. Молниеносно перебросил взгляд на прибор скорости. Так и есть: скорость значительно превышает предел, за которым шасси выпускать запрещается. Рука запоздало дернулась к рукоятке уборки шасси и застыла на полпути. Бесполезно, сделанного не воротишь.

«А-ай, что натворил!» — горько досадуя на свою промашку, заскрежетал зубами Сергей.

Он яростно заложил глубокий крен, как бы срывая злость на машине, но тут же вывел ее из разворота и мысленно обругал себя: «Идиот, мальчишка, набитый соломой! Совсем голову потерял! Так и в штопор угодить недолго!»

Ему представились лица товарищей: сжатые губы Бродова, укоризненный взгляд Гранина, холодная улыбочка Коваленко. По щекам катились обильные капли пота. За поломку по головке не погладят. И главное — стыд, стыд. От себя не уйдешь.

А может, обошлось? Может быть, стойки шасси выдержали бешеную нагрузку встречного воздушного потока?

В посадку Кирсанов вложил все свое умение и внимание. Кажется, была бы возможность, он опустил бы на руках многотонную машину, бережно, как ребенка.

Самолет покатился, замедляя ход. В мыслях опять шевельнулось желанное: «Вдруг обошлось?..»

Механик стоял, помахивая поднятыми вверх руками. Рабочие держали наготове стремянку. Утихающий шелест турбины породил еще одно желание — сидеть в кабине, сидеть, закрыв глаза, и никого, ничего не видеть. Но голова механика уже нависла над ним, и не было традиционного вопроса: «Нормально?»

Кирсанов медленно расстегивал карабин парашютных лямок, долго отсоединял кислородные шланги. Он старался оттянуть ту неприятную минуту, которая сейчас настанет. И она настала.

Спускаясь вниз по стремянке, он увидел, что рабочие озабоченно смотрят под самолет, приседают на корточки и о чем-то вполголоса переговариваются между собой. Он отвернулся ив мучительной боли снова, как там, в полете, заскрежетал зубами.

Чуда не произошло. Стальные цилиндры подкосов шасси не выдержали и были вывернуты и разорваны. Дюралюминиевые обтекатели сорваны и частично перекручены. С поврежденных стальных трубопроводов на бетонку стекала гидравлическая смесь, алая, как кровь.

Рабочие осматривали повреждения и мимоходом переговаривались между собой:

— Щиточки заменим, пустяшная работа.

— Хорошо, стойки уцелели, с ними бы много возни.

— Цилиндры-то как рвануло! Скорость не шутка!

Сергей чувствовал себя жалким и растерянным и от стыда не знал, куда деться. Наверное, не только ему, но и всем ясно, что иной причины поломки, кроме превышения скорости полета в момент выпуска шасси, не бывает. Автобус, подошедший за летчиком, стоял в сторонке. Но как отойти от самолета? Это все равно что бегство.

— Ничего, бывает, — успокоительно сказал Кирсанову один из мотористов, пожилой человек в поношенном пиджачке.

— Починим, делов немного, — добавил другой.

Рабочие словно испытывали какую-то неловкость, разделяли душевную боль пилота, старались морально поддержать его.

Пока Сергей переодевался, слух о поломке распространился по аэродрому. Застегивая на кителе пуговицы, он увидел в окно, как к зданию подкатил газик старшего представителя заказчика.

«Из-за меня», — с тоской подумал Кирсанов.

Подошла и черная «Волга» главного инженера завода.

Сергей не спешил. Он знал, что не будет оправдываться и хитрить. Хотелось только собраться с мыслями, прежде чем предстать перед людьми.

На лестнице Кирсанова встретил Гранин, как всегда ровный и невозмутимый. Участливо заглянул в глаза и спросил:

— Скорость?

— Скорость.

— Я так и знал.

Потом возле Кирсанова собрались и другие: Бродов, Ступин, Ильчук.

— Хорошо, — сказал Бродов.

— Что хорошего? — обиделся Сергей.

— Понимаешь, там уже все собрались и грешат на шассистов. Дескать, цилиндры подкосов не выдерживают расчетной нагрузки. Вспомнили, что недавно на завод из строевой части по этому поводу пришла рекламация. А ты своим заявлением поможешь восстановить истину. А может, ты не превышал скорости?

— В том-то и дело, что превысил.

— Положение щепетильное, — поддакнул Ступин.

— Хлопот не оберешься, — согласился и Гранин. — Но ведь ты парень костистый, выдюжишь! — И с ободряющим сочувствием хлопнул Сергея по спине.

Когда Кирсанов открыл дверь и вошел, все присутствующие умолкли и с любопытством уставились на испытателя.

— Садитесь, Сергей Дмитриевич, — тоном, не предвещающим ничего доброго, предложил Коваленко. — Рассказывайте, что у вас приключилось?

Кирсанов остался стоять, только оперся рукой о стол, как бы ища поддержки.

— Разворотило цилиндры подкосов шас…

— Знаем! — перебил Коваленко. — Скажите, отчего так произошло?

— Я выпустил шасси на большой скорости.

— На какой?

— Примерно семьсот пятьдесят километров в час.

— М-м… — Коваленко как-то виновато и вместе с тем неприязненно покосился на главного инженера.

Тот что-то записал у себя в блокноте и взял шляпу.

— Товарищ Кирсанов, у вас к работе матчасти претензии имеются? — спросил он, поднимаясь.

— Нет.

— Тогда мне все ясно. За откровенность спасибо. А то мы уже хотели комиссию собирать! — Инженер с благодарностью кивнул Кирсанову бритой головой и вышел.