И тогда Балашов ощутил пустоту, но не ту азартную, острую после краха с японцами, а будничную и ровную пустоту, которая не свалилась как снег на голову, но правильно и в срок прибыла на станцию назначения. И напрасно Иринка никак не могла успокоиться и говорила матери, что с таким воспитателем из братца вырастет второй мерзавец, которому ничего не будет стоить бросить жену с ребенком и укатить от нее с любовницей,- воспитателя из Балашова не получилось, он тихо отстал от семьи и пошел скитаться дальше. Антонина только усмехнулась, опять на Камчатку поехал, котище седой, но зла на гулливого супруга не держала.

А годы шли, ничем не насыщенные, монотонные, но очень скорые, и после очередного юбилея Балашов заволновался, стал жадно хвататься за жизнь и искать развлечений, терпких и густых, как духи для женщин зрелого возраста. Но силы были не те и обаяние было не то, прелестные женщины с искристым смехом и рысистыми глазами уже охотились в иных лесах, а Балашову доставались другие, на которых раньше он бы и смотреть не стал. Они были капризны и противны ему, звали Балашова папашей, стоили много денег, и денег было не жаль, но хотелось напоследок прикоснуться к свежести и юности и взять там сколько можно соков и сил. Он чувствовал постоянный голод и страх, что не успеет ухватить жгучих земных утех, молодился и ухаживал за своим телом и кожей лица как холеная баба, жертвовал всем ради самого главного непустой постели, потому что за простои приходилось платить временем, которого оставалось в обрез. Он окружал себя и свою квартиру романтическим ореолом, придумывал себе легенды, точно матерый шпион во вражеском стане, и все ждал, когда на его искусственные приманки попадется отливающая серебром здоровая рыбина с тугой плотью. Но когда она наконец попалась, почувствовал, что справиться с ней не сможет и рыбка сама утащит его в мутную глубину.

В доме отдыха, где Балашов имел обыкновение проводить часть отпуска, он познакомился с моложавой чернявой южанкой с диковинным именем Сабина. У нее были блестящие, цвета спелых маслин глаза, небольшие усики на верхней губе и густой, тягучий голос, бросавший шевальера в сладкую дрожь. Она нашла его в толпе самодовольных мещан, видела в нем родственную душу, разочарованную и усталую, и звала степным волком. Она томила и выдерживала его весь срок, рассказывала о своей трагической судьбе и неких обстоятельствах, которые мешают им соединиться, и под конец пала. Потом приезжала к Балашову из Днепропетровска, они пили красное вино, проводили ночи напролет в неге и любви, и после этих набегов утомленный южным темпераментом любовник приходил в себя несколько дней. Балашов слал Сабине жалостливые письма, умолял ее не бросать его, писал о новом смысле и тайне, озарившей его трудную жизненную стезю, Сабина велела терпеть и ждать, надолго исчезала, но однажды приехала к нему и объявила, что преграда, разъединявшая, рухнула и отныне они смогут принадлежать друг другу.

Однако, в отличие от прежних балашовских мармулеток, Сабина оказалась гораздо предприимчивее, и очень скоро Балашов познал кислый вкус женской дисциплины. Поскольку никаких конструктивных предложений от сентиментального любовника не поступало, он перестал быть степным волком, а превратился в обыкновенного подлеца, обманувшего почти неопытную девушку и загубившего ее молодую жизнь на корню. Балашова эти речи утомляли нещадно, и он признался самому себе, что был бы рад, если бы все вернулось на круги своя и Сабина уехала в прекрасную даль. Но признаться в этом своей напористой и цепкой подруге не решался.

Балашов лениво трепыхался в Сабинином садке, как хлебнувший воздуха лещ, и позволял делать с собой что угодно Сабина же стала требовать от Балашова, чтобы он немедленно развелся с Антониной и создал новую благополучную семью с патриархальными основами. Однако инстинкт самосохранения, в отличие от другого инстинкта, срабатывал безукоризненно, и на все уговоры, нежности и угрозы Балашов заученными фразами отвечал, что никогда не посмеет предложить подобное этой святой женщине. Сабина пощипывала усики, обдумывая, как получше состряпать свое дельце, и в конце концов решила устроить очную ставку между заинтересованными сторонами и вынудить Антонину уступить - припугнуть, оскорбить, нахамить и как угодно отбить охоту считаться женой этого тюфяка. Балашову очень не хотелось идти к Антонине в Сабинином обществе, но тут уж степная волчица взревела на полную мощность.

Подлец предстал перед Антониной затравленным и несчастным и начал, запинаясь, представлять Сабину, которая приехала к ним издалека и была так добра, так мила к нему... он глаза боялся поднять на Антонину, и добиться чего-либо толкового от него было невозможно.

- Ну-ка помолчи,- прикрикнула на супруга Антонина,- а вы говорите, да живее.

Сабина взяла Антонину под локоток и повела медовые речи:

- Милочка, таки мы же с вами интеллигентные люди, мы же не будем устраивать никаких скандалов, зачем нам это? Константин Владимирович уже не молод, ему тяжело жить одному. Ему нужно, чтобы о нем кто-нибудь постоянно заботился, готовил обеды, ухаживал, да. У меня тоже была нелегкая жизнь, я вас чудесно понимаю, как вам нелегко приходилось, как вы страдали. Да, милочка, женская доля - тяжкая доля. Но кто, если не мы, будет растить детей, возиться с такими, как он,- и она сокрушенно кивнула в сторону навострившего уши Балашова.- Что же делать, я понимаю, он доставил вам много горя, но и он имеет право на спокойную старость. Ведь нельзя же его бросать одного. Вы с ним, конечно, после всего этого жить не сможете, я вас не осуждаю, нет-нет, а я уж как-нибудь... Антонина Сергеевна, отпустите его с миром, а я уж о нем позабочусь.

- Что, Балашов, пойдешь к ней? - спросила Антонина.

- Я... да я... как ты, Тонечка... не знаю,- забормотал Балашов.

- Так пойдешь или нет?

Балашов молчал.

- Видите, не хочет он что-то. А, Балашов? Давай скорее, не тяни резину.

- Костик? - мягко шепнула Сабина.- Ну же!

- Ну говори же! - воскликнула Антонина.

- Косточка? - еще слаще дыхнула Сабина.

Балашов вдруг извернулся, пригнулся и по слогам выпалил:

- Не-ха-чу! - прошмыгнул в спасительную кухню.

Сабина переменилась в лице, несколько секунд подождала, затем выдала отбойную тираду, в которой слова "импотент" и "климатик" были самыми ласковыми, и, высоко неся голову, ушла.

- Дурень,- ругала Антонина Балашова, как ругают хозяйки побитых в драке кобелей.- Ты б хоть думал, с кем связываешься. Она же тебя сожрет. Ей не ты нужен, а твоя квартира. А потом она начнет наставлять тебе рога, и какой-нибудь ейный хахиль выкинет тебя на улицу. Ты глянь, седой уж стал, а ума ни на грош. И что тебе неймется?

Балашов со всем послушно соглашался, влюбленно и благоговейно взирая с табуретки на Антонину. Потом запыхтел, как самовар, выпятил грудь и отправился к себе прогонять "мерзавку" из дому. Эта акция стоила ему исцарапанного лица и ушата грязи, но все же в результате Балашов одержал верх, Сапочка выкатилась, а предусмотрительный степной волк на следующее же утро врезал в дверь новый замок.

И с той поры Балашов угомонился. Пылкая южанка оказалась последней женщиной, разбившей его сердце, и других попыток разбиться Балашов не предпринимал. Стало пошаливать здоровье, вместо пансионатов он ездил в санатории, а приходя к Антонине, старался откушать ее супов, поелику сам такие делать не умел, а пельмени и консервы желудок воспринимал нынче плохо. Антонина осталась к тому времени одна, у детей уже были свои семьи, и Балашов стал приходить к ней чаще, а на праздники иногда оставался ночевать.

Потом он опять пропал и долго не появлялся. Антонина решила, что Балашов снова загулял, но на сердце у нее было неспокойно, и она позвонила ему, чего прежде никогда не делала. Балашов слабым голосом просипел, что неважно себя чувствует, и, собрав сумку с продуктами, Антонина отправилась проведать мужа. Балашов лежал в прокуренной комнате, в обществе развешенных по стенам обнаженных красоток, и глаза у него были такие же тоскливые, как и у них. Антонина дала ему поесть и стала ругаться, что он не позвал и так бы и подох тут среди этого срама. Балашов, нагнувшись над тарелкой с супом, слушал ее невнимательно, и, жалостливо глядя на его объемную с залысинами голову, Антонина проговорила: