А еще я видел фотку, где она голая. Там у нее все не по-женщински, а по-мальчуковому. Плоскодонка, короче. Зато губищи как у Валерии Марини или у той негритоски с Сатрап. Говорю же, продвинутая.

Свисток из Венегоно говорит, что я типа маньяк: у меня есть вешалка, от которой я тащусь, и она похожа на смерть.

Забили, говорю, ты, говорю, еще реальнее моего курносой стремаешься, не то говорил бы о ней слова, а то ряшник-то вон как хлопает. Лучше бы, говорю, на твоем месте еще стоял Микеле Капачи (г.Традате).

Он кажет мне средний палец, скалится, заходит с той стороны каретки и говорит, что дело типа фуфел, если кому такие вешалки катят. Значит, у народа крыша точно ползет. В бабцах совсем рубить перестали, а без этого весь кайф по боку. У женчинок самые места — это грудя, ляжки там или типа бедра. У всех без разбора: длинноногих, худышек или хризантем. Вот ты спишь и видишь, будто притопил на такой, как по шоссейке — все пятьсот в час, и пошел колобродить по ее зигзагам. Взять хотя бы Клаудиу Шиффер. Лучше нету, ан не дистрофичка.

Что это у вас тут за ёперный театр, говорит начальник цеха Итало Каверсацио (г.Бьяндронно). Где бы ни работать, лишь бы не работать, ёптыть!

А я ему: ну рассуди хоть ты, Итало. Как тебе Кейт Мосс, ну эта, которая в рекламе духов там и прочего, такая, знаешь, вчера из концлагеря, щас такие в самом ходу.

Значит, так, парни, в бирюльки потом играться будем, а ща даешь норму, не то сорвем субботний немчуровый заказ; коли не подналяжете, меня самого в концлагере пропишут, что я скажу немчуре, когда они позвонют, где, мол, наш субботний заказ, вы что, смерти моей хотите?

Меня зовут Альдо Нове. Мне двадцать девять лет. Я писатель, которому больше всего подходят девушки, родившиеся под знаком:

1) Тельца

2) Девы

3) Рака.

Девушки, с которыми я обычно собачусь, родились под знаком:

1) Водолея

2) Близнецов

3) Овна.

Всю свою жизнь я мечтал принять участие в ток-шоу на швейцарском телевидении. И вот моя мечта сбылась!

Сижу я как-то дома, ну и тихо-мирно сам с собой забавляюсь, лысого, стало быть, обкатываю. А все потому, что купил себе висячий такой календарь на 1997-й. Во весь календарь — Синди Кроуфорд. По магазинам намылилась. Платье у нее белое с черным. А из-под платья трусики очень даже белеются. Короче, на фотке этой типа не Синди Кроуфорд по магазинам намылилась, а такая ломовая групповуха чувств, что забомбись на месте!

Синди Кроуфорд — улетная чувиха, не то что Шиффер там или Наоми!

Только я, значит, раздрочил, вот-вот кончита хлынет — дребезжит телефонкен. Поднимаю трубу, а сам уже того, спустил.

Звонит швейцарский продюсер. Спрашивает, не хочу ли я потусоваться в ток-шоу с доном Чотти и Линусом.

В общем, кончил я под чумовой такой коктейль из Синди Кроуфорд, дона Чотти, Швейцарии и ди-джея Линуса.

— Угу, — промычал я.

На другом конце, видать, ясно стало, что тут дрочат на картинку.

— Буду как шомпол. Ну, то есть как штык.

Продюсер дал мне адрес, и я ополоснулся.

На швейцарское это телевидение я приехал в три часа.

Везде чистота. Фантика на пол не бросишь.

В буфете пиво и тоблерон. Когда подтянулся дон Чотти, я в легкую так прибалдел.

А Линус даже не засветился. Вместо него нарисовались тот психиатр, что выдавал заключение по Мазо, и журналисточка из «Униты». Последним нагрянул милашка-ведущий.

Передача растянулась минуточек на сто. Пока туда-сюда, я и психодоктор этого Пьетро Мазо типа зависли друг на друге.

Не знаю, может, то была любовь? Хотя дальше дело не пошло, потому что ведущий трещал без передышки. Он задолбал нас вопросами насчет последней статистики: как подростки относятся к тому, что на ТВ нет приватности.

Когда я был подростком, никто меня на ток-шоу не звал. Я мучился и не понимал, зачем вообще живу.

Зато сейчас все по-другому. Меня зовут на ТВ, и я могу порассуждать о чем-нибудь таком-растаком.

Ну, скажем, на швейцарском ТВ вместе с доном Чот

Когда камеры берут тебя в объектив, вот тогда ты писатель. Писатель без телевидения — что сапер без лопатки. Если честно, цель везучего интеллигента — попасть на передачу «Другой киоск», культурненькую такую передачку, которую запускают по четвергам, в вечернем эфире, на втором канале.

Культура — это когда по телику показывают писателей вроде Ваттимо и Бузи, готовых стереть друг друга в порошок. Или вот молодых писателей. Все это творится в передаче «Другой киоск».

В тот раз среди молодых писателей был я (через неделю, в передаче о семье я тоже был) и Кьяра Дзокки.

С Кьярой Дзокки тяжелый случай. Тут мне ничего не светит.

Еще в студии были Никколо Амманити и его невеста, красотка Луиза Бранкаччо.

Никколо Амманити — мой любимый писатель.

А еще там были Изабелла Сантакроче (своими книжульками она впаривает всем и каждому); Тициано Скарпа; этот полоумный тип Пикка, который вечно залупается; Джулио Моцци; Дарио Вольтолини; Джузеппе Каличети; Андреа Пинкеттс и Томмазо Лабранка: для меня он — бог.

А еще были критики. Говнились все, как один (кроме Пиччинини).

Жаль, не было Паолы Маланга, той самой, которая написала «Все кино Трюффо» (изд. Baldini & Castoldi). У нее такие глаза — хоть стой, хоть падай, да и в целом кадр что надо.

До начала передачи Дзокки расхаживала по студии. За ней увивался Пинкеттс: ему жуть как охота, чтобы она написала с ним роман в четыре руки.

Повторяю для бестолковых: с Дзокки ловить нечего. Лучше расслабиться и подумать, как сварганить бестселлер.

В студии не было Инге Фельтринелли, Даниэле Луттацци и Нанни Балестрини. Правда, они шли в записи. А Фельтринелли даже была на связи в Милане. Она оделась во все красное и спикала на манер Этер Паризи.

Дальше показали книжку Даниэле Луттацци «С.п.а.з.м.». Даниэле угарный малый, так что было уже смешно. Один Даниэле Луттацци стоит десяти таких, как Альда Мерини, и пяти таких, как Марио Луци. Меня переполняет счастье оттого, что на свете есть Даниэле Луттацци.

О Нанни Балестрини словами не скажешь: это полный абзац. Ему шестьдесят, а дашь на сорок-пятьдесят меньше. Он абсолютно задвинут и абсолютно велик.

Сначала все писатели вошли.

Все входили нормально, кроме Кьяры Дзокки: она входила сексуально. Пинкеттс смотрелся как Муссолини. Тициано Скарпа шел ва-банк со своей книжулей «Глаза на Решетке».

Тициано Скарпа вроде Манганелли. Разница в том, что он идет ва-банк только на телепередачах.

Передачу запустили. Разорялись ни о чем. Томмазо Лабранка был круче всех. Какой-то критик в красных окулярах наехал на Сангвинети: решил, будто Сангвинети — один из молодых писателей. Ровно с катушек слетел.

В конце все перепрощались. Я так и не понял, выудил Пинкеттс у Дзокки телефончик или не выудил. Все равно там без мазы. С Дзокки ловить нечего. Лучше расслабиться и подумать, как сварганить бестселлер.