Но он его не дождался. Правда, послышалось некое жиденькое похлопывание в ладоши, но никто, пребывающий в здравом уме, не назвал бы его громом чего угодно.

Кук скосил глаза на Далримпла в надежде, что стальной человек не почувствует себя оскорбленным. На лице Далримпла не отразилось ничего, и Кук приписал это его необыкновенной выдержке. На самом же деле Далримпл оказался настолько заинтригован синим лицом Кука, что даже не заметил отсутствия аплодисментов. Когда Кук представил его слушателям, ему пришлось несколько секунд собираться с мыслями.

Начал он довольно неуверенно:

– Джентльмены и уважаемые преподаватели... гм... конечно, я имел в виду, что вы ВСЕ джентльмены... Я припоминаю историю о фермере-птицеводе, который женился... то есть, собственно, не ЭТУ историю, а про студента-богослова, который помер и попал в... – Тут Далримпл поймал взгляд декана богословского факультета и перескочил снова: – Может, я лучше... э-э... расскажу историю о шотландце, что заблудился по дороге домой и...

История, честно говоря, оказалась неплохой, но смеха практически не вызвала. Вместо этого профессора начали раскачиваться, словно облаченная в манишки компания восточных аскетов за молитвами, и зашептались снова.

Далримпл оказался сообразительнее Кука. Он наклонился к нему и зашипел в его ухо:

– У меня что-нибудь не в порядке?

– Да, ваше лицо стало зеленым.

– Зеленым?

– Ярко-зеленым. Примерно, знаете, как молодая травка.

– Гм, в таком случае может быть вам будет интересно узнать, что ваше – синее.

Оба ощупали свои лица. Сомнений не осталось: на них был нанесен свежий, еще влажный слой краски.

– Что это еще за шуточки? – прошептал Далримпл.

– Не знаю. Лучше продолжайте свою речь.

Далримпл попытался, но мысли его безнадежно спутались. Он выдавил пару фраз о том, как счастлив он сейчас находиться среди вязов, плюща и традиций старого Эли, и плюхнулся на стул. Его лицо стало его угрюмей. Если над ним так подшутили – что ж, он еще не подписывал никаких чеков.

Следующим в списке стоял лейтенант-губернатор штата Коннектикут. Кук вопросительно посмотрел в его сторону.

– А если и я окрашусь в какой-нибудь цвет, когда встану? – пробормотал тот.

Вопрос о том, следует ли его чести выступать, так и остался нерешенным, потому что именно в это мгновение на одном из концов стола появилось нечто. Это была зверюга размером с сенбернара. Она была похожа на обычную летучую мышь с той разницей, что вместо крыльев у нее были лапы с круглыми подушечками на концах пальцев. Глаза у нее были величиной с тарелку.

Всех обуяла паника. Джентльмен, сидевший к ней ближе всех, резко откинулся назад и едва не упал вместе со стулом. Лейтенант-губернатор перекрестился. Профессор-зоолог из Англии надел очки.

– Клянусь Юпитером, – воскликнул он, – это же радужный тарсир! Только немного великоват, вы не находите?

Тарсир натуральных размеров с удобством разместится у вас на ладони, он довольно симпатичен, хотя и немного смахивает на привидение. Но тарсир подобных размеров – это не то зрелище, на которое можно бросить мимолетный взгляд и продолжать заниматься своими делами. Оно ошарашивает вас, лишает дара речи и может превратить в вопящего психа.

Тарсир тяжелыми шагами измерил все три с половиной метра стола. Все были слишком заняты тем, чтобы оказаться от него подальше, и никто не заметил, что он не бьет бокалы и не переворачивает пепельницы, а самое главное – того, что он слегка прозрачен. Добравшись до противоположного края стола, он исчез.

Любопытство боролось в Джонни Блэке с лучшими побуждениями его медвежьей натуры. Любопытство подсказывало, что все эти странные события происходили в присутствии Айры Мэтьюэна. Следовательно, Мэтьюэн являлся по меньшей мере многообещающим подозреваемым. «Ну и что? – отвечали его лучшие побуждения. – Он единственный человек, к которому ты по-настоящему привязан. Даже если ты узнаешь, что он главный виновник, то не станешь его выдавать, верно? Не суй-ка лучше свою морду не в свое дело и не вмешивайся».

Но в конце концов любопытство, как и обычно, победило. Удивительным было лишь то, что лучшие побуждения продолжали его отговаривать.

Он отыскал Брюса Инглхарта. Юноша имел репутацию благоразумного человека.

Джонни объяснил:

– Он ввел себе пррепаррат Мэтьюэна – шделал шебе инъекшию в шпинной можг – хотел пошмотреть, как он дейштвует на шеловека. Это было неделю нажад. Должжно ужже шработать. Но он шкажал, што эффекта нет. Можжет и так. Но как рраз шерреж день нашшалишь те штрранные вешши. Ошшень шложжные шутки. Дело ррук гениального пшиха. Ешли это он, я должжен его оштановить, пока он не наломал дрроф. Помошешь мне?

– Конечно, Джонни. Держи пять.

Джонни протянул ему лапу.

«Дарфи Холл» загорелся через две ночи. Вот уже сорок лет в университете шли дискуссии, стоит ли сносить это одновременно и уродливое, и бесполезное здание. Некоторое время оно пустовало, только в подвале располагалась контора казначея.

Около десяти часов вечера кто-то из студентов заметил пляшущие по крыше язычки пламени. Не следует винить Нью-Хевенскую пожарную команду в том, что пламя распространялось с такой скоростью, словно здание было пропитано керосином. Когда они прибыли, сопровождаемые примерно тысячью зрителей, весь центр здания уже горел, издавая рев и треск. Какой-то ассистент храбро бросился внутрь и вернулся с охапкой бумаг, которые, как потом выяснилось, оказались кучей никому не нужных экзаменационных бланков. Пожарные залили горящее крыло таким количеством воды, что его с лихвой хватило бы погасить Везувий. Некоторые из них взобрались по пожарным лестницам на крышу и стали пробивать в ней дыры.

Казалось, что вода не справляется с огнем, и пожарные вызвали подкрепление, развернули новые шланги и пустили еще больше воды. Толпа студентов принялась скандировать:

– Раз, два – за пожарных! Три, четыре – за огонь! Давай, лей, ребята! Держись, пожар!

Джонни Блэк наткнулся на Брюса Инглхарта, бродившего в толпе с блокнотом и карандашом, пытаясь раздобыть материала для Нью-Хевенского «Курьера». Инглхарт поинтересовался у Джонни, не известно ли ему что-нибудь.

– Я жнаю только одно, – ответил Джонни. – Никохда рраньше не видел холодного пожжара.

Инглхарт посмотрел на Джонни, потом на горящий дом.

– Разрази меня гром! – воскликнул он. – Мы ведь даже здесь должны ощущать жар. Ей-ей, это холодный пожар. Думаешь, еще одна супернаучная шутка?

– Давай пошарим вокрух, – предложил Джонни. Они повернулись к пожару спиной и принялись заглядывать за кусты и ограды на Элм Стрит.

– Эй! – крикнул Джонни. – Давай шуда, Бррюш!

В островке тени за кустом стоял профессор Айра Мэтьюэн, а рядом с ним – треножник с кинопроектором. Джонни мгновенно разобрался, что к чему.

Застигнутый врасплох профессор едва не рванул наутек.

– А, привет, Джонни, ты почему не спишь? Я тут только что нашел этот... э-э... этот проектор...

Джонни, недолго думая, пихнул проектор лапой. Мэтьюэн поймал его на лету, и гудение мотора смолкло. В то же мгновение исчезло и пламя. С места пожара все еще доносились рев и треск, но огня уже не было. Более того, на крыше, с которой продолжали стекать галлоны воды, не оказалось ни единой подпалины. Пожарные озирались по сторонам с дурацким видом.

Пока зрачки у Джонни и Инглхарта еще расширялись, привыкая к внезапно наступившей темноте, Мэтьюэн исчез вместе с проектором. Они успели заметить, как он, с треножником на плече, промчался галопом по Колледж Стрит и исчез за углом. Они бросились вслед, за ними последовало несколько студентов, влекомых тем самым инстинктом, что заставляет собак преследовать автомобили.

Они увидели впереди Мэтьюэна, потеряли его, потом снова заметили. Инглхарт был толстоват для быстрого бега, а Джонни плохо видел в темноте. Джонни рванулся вперед, когда стало ясно, что Мэтьюэн направляется к старому особняку Фелпса, в котором жили несколько холостых преподавателей и сам Джонни. Все ушли из дома посмотреть на пожар. Мэтьюэн опередил Джонни на три прыжка и захлопнул дверь у него перед носом.