Лорен не выразил какого-либо отношения к результатам того памятного Ректората. Он перешел в веденье архивов и занял чисто номинальную должность помощника архивариуса. Все знали о том, что Лорен был потрясен завещанием Валенена и сильно переживал собственную несостоятельность, - о карьеристских устремлениях Лорена среди магистров ходили язвительные слухи. Лорен перестал показываться на глаза, стал избегать Ректората, не смотря на все мои просьбы (я чувствовал себя неловко и не мог приказывать разбитому старику соблюдать установленные традиции, - ведь для него они были нарушены!)...

Через два года с небольшим Лорен тяжело заболел и умер. Он так и не высказал своего отношения к происходящему. Неожиданно Керн, на которого я так полагался и кто мне так успешно помогал в нелегком деле управления Школой, попросил меня избавить его от должности помощника. "Почему?" - спросил я его, уже зная ответ. Керн мне ответил, старательно отводя глаза. Его тяготила власть - он хотел бы заниматься спокойными вещами, обрести душевную тишину в исполнении литургии. Управление Школой вызывало нередко противоречивые чувства, неудовлетворение, раздражение, - и все это было не для него... Но истинную причину просьбы Керна я понял лучше, чем он думал: Керн внутренне считал себя своего рода причастным к печальной кончине Лорена. Он почувствовал виновным в смерти бывшего помощника и его было не переубедить. Мне стоило больших трудов согласиться с его просьбой. Я созвал Ректорат и огласил свое решение. Однако, магистры были опечалены смертью Лорена и не высказали какого-либо неудовольствия или замешательства, - это заседание прошло мимо них и вряд ли оставило свой след. Я назначил своим помощником Олехена и Керн одобрил мой выбор, - казалось вполне естественным, чтобы моложавый Ректор сделал своим помощником совсем еще молодого магистра (ему в тот год стукнуло тридцать шесть). Так я посеял зерно неискренности, о чем совершенно не подозревая...

Первое время дела шли хорошо. Шероховатости в отношениях Школы и городских властей мне удалось ликвидировать. Благодаря стараниями Олехена и Голлу, магистра риторики, нашей Школе удалось набрать большое количество кандидатов, - к явному неудовлетворению Школы Холле: упор на прозелитизм был коньком Холлеанской традиции. Со временем забылась печальная кончина Лорена и неожиданная отставка Керна. Я целыми днями занимался сложными делами управления и одновременно преподавал право в аудиториуме непоседливым ученикам. В то время область права была одной из актуальных дисциплин: улаживание конфликтов между сообществами, разделение полномочий верховных и местных властей, взаимоотношения различных Школ, регулирование торгового оборота, - многие проблемы Изученного мира питали развитие этой дисциплины. В моем лабораториуме работало сразу десять магистров и был издан многотомный труд по истории государственного права Центральных сообществ от смерти Перинана по наши дни - я до сих пор горжусь этим трудом и считаю своим единственным по-настоящему значимым достижением. Школе удалось закрепиться в одиннадцати новых городах и селениях, и это меня радовало. Было время, когда я чему-то радовался, - сейчас в это верилось с трудом...

Я не могу сказать, что что-то знал о существовании ученика Йорвена Сассавата. Конечно же, как Ректор, я знал, что такой ученик существует и что он прилежно слушает лекции в аудиториуме и неплохо выполняет практические задания. Более детально я познакомился с ним на уроках права. Тогда я и заметил жадно слушающего Йорвена. Со временем я отметил, что этот странный ученик (а он все-таки был немного странным на фоне сыновей удачливых торговцев и зажиточных ремесленников) больше тяготеет к общеисторической тематике, нежели к чему-то конкретному. Словно бы он ищет себя среди многочисленных исторических дисциплин. И его совершенно не интересует карьера сама по себе и те льготы, которые предоставляются историку в Изученном мире. В отличие от других учеников, Йорвен не старался улизнуть с практических занятий куда-нибудь в город и редко высказывал желание встречаться с родителями: не то чтобы он их не любил, просто он не хотел лишний раз отвлекаться от Изучения. Больше всего к этому ученику благоволил толстый Игат. Несколько раз он расхваливал мне Йорвена и просил меня по окончанию ученичества разрешить взять ему серьезную тему для практики. Совсем наоборот было с Керном и Олехеном. Если первый сдержанно отзывался о Йорвене, - чувствовалось по скупым ответам, что этот ученик, мягко говоря, не благоволит к изучению ритуалов, - то второй не раз раздражался: ученик высказывал мало интереса к литургике и вяло проявлял себя в литургическом пении или декламировании. Мне поначалу было не понять Олехена. Я считал его серьезным человеком, уравновешенным для того, чтобы не обращать внимание на оплошности или пассивное поведение учеников (если это не нарушает традицию). Но вскоре я понял: Олехен не взлюбил ученика за то, что тот своим незаинтересованным видом подрывает власть Олехена как преподавателя в его собственных глазах. Тогда мне открылась темная сторона моего первого помощника: он был самолюбив и тщеславен. Обычно, если ученик плохо или незаинтересованно учиться по какому-то предмету, то в этом виноват сам преподаватель, а не ученик. Олехен думал по-другому. Однажды на его жалобы я отреагировал несколько раздраженно: меня стала раздражать слабость преподавателя, выставляемая им самим в качестве добродетели. Я осадил Олехена и впервые увидел, как его глаза мстительно сузились. Предать бы значение этому мелкому эпизоду и многое не случилось! Но я добродушно проигнорировал недобрый взгляд своего помощника...

В пятом году своего наставничества я произвел Йорвена в степень магистра и разрешил ему созидать историю сообщества Лорихар. Я сам хотел проверить этого многообещающего магистра, доверив ему такую ответственную работу. Многие магистры-практиканты не согласились участвовать в конкурсе, - я знал причины такой незаинтересованности и потому знал их будущее. Только трое выставило свои кандидатуры на конкурс: Йорвен, Пеол и хромоножка Ти-Сарат. Это несколько огорчило меня: только трое из целого выпуска на проверку обещали стать настоящими историками! Это насторожило меня и привело к неутешительным выводам: многие ученики слишком увлекались внешней стороной Изучения, отдавая в основном предпочтение традиции, ритуалу и литургике. Кроме духовного сана историка их ничего не интересовало и они стремились побыстрее выйти из стен Школы и получить какую-нибудь выгодную синекуру в Центральных сообществах. Даже некоторое увлечение правом теперь представлялось мне в ином, нежели прежде, свете: будущие историки хотели знать тонкости закона, чтобы впоследствии с выгодой для себя ими манипулировать... Когда я высказался в пользу кандидатуры Йорвена, многие члены Ректората недоуменно подняли брови Йорвен не отличался ревностным соблюдением формальной стороны Изучения. Особенно был недоволен Олехен, но в этот раз он побоялся высказать сомнение в правоте моего решения. Часть магистров предполагала, что я поручу исполнение заказа человеку, проявившему себя безупречно по всем меркам. Я и сам понимал, что это некоторый риск. Однако мое разочарование в том выпуске учеников почему-то подстегнуло к непродуманным действиям: мне хотелось доказать самому себе, что выпускники Школы - хоть и немногие могут с успехом делать то, что делают уже опытные магистры. Доказать себе и в том найти долгожданное душевное успокоение. Это была ошибка. Теперь я понимаю, что человеку нетрадиционных взглядов и творческой требовательности нужно было дать время, чтобы в нем вызрела ответственность перед Школой. Так он мог соблазниться неконтролируемым созиданием и надорваться. Как говорил великий Перинан: "Искусство историка состоит в том, чтобы уметь себя ограничивать в чем-то дабы произвести великое в главном..."

Когда Йорвен, окрыленный таким успехом (я прекрасно понимал его, - еще бы серьезная работа для практиканта!), отказался от руководства некоторых магистров, это меня насторожило. Подобный шаг ничем не противоречил традиции Школы: магистр-практикант мог вести первую тему Изучения самостоятельно. Однако, самоуверенность Йорвена не понравилась мне: он мог бы ограничиться номинальным руководством одного из старших магистром, таким образом получив необходимую моральную поддержку и уже наработанный опыт. Самолюбие и жадность к Великой науке перевесили разумность и постепенность. Старшие магистры (даже Игат, который слыл фактическим покровителем Йорвена) обиделись. Особенно негодовал Олехен. Он впервые сделал мне серьезное замечание: столь важный заказ нужно было поручить другому практиканту. Что будет, если Йорвен своими непродуманными действиями сорвет своевременное исполнение работы? Ведь тогда Школа лишиться своего авторитета в Лорихаре и этим неизбежно воспользуются ортодоксы Холле!.. С формальной стороны мой первый помощник был прав: если произойдет непоправимое, вся ответственность ляжет на меня и это я знал. Я видел истинные причины явного недоверия Олехена к Йорвену: он ненавидел его и по личным качествам, и потому, что не мог простить откровенного неуважения к сакральной силе литургии. Еще одной причиной протеста Олехена являлось по сути противление мне, а не Йорвену: Олехен хотел власти больше, чем ею обладал... Почему я резко ответил магистру Олехену? Наверное, и потому, что не мог признать свою оплошность: Ректор, хоть будь он самый мудрый и опытный из магистров, должен консультироваться по серьезным вопросам со своими коллегами. Это являлось традицией Школы Перинана - в отличие от авторитарных методов управления в Школе Холле. Я этого не сделал, - было видно невооруженным глазом, как Олехен того и ждет, как доказать мою неправоту: для него это уже была борьба, а не сотрудничество. Это меня вывело из себя. Я грубо поставил Олехена на месте: последнее решение всегда остается за Ректором, а всю ответственность за Йорвена я беру на себя и не Олехену мне напоминать об этом. Олехен вспыхнул, но промолчал. В тот день наши отношения в конец расстроились. Больше Олехен в моем присутствии не улыбался...