Ранним утром в первых числах декабря в редакции "За рулем" раздался характерный звонок междугородки.
- Але-але! Это двести семь, семь-девять, восемь-четыре? - выстрелило из телефонной трубки.
- Да.
- Соединяю. Тольятти... Говорите!
- День добрый. Богданова, пожалуйста, - прохрипел знакомый голос Владлена Васильевича. И я тут же подумал: "Какое же я дерьмо! Дотянул все-таки!"
- Привет, Владлен! Это я и есть.
- Богданов, ты, я чувствую, совсем захирел в своей редакции. Забыл, что ли, о нашем договоре? Декабрь ведь! До гонки две недели. Машина, между прочим, уже ждет тебя.
- Владлен, прости меня... - я на секунду замолчал, подначивая себя: давай решайся и так два месяца тянул.- Буду у тебя через пару дней. Встречай.
- Вот это другой разговор! А я уж было решил, что ты передумал. Давай-давай, пошевеливайся...
Уже полтора года я не садился за руль спортивной машины, сменив профессию автогонщика на профессию журналиста.
Из спорта уходил трудно. Причем уходил на подъеме и в самом начале золотой поры раллиста (мне было тридцать один). Конечно, можно сказать, что так оно и легче. Куда страшней, когда все позади, а впереди и быть ничего не может. Это верно, однако в моей ситуации срабатывал другой механизм: покинув спорт, человек не может освободиться от его будоражащего душу притяжения до тех пор, пока чувствует в себе способность сражаться и побеждать.
Спортсмен, оставив помост, ринг, дорожку... страдает, ко всему прочему, и чисто физически. Некуда ему приложить свои сверхлрыгучесть, сверхбыстроту, сверхвыносливость и все остальные "сверх". Это все равно что лишним органом обзавестись, а потом вдруг выяснить, что он вовсе тебе и не нужен! Но "орган"-довесок внимания требует, опять же место занимает. Хорошо, если применение ему подыщешь или он без тренировки сам атрофируется. А если он такой вымахал, что под него уже весь организм перестроился?
Ладно, с теми, которые бегают, прыгают, дерутся ну и тому подобное, все понятно. А у автогонщика где прячется его "сверх", которое ему жить не дает? Если конкретно, то что же у меня такое "выросло", что не давало покоя? Сказать честно - так вроде ничего. Танцевать, правда, хуже стал. Но не подумайте, будто это синдром "плохого танцора" (я, кстати, и раньше не очень-то). Просто позвоночник как палка стал, причем кривая. Шутки шутками, а вот если у вас есть знакомый гонщик-профессионал, которому за тридцать, попробуйте спровоцировать его на быстрый танец и тогда сами убедитесь в его "пластичности". Но вернемся к "органу", который мешал жить. Поскольку говорить я буду только о профессионалах, то вкратце обрисую, чем они отличаются, на мой взгляд, от любителей, которых ныне тьма.
Любитель в автоспорте жаждет приключений, сверхострых ощущений. Для него гонка - это прежде всего средство получения удовольствия. Для профессионала - это образ жизни, который либо приходит с большим опытом, либо, как говорится, дар, а скорее, крест божий.
Любитель садится в автомобиль, и тот становится для него своего рода аттракционом "Эх, прохвачу!" Профессионал садится в автомобиль, и он становится для него телом. Не спецодеждой и не костюмом индпошива, а телом, которому предстоит тяжелая работа.
Часто ли рискуют профи? Нет. Дело в том, что риск любителя - это игра с собственным страхом. Как в сказках: вначале напои-накорми, потом рассмеши, а уж потом, как апофеоз удовольствия, - напугай. Так вот, там, где рискует любитель, он делает это, как правило, по невежеству. У профессионала в аналогичной ситуации и мысли о риске не возникает. Причем не возникает вовсе не потому, что потолок его возможностей на порядок выше. Просто у него к езде в принципе другой подход - это работа. Он тонко чувствует предел своих возможностей. При необходимости может приблизиться к нему вплотную, как бы подпереть, но езда на пределе требует от гонщика колоссальной энергетики и довольно быстро изматывает. По мере истощения "потолок" начинает давить, опускаться все ниже и ниже. Можно, правда, поднажать, найти какой-нибудь запасец, стимульнув себя злостью, например, а можно и на риск пойти. Только этот риск - действительно риск! Уповать в нем можно лишь на везенье. А рассчитывать постоянно на везенье - это несерьезно.
Веду я столь долгий разговор о профессионализме, чтобы прояснить ситуацию, предшествующую телефонному звонку в то раннее утро, и развитие дальнейших событий.
Вот теперь можно вернуться к теме. Напомню, речь шла об "органе", мешающем спокойно жить гонщику-профессионалу в отставке (осточертело слово "профессионал", да и "гонщик" - не лучше). Я еще говорил, что для гонщика автомобиль - это его тело. Так оно и есть. Без обостренного "чувства автомобиля" на трассе делать нечего! Вот оно, это чувство, и "накачано", как бицепс у штангиста. И где же, поинтересуетесь вы, находится этот "бицепс"? А вы спросите у любого гонщика. И знаете, что он вам ответит? "Чем чувствую? -наверняка переспросит он, посмотрит на вас оценивающе, мол, можно ли такое сказать, и если решит, что можно, то услышите: - Да задницей я чувствую!" К этому я еще вернусь (имеется в виду "чувство автомобиля"), а что касается ответа, то он, в первом приближении, весьма точен.
И еще. При сверхнагрузках время как бы замирает, ход его становится тягучим, словно застывший мед. За какое-то мгновение успеваешь столько всего осмыслить, проанализировать, что при обычном течении времени и сотую долю из того не осилить. Это не просто замедление - это соприкосновение с иным миром, а порой и полное погружение в него. Самому мне сплошь и рядом приходилось сталкиваться с "замедлителем" -так я называю ситуацию, когда время притормаживает свой бег. Первый раз это случилось еще в детстве. Было и потом, до гонок, несколько раз. А в гонках - это действительно сплошь и рядом. Вот, пожалуй, самый яркий, я бы сказал академический, случай.
1976 год. Последнее воскресенье октября. Традиционное рижское авторалли "Рудене". Тогда в этих соревнованиях участвовали и грузовики. Мы с напарником едем на ЗИЛе - шесть тонн "живого" веса и сто двадцать километров в час.
Спортивный ЗИЛ в работе. Шесть тонн массы умноженные на 120 км/ч
Раннее утро. Подмораживает. Четырнадцатый час соревнований. Подъезжаем к очередному скоростному участку. Называется он то ли Ропажм, то ли Тинужи - точно не помню. Помню только, что это километров двадцать лесных дорог и все сплошь повороты да прыжки. Остановились. Судья на старте делает отметку в наших документах и показывает нам часы с секундомером. Затягиваемся потуже ремнями безопасности, поправляем шлемы. Включаю переговорное устройство. В наушниках раздается голос штурмана:
- Двести, левый три на правый четыре, пятьдесят, трамплин-полет, пятьдесят, правый четыре.
Это он вводит меня в курс дел. Если всю сказанную ни тарабарщину переложить на человеческий язык, то получится примерно так: через двести метров после старта левый поворот, он проходится на скорости шестьдесят километров в час; потом дорога изгибается змеей и переходит в более плавный правый поворот, который можно пройти уже на скорости восемьдесят; за ним, через пятьдесят метров, трасса резко идет вверх и сразу вниз, образуя так называемый трамплин, а скорость машины здесь такая, что все колеса отрываются от дороги, и автомобиль пролетает какое-то расстояние по воздуху... ну и так далее - все двадцать километров.
Осталось пять секунд. Включаю передачу. Три... две... даю полный газ - старт! ЗИЛ резво берет с места. Ныряю в первый поворот и тут же без сброса газа перекладываю руль вправо, стрелка спидометра заплясала у отметки девяносто; взмываем вверх, полсекунды невесомости, и, приземлившись на все колеса разом, несемся дальше. Пошла привычная работа гонки. Двигатель звенит на предельных оборотах, дрожь его напряжения передается всему телу машины. Только на торможениях мотор утробно стонет, захлебывается, но потом, рыкнув, вновь взрывается оборотами. Бросаю автомобиль из одного поворота в другой, прыгаю, разгоняюсь, торможу и снова разгоняюсь.