А из храма доносились звуки фисгармонии.

Позавчера Митя пришел поздно, взволнованный, и рассказал, как они с игуменом сидели в трапезной и думали, что можно подарить Патриарху ко дню его Ангела от монастыря.

— Венедикт вырезает панагию… А что бы нам придумать? Вот ты, Димитрий, хочешь тоже что-нибудь подарить?

— Я? — засмеялся Митя. — Но у меня ничего подходящего нет.

— Ты бы мог, например, написать для него музыку?

— Я не знаю…

— Тебе понравился Патриарх? — с пристрастием допрашивал игумен, — Как ты его увидел?

— Очень понравился, — чистосердечно признался Митя. — Мне показалось, что я увидел живого святителя.

— Это хорошо тебе показалось.

Отец Михаил разыскал в шкафу журнал «Лозовый крест» со стихотворением одного архиепископа, посвященным Патриарху: «Твоей жизни радуется нация, потому что ты повел ее по пути Христа».

— Попробуй написать музыку на эти стихи. Только надо совсем забыть о себе, не допустить честолюбивых помыслов. Если ты будешь думать: «Вах-вах, какой я одаренный мальчик, сижу, сочиняю гимн… Чем бы всех удивить?» — то лучше не пиши ничего. Но если услышишь музыку, на которую ложатся эти слова, — не знаю, где ты ее слышишь: в сердце, в воздухе, пусть она пройдет через тебя, как то, что тебе не принадлежит… Мы должны все делать для Бога, во славу Его, жить самим делом, а не ожиданием плодов. А уж какой получится плод, кислый или сладкий, это не от одних намерений зависит. Человек только пашет, сеет, но плоды созревают по Божьей воле.

Весь день вчера Митя сидел за фисгармонией, оглушая реставраторов, работавших на верхних ярусах. И вчерне закончил гимн для шестиголосного мужского хора.

Теперь он ждал, когда игумен освободится и послушает.

К Митиной радости, отец Михаил очень одобрил гимн.

— Удивительно, что он получился грузинский. Я боялся, что ты сочинишь что-нибудь такое… помпезно итальянское. Когда это ты успел почувствовать грузинский дух в музыке?

В первые дни после приезда мы раз пять были на патриарших службах в кафедральном соборе — никогда раньше не приходилось нам слышать ничего, подобного мужскому сионскому хору, исполнявшему древние церковные песнопения. Их нельзя спутать ни с какими другими, им невозможно подражать.

Патриарха должны были поздравить на вечерней воскресной службе в соборе; еще оставалась ночь, чтобы переписать ноты.

До поздней трапезы с гостями и после нее Венедикт с Митей усердно писали, разложив на столе нотные листы. Венедикт написал текст красивым округлым шрифтом, а на обложке нарисовал тушью древний болнисский крест.

Всенощную начали в десятом часу, проводив всех гостей. Митя не поехал с ними, потому что утром мы собирались причаститься. До сих пор мы обычно причащались вместе.

Как преображается наша маленькая базилика на всенощной… Всю неделю ты ждешь этих минут, когда в проеме над низкими картонными, как будто бутафорскими, царскими вратами сначала появится голова отца Михаила, потом раскроются створки врат и ты увидишь алтарь в его бедности и сиянии.

За высоким оконцем с отбитым углом стекла уже ночь. Игумен, облаченный в потертую фелонь и епитрахиль, крестообразно кадит престол. Голубоватый, белесый жертвенный дымок клубится, разливает по храму запах ладана. Алтарь такой тесный, что фигура игумена в широкой фелони едва умещается между вратами и престолом. Но вот он отходит на шаг, чтобы покадить жертвенник, и тебе открывается престол.

Горнего места нет совсем, а престолом служит каменный выступ стены, одетый красным покровом с серебряным шитьем. Зажжен семисвечник с желтыми лампадами, еще две высокие свечи горят по краям — в полутемном храме это сияние в алтаре кажется очень ярким, — лежат два напрестольных креста и между ними Новый завет в тисненом переплете.

— Слава Святей, Единосущной, Животворящей и Нераздельней Троице…негромко подаст игумен начальный возглас.

Монастырский хор — отец Венедикт, как в черную тогу завернутый в старую рясу, Арчил и Митя в подрясниках — отзовется от аналоя.

— Приидите, поклонимся Цареви нашему Богу. Придадите, поклонимся и припадем Христу, Цареви нашему Богу.

Митя прочтет на хуцури предначинательный псалом, благословляющий Господа, сотворившего Своею Премудростью этот дивный мир. Врата затворятся, как двери рая. Хор откликнется на великую ектению покаянным «Господи, помилуй…». И вот на вечернем входе со свечой поют одну из самых прекрасных и древних молитв:

— Свете тихий святыя славы Бессмертнаго Отца Небеснаго, Святаго, Блаженнаго, Иисусе Христе! Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, Поем Отца, Сына и Святаго Духа, Бога…

Служба идет на грузинском языке, но все знакомо и узнаваемо. Иногда я слежу за ней по церковнославянскому или русскому тексту, и слова молитв и Псалмов отзываются в глубине сердца, как будто рождаются его биением.

Потом утреня, покаянное шестопсалмие с приглушенным светом:

— Боже! Ты Бог мой, Тебя от ранней зари ищу я; Тебя жаждет душа моя, по Тебе томится плоть моя в земле пустой, иссохшей и безводной…

Теперь я знаю, зачем Ты создал нашу душу такой беспредельной, такой глубокой, что ничем на земле ее нельзя заполнить, и за всякой радостью есть желание радости более чистой, за всякой любовью — желание высшей любви. В нашей неутоленности, неутолимости — тоска о Тебе, нескончаемой Радости и вечной Любви, и всякое наше желание в последнем его пределе это желание Бога.

Всенощная кончается ко второму часу ночи, а исповедуемся мы после нее. Сначала выхожу из храма я, и Митя закрывает изнутри тяжелую дверь.

Я сижу в темноте на выступе стены, прислонившись к шершавому Теплому камню, и смотрю, как горит надо мной несметное множество свечек-звезд. Там продолжается всенощная, и хоры Ангелов поют великое славословие:

— Слаба в Вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение. Хвалим Тя, благословим Тя, кланяемтися, славословим Тя, благодарим Тя, великий ради славы Твоея… Ради этой великой Его славы завтра взойдет солнце, раскроются чашечки цветов, запоют птицы. И день раскроется, как новая страница Книги Бытия, книги об Абсолютном, написанной на доступном нам языке относительного.

Вневременный словарь этой Книги несравненно богаче нашего. Не только краски, запахи, звуки, То, что мы воспринимаем чувством, сами чувства и мысли, движение их и перемены, но и человек, зверь, дерево, звезда, гора, дождь — это живые слова живого Бога, сказанные для нас. Что такое сам по себе какой-нибудь цветок мака или василек с его синим венчиком? Трава полевая, которая сегодня есть, а завтра увянет, как и мы все. И весь мир, принятый сам по себе — преходящий, текущий, умирающий, — Не больше чем прах, возметаемый ветром. Но вот ты примешь цветок как слово Бога, обращенное к тебе, как знак любви, ты примешь мир как дар, незаслуженный и великий, и сердце исполнится благодарности и ответной любви: «Хвалите Его, солнце и луна, хвалите Его, вся звезды и свет. Хвалите Его, небеса небес и вода яже превыше небес. Да восхвалят Имя Господне: яко Той рече, и быша: Той повеле, и создашася…»

А что такое грех?

То, что отделяет нас от Бога.

Наша вина перед Его любовью.

Запретный плод, съеденный ради него самого, не насыщает. Любовь, отдельная от Бога, не выдержит нагрузки непомерных ожиданий, не утолит нескончаемой жажды.

С какой тоской я припадала к любому источнику раньше, сначала каждый раз надеясь, со временем заранее зная, что это как утоление жажды во сне, после которого просыпаешься с пересохшей гортанью. Об этом Он говорил самарянке: «…Пьющий воду сию возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек».

Но «жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром» — так кончается Откровение.

Одна свеча горит, освещая Евангелие, крест на аналое и отца Михаила, сидящего перед ним. Я останавливаюсь рядом, прислонившись к стене, и у меня перехватывает дыхание, как всегда перед первыми словами исповеди.