Так благодаря смеху Небесного дара в доме Ню был раскрыт гнусный сговор. Старик стал меньше ходить к ребенку, и тому оставалось смеяться лишь украдкой, для себя.

Постепенно Небесный дар прожил целых шесть месяцев. А это уже не шутки, отсюда недалеко и до года. Госпожа Ню наставляла кормилицу:

— Если кто-нибудь будет спрашивать, сколько ребенку, говори: полгода!

Конечно, «год» звучит гораздо солиднее, чем «месяц» или тем паче «день». И хотя Небесный дар этого не понимал, в его жизни действительно произошли изменения, причем довольно значительные. Если человек достигает полугода и в его судьбе ничего не меняется, это значит либо то, что оп святой, либо — что он скоро отправится к праотцам. А поскольку Небесный дар еще не умер, мы имеем возможность говорить о некоторых изменениях в его жизни. Ведь жизнеописание создается именно о живом человеке, а о мертвых пишутся некрологи.

В определенном смысле это было время освобождения. Госпожа Ню хотя и славилась своими познаниями в самых различных областях, но детей еще не выращивала и не решалась судить, когда их нужно освобождать от пеленок — в шесть или, скажем, в восемь месяцев. Наконец она удостоила вопросом кормилицу:

— Наверное, можно уже не пеленать? Когда вы в деревне это делаете?

Кормилица снова вспомнила про мешок с песком или отрубями:

— Мы ведь все время в поле работаем, так что пеленать младенца не можем. Просто сажаем его в мешок, подвязываем под горло и следим, чтоб не задохнулся.

Госпожа была разочарована этим ответом. Когда начальник спрашивает народ о мнении, он надеется, что народ проявит сознательность и скажет начальнику приятное, в крайнем случае что-нибудь выдумает, а эта — снова о мешке с песком! Госпожа смерила кормилицу презрительным взглядом.

Совсем иначе повела себя тетушка Лю. Когда госпожа спросила ее, она тут же закрутила своими глазками (один ее глаз ничего не видел, но крутиться мог, как здоровый) и подумала, что госпожа всегда спрашивает неспроста. Если она интересуется уличным разносчиком пирожков из клейкого риса, значит, собирается отметить праздник начала лета или полакомиться пельменями с какой-нибудь особой начинкой.

В общем, подумав, тетушка Лю ответила так, чтобы госпожа могла проявить свою эрудицию:

— Ведь маленькому господину уже скоро восемь месяцев…

— Какое восемь! Только что полгода исполнилось. А ты вечно все путаешь. — Хозяйка была довольна тем, что у нее память лучше, чем у других.

— Он так быстро растет, что и девять месяцев можно дать! — попыталась вывернуться тетушка Лю. Ее лесть была увесиста и приторна, как гуандунский лунный пряник; она действовала не стилем, а идейным содержанием. — Но вообще-то и в полгода можно уже не пеленать, пора переходить на курточки и штанишки.

В действительности она тоже не знала, когда полагается отказываться от пеленок, так как и ее дети росли в мешках, но раз госпожа спрашивает, значит, хочет дать Небесному дару свободу. Если бы она хотела обезглавить младенца, то тетушка Лю первая связала бы его и потащила на плаху, а сейчас задача другая.

Как бы там ни было, по Небесного дара наконец освободили от пут и переодели в ползунки. Кормилица сразу обнаружила, что шестимесячное тюремное заключение имело эффект: его ноги отнюдь не были колесом, а, напротив, даже немного прогибались вовнутрь. Правда, она поостереглась сказать об этом госпоже, и хорошо, что сделала так, — иначе его мигом снова бы запеленали.

К счастью, Небесный дар, как типичный мужчина, совершенно не стремился к округлости форм. Он просто радовался освобождению, засовывал кулачки в рот, дрыгал ножками и вообще был удовлетворен.

Но на самом деле ему следовало не столько радоваться, сколько помнить, что и смеяться, и плакать надо в меру. Когда, дрыгая ножками и весело пуская пузыри, он говорил «па», он думал, что поступает разумно, однако некоторые окружающие исходили из совсем иных, мистических соображений. В частности, госпожа Ню считала, что настоящий ребенок, понимающий, что такое благодарность, должен начинать со звука «ма». Звук «па» явно адресовался господину Ню, а разве он мог считаться достойным отцом?

Господин Ню был, конечно, очень доволен. В пятьдесят с лишним лет впервые стать отцом — после этого и помереть можно спокойно, а он еще и помирать не собирался! Но чем активнее он радовался, тем тревожнее ему становилось, и он с боязливой улыбкой поглядывал на жену. Та ходила мрачнее тучи и все больше убеждалась, что такой видный ребенок не должен называть папой такого невзрачного отца.

Тетушка Лю, как всегда, с готовностью вильнула хвостом и скосила свой единственный глаз в рот Небесного дара: — Скажи «мама»! Скажи «мама»!

Небесный дар молча закатил глазенки и тихонечко напрудил в штаны. «Попусту прожил полгода!» — подумала тетушка Лю. Но Небесный дар так не думал, и вообще, откровенно говоря, ничто живое попусту не существует. О другом мы судить не беремся, а Небесный дар, например, уже обладал своим собственным обликом: стало быть, недаром полгода сосал молоко. Он хоть и не говорил почти ничего, но отнюдь не бездельничал и, видимо, размышлял над своей внешностью. Иначе почему он был похож именно на себя самого, а не на кормилицу или Тигренка? Жизнь — это своего рода творчество; даже у краснорожего дебошира может вырасти белолицый и скромный сын.

Ноги у Небесного дара были слабенькие, но это не его вина. Плоский затылок он тоже не мог сам исправить. Госпожа Ню считала, что ребенка нельзя часто брать на руки, поэтому все полгода (за исключением тех моментов, когда его кормили грудью) он пролежал на спине, и затылок его стал плоским, как доска. Сейчас Небесного дара хоть и одели в ползунки, но на руки по-прежнему почти не брали. Кормилица была бы не прочь брать, да госпожа Ню считала, что это может испортить ребенка. Любовь любовью, а воспитание воспитанием. К правилам нужно приучать с малолетства, иначе настоящего чиновника не вырастишь. Дети должны лежать, а слуги стоять, поэтому свои творческие способности Небесному дару приходилось проявлять только на лице. Я не решаюсь утверждать, что у него был талант, но собственные представления о лице у него, несомненно, существовали, может быть, даже с элементами зазнайства.

Среди многих типов героев самый опасный — это человек с простой внешностью и сложной психологией. Небесный дар, вероятно, понимал это. Он, можно сказать, совсем забыл о бровях и ресницах, но, безусловно, рассчитывал на то, что они вырастут в будущем. Его маленькие черные глазки часто закатывались или прятались под голыми веками. Нос был короткий и вздернутый, словно к чему-то принюхивающийся. Губы тонкие — их легко растянуть и в улыбку, и в плаксивую гримасу. Все лицо похоже на тыкву, расширяющуюся книзу, потому что щечки были пухленькими. Когда Небесный дар не плакал и не смеялся, а молча моргал голыми веками над вздернутым носиком и тонким ртом, никто не мог догадаться, что он замышляет.

Лицо его было светло-желтым, похожим на слоновую кость. Брови и ресницы отсутствовали, но на макушке торчало немного рыжих волосков. Если рассматривать его облик по частям, то, в сущности, но за что даже зацепиться — невзрачный ребенок, хотя в будущем, кто знает, может быть, станет героем. Что же касается невзрачного облика, то Небесный дар создавал его не без умысла — вероятно, для того, чтобы позлить госпожу Ню.

Как бы там ни было, он владел некоторыми художественными приемами, например спасался с помощью щек. Когда госпожа Ню сердилась на него, се гнев проходил, едва она бросала взгляд на его пухлые щечки. Главная черта будущего чиновника — мясистость, а наличие бровей или ресниц — дело второстепенное. К тому же ребенок еще двадцать раз изменится: может, у него в один прекрасный день вырастут брови пушистые, как гусеницы шелкопряда. В общем, госпожа, чтобы умерить свое недовольство, предпочитала смотреть на щечки Небесного дара. Гости, естественно, тоже смотрели лишь на то, что легче было похвалить. Ведь толстые щеки считались признаком благополучия! А места невзрачные можно было попросту обойти, умолчать о них, поскольку искусство — это прежде всего умелое распределение внимания. Если бы пухлостью отличались не щеки, а попка Небесного дара, ему оставалось бы лишь постоянно ждать трепки.