Женщина затем спохватилась, достала рыбку из холодильника и положила Ляльке в лакушку.

Лялька, однако, все еще сидела как столбик, закоченев посреди прихожей, и глаза ее все еще напоминали виноградины, очищенные, без кожицы, с еле видной косточкой внутри.

Дыхание смерти, видно, поморозило ее пугливую душу.

Женщина не стала утешать кошку, задача была одна — как можно скорее вернуть все в прежний вид, тогда кошка тоже придет в себя.

И, как часто бывает, если один член семьи нерешителен, трусит или пребывает в истерике, то второй член семьи взбодряется и буквально взлетает на крыльях, чтобы спасти положение. Женщина забегала еще быстрее, поставила полку на пианино, на ней умостила пластинки, понесла постельное белье в ванную, быстро простирнула и повесила. Полотенца, по счастью, нашлись в виде одного кухонного на крючке и двух на трубе в ванной.

— Ничего! — бормотала Ляльке хозяйка. — Прорвемся!

Мало того, м-д тут же нашла отвертку и укрепила шурупы (хорошо не выкинутые), и быстро сложила тахту в дневное положение, спинкой вверх.

Всё!

И как легко было разрушать, а как тяжело ремонтировать, восстанавливать, приводить в порядок. Как трудно сгибаться, лезть в углы, собирать осколки, выносить, вкручивать, вытаскивать! Хуже всего было с телевизором. Пришлось дождаться ночи и выбросить его из окна полным напряжением сил, а затем там, внизу, разбитый остов легче было взвалить на тележку и отвезти к мусорному контейнеру.

Как война прошлась по мирной жизни м-д, как война.

Пусто выглядела большая комната без стульев и телевизора.

Однако же и безо всего может обойтись человек, если он выжил. Смотреть было нечего, но зато выступил из тьмы целый шкафчик книг. М-д поставила любимую когда-то пластинку, старинные танго!

Затем, под звуки музыки, она стала разбирать рюкзаки и чемоданы со старой одеждой. Вся жизнь прокрутилась перед ней, как кинохроника. Любимые тени ожили и окружили ее, хотя почти ничего из тряпья не налезло на м-д, уже располневшую от сидения перед ящиком (видимо). Хорошо. Имелось несколько кусков ткани, в уголке шкафа таилась старая швейная машинка, и кое-какую юбку можно было сварганить к тем старым трикотажным кофтам, которые еще налезали.

Тем более что м-д давно уже носила только самое завалященькое, а чистое и почти новое берегла для какого-то особого случая, для выхода в люди (который случай все не наступал).

Тут же, по пути, м-д собрала еще мешок старого рванья и негодной обуви, помня о тех черных тенях, которые получили от нее в подарок груду битых черепков.

Господи, какая новая жизнь открывалась теперь перед м-д, а вот кошка все сидела остолбенев, как много переживший человек, и все глядела в одну точку мутным, невидящим взором.

Вдруг кошка подняла уши. Скрипнул пол где-то там.

Женщина усмехнулась.

Ясно, что дом усаживается, ссыхается, половицы трескаются, это раз. Затем, во всех квартирах вверху, внизу и по бокам живут живые люди, у них кто-то бегает, что-то рушится, портится, чинится, движется, житуха такая, громко произнесла женщина, адресуясь, как всегда, к кошке.

Лялька же, подвигав ушками, легко поднялась с корточек и пошла на кухню, загребая передними лапами как тяжелая тигрица, что было странно при ее тщедушном сложении. Затем она деликатно присела перед своей лакушкой в угол носом, склонилась и взяла кусочек, тряхнув головой: решила продолжать жить.

Узнают их по нескольким приметам, узнают их такие же, как они. Эти приметы двойные, повторяющиеся. Редко кому они открыты. Странно также, что, узнав приметы, те, кто их узнал, не понимают ничего. И про себя самих не понимают. Только защемит сердце, и все. Замутится глаз слезой, какой-то неземной грустью, воспоминание так и не придет. Две родственные судьбы разминутся в пространстве.

Еще это называется любовью с первого взгляда (этот взгляд может больше никогда не встретиться с тем, родным).

Моменты узнавания — родственной ли души или знакомого места, знакомых слов и обстоятельств — проваливаются как в пропасть во мглу запрещенных воспоминаний.

Двойная примета, свет с нужной стороны, дом, освещенный этим светом, — и достаточно, человек узнает место. Но все, что было до того, после того, зачем тут место и свет, дом, ветер, — этого изгнаннику не дано будет понять. Он не вернется в прежнее время, в другую жизнь, ему надо влачить нынешнюю, какая бы она ни была, но без того, прежнего, света и счастья.

Ведь именно прежнее, уже случившееся, мило нам. Именно оно окрашено печалью, любовью, там осталось все, там было то, что называется словом «чувства». Теперь все иное, жизнь протекает без счастья, без слез.

Но это все предисловие, а суть рассказа в том, что человек очень торопился в родной город из командировки, бежал, опаздывал на самолет, ловил машину, мчался. Машину уже на шоссе остановил милицейский патруль за превышение скорости, брали штраф, шофер уходил-приходил, шло время. Подбежав к месту вылета, человек увидел уже пустоту, все.

Почему он так спешил — утром в другом городе забирали в армию его сына, внезапно, сорвав его с учебы. Об этом опоздавшему было сообщено недавно, он только вечером сумел позвонить домой с переговорного пункта, что все в порядке, завтра выезжаю. «Будет поздно», — лающим голосом сказала жена. И человек помчался. Проститься! На два года уходит любимое, единственное дитя, неприспособленное, не готовое к трудностям, жестокостям, к армейским нравам, мягкое дитя, любящее, домашнее, доброе, во дворе его в детстве били, в классе тоже имелись свои проблемы и садисты, теперь он уже учился в институте, все было позади, появились друзья такого же сорта, умные, домашние дети — и на тебе, утром уводят.

Человек-то, отец, был уже немолодой, и мать была не совсем молодая, сошлись в зрелом возрасте, уже на закате лет, и родили себе счастье, красивого, доброго ангела, которого сверстники (по мнению родителей) не ценили, как не ценит дикое племя первого пророка.

У отца была уже своя старшая дочь, старинная, как он ее называл, попросту тоже немолодая, плод ранней завязи, причем мать его дочери была старше мужа на одиннадцать лет. Связь их распалась, когда отцу было сорок два, а матери пятьдесят три, возраст! Отчаянный возраст и с той, и с другой стороны. Тут-то отцу и явилась любовь всей его жизни, тоже немолодая, полная нежности женщина без возраста, хрупкая, облачко волос вокруг золотой головы, синие глаза, новая сотрудница. И все было решено, и родилось чудо, златовласый, кудрявый, худенький младенчик, ангел. И прожили вместе восемнадцать с гаком лет, цепляясь друг за друга, прожили как бы еще одну, добавочную жизнь, вечно в тревоге за мальчишку.

Тут и наступила жестокая расплата, слезы и угрозы прежней жены и ее проклятья сбылись (пусть тебе все воздастся, что ты мне устроил!).

Отец опоздал на самолет. Мест на утренний рейс тоже уже не было.

Тогда отец новобранца получил остатки денег за билет и бросился на поздний автобус, доехал до вокзала и успел со слезами сказать проводнице, что-то сказать, так что она посторонилась и пустила беглеца в уже тронувшийся поезд, в тамбур, а там и в свое купе на верхнюю полочку, где и жестоко натопленном потолочном пространстве он и промаялся до утра и вбежал в квартиру, но там уже было пусто, на полу валялся мусор, лежала телефонная трубка, бибикая, в комнате сына неубранная кровать зияла как после казни.

Отец быстро сориентировался и узнал адрес призывного пункта в соседнем подъезде, там жил одноклассник сына, его вечный мучитель, по теперь что же. Бабка сказала, куда бежать, ее домашние тоже все ушли туда провожать парня после пьяной ночи.

Отец был там вовремя. Мальчик уже уходил с толпой нетрезвых, уродливых, хихикающих, подавленных парней.

Отец зацепился за рукав ребенка, закричал и очнулся в Америке, в образе неудачливого эмигранта Гриши, который был брошен своей трудолюбивой женой через полгода после приезда на ПМЖ. Она пошла работать уборщицей в мол, огромный сарай-магазин, а потом вышла замуж за профессора, своего школьного друга, встретились в этом моле. Счастливое совпадение! Гришу бросили как тряпку.