- К с-сожалению, я не усну.

- Я быстро.

- Хорошо.

Он вернулся с бутылкой «Гурджаани». Откупорил ее штопором, вмонтированным в нож, и протянул бутылку Садчикову.

- Нет, - сказал тот, - пей п-первым.

- За Вальку, - сказал Костенко.

Он пил долго, уже через силу, маленькими глотками, и ему казалось, что каждый глоток за Вальку - как в детстве «за маму» и «за папу» - обязательно принесет тому здоровье в жизнь.

- Держи, - сказал он, - твоя доля.

- За Вальку, - сказал Садчиков и допил все оставшееся в бутылке.

- Хорошее вино, - сказал Костенко.

- У грузин есть л-лучше.

- Там было только это. Что, оно тебе не нравится?

Садчиков усмехнулся:

- Д-да нет, н-ничего…

Потом приехал Коваленко из соседнего отдела.

- Как дела? - спросил он. - Наши волнуются.

- Пока неизвестно.

- Это что, вы пили?

- Мы.

- С ума сошли!

- Почему? - удивился Костенко.

- Ну, все-таки милиция… Решат, что мы все алкаши…

- Черт с ними. Пусть т-только Вальку спасут.

- А что говорят?

- Ничего не говорят. Как там Прохор?

- Его Чита топит, а Сударь молча помогает. Пока лягается, но дело-то ясное, вы его с поличным взяли.

- Не мы, - поправил Садчиков, - а Р-росляков.

- Значит, вы, если Росляков.

Врач-анестезиолог заглянула в лицо Рослякова и сказала скучным, обычным своим голосом:

- Больной порозовел.

Ассистент, «сидевший» на артерии, открытой для переливания крови в случае, если катастрофически упадет давление, тоже сказал скучным голосом:

- У больного действительно заметно порозовело лицо.

Профессор сказал:

- Он не больной, он раненый. Ясно вам?

- Ясно, - отозвалась анестезиолог.

И все в операционной улыбнулись.

- У парня мускулатура, - сказал профессор, - совершенно смертоносная для дам. Вообще-то мне всегда было непонятно, почему женщины так падки на мышцы, Галочка, почему?

- Мой муж худ, как палка.

- Ну это, я думаю, вы его довели с вашей строптивостью.

- Спасибо.

- Ешь тя с копотью, - удивился профессор, - и она еще обижается, вы слышите?!

Он затянул нитку, бросил иглу и отошел в сторону. Затем он поднял руки, и хирургическая сестра стала стаскивать с него перчатки и халат.

- Гоп со смыком это буду я! - пропел профессор и заметил: - Галочка, вы как жена сыщика должны знать эту песню. Ее кто поет: жулики или милиционеры? Я всегда путаю.

- Ее поют жулики.

- Ничего мотив, - сказал профессор, - а слова - так просто поэзия. Идите звоните вашему благоверному.

Галина Васильевна сняла маску и халат, стянула с себя перчатки и присела на краешек табуретки, чтобы прошла дрожь в ногах. Она видела затылок профессора; она видела, как кровь уходила теперь вверх - от шеи к затылку, и она понимала, как трудно далась ему эта операция, дерзкая и виртуозная, на почти безнадежном сердце.

Выглянув в коридор, она сразу же увидела Садчикова среди восьми мужчин, сидевших на скамейках. Он сидел, вытянув длинные ноги, и курил, низко опустив голову. Галина Васильевна подошла к нему и сказала:

- Здравствуй, родной. Он жив.

Что-то неуловимое, но понятное ей прошло по лицу Садчикова, она погладила его по щеке и присела рядом.

- Он уже говорит? - спросил Костенко.

- Он еще под наркозом. Но теперь все в порядке.

А потом, когда все смеялись и рассказывали что-то наперебой, мешая друг другу, в приемный покой выскочила сестра и крикнула:

- Галина Васильевна, скорей!

Стало тихо-тихо, и было слышно, как шальная муха бьется в окне, жужжа, словно тяжелый бомбардировщик. А потом все услышали, как простучали каблучки Галины Васильевны, и потом настала тишина - гулкая и пустая, как ужас.

У Рослякова остановилось сердце. Кончик носа сразу же заострился и сделался белым. Дали кровь в вену, но ничего не помогало. Тогда профессор вскрыл только что стянувшие грудь швы, отодвинул в сторону легкое и, взяв сердце своей желтой, сожженной йодом рукой, начал массировать его.

- Ну, - говорил он, - ну, ну, ну!

Он снова стал багровым, этот семидесятилетний профессор, и шея у него сразу же налилась кровью, и глаза сузились в меткие и всевидящие щелочки.

Сердце лежало в его руке, мягкое и безжизненное.

Он давил его сильно и властно. Он передавал ему силу и желание жить; он повторял все злее и громче:

- Ну! Ну! Ну! Ну!

Галина Васильевна стала рядом с ним.

- Остановка сердца, - сказал он. - Идиотизм какой-то! Ну! Ну! Ну!

Вдруг он замер: почувствовал слабый, чуть заметный толчок. Он сразу же ослабил пальцы и сдавил сердце едва заметным движением. Оно отозвалось - тук! Он сжал его еще слабее. А оно четче - тук!

- Ну же! - сказал профессор. - Мать твою! Давай!

И сердце снова сократилось.

- Где кровь? - сказал он. - Перелейте кровь! Быстро!

Дали кровь. И сердце стало все отчетливей и резче делать свою работу, а вся работа его - великая и мудрая - заключалась только в одном: в беспрерывном и размеренном движении.

- У него кончается наркоз, - сказала анестезиолог, - максимум три минуты.

- Терпи, парень, - сказал профессор Гальяновский и начал зашивать грудную полость. - Теперь терпи, коли выжил.

Галина Васильевна подошла к Рослякову и, нагнувшись к нему, стала говорить медленно и громко:

- Они все здесь. Они ждут тебя, Валя. Ты меня понимаешь? И Садчиков, и Костенко, и ребята из управления.

Росляков сосредоточенно смотрел в потолок и молчал. Глаза у него были огромные и бездонно-синие.

- Они все здесь, Валя, скажи, что ты меня слышишь, скажи!

Он ничего не мог сказать ей, потому что в горле у него была трубка, шедшая в легкие. Он только кивнул головой и нахмурился.

- Сейчас ты их увидишь, только будь молодцом, ладно?

Он снова кивнул головой, и Галина Васильевна увидела, как глаза у него стали темнеть.

«Как у новорожденного, - подумала она, - у Катюшки тоже потемнели глаза. Он новорожденный. Он был там, за гранью, он был мертвым».

- Выньте у него трубку, - сказал профессор.

- У тебя теперь все в порядке, - говорила Галина Васильевна и гладила его лицо, - мы зашили рану, теперь ты у нас молодец. Ты замечательно перенес операцию, теперь все будет в порядке.

Росляков закрыл глаза и наморщил лоб.

- Тебе больно, да?

Он кивнул головой.

- Терпи.

- Терплю, - прохрипел он и постарался улыбнуться.

- Молодец, ешь тя с копотью, - сказал профессор.

Профессор быстро накладывал шов, только что разорванный им. Наркоз кончился, и он шил по живому телу, а Росляков лежал, закрыв глаза, и морщился, а Галина Васильевна все повторяла и повторяла:

- Они все здесь, они ждут тебя, понимаешь? Садчиков, Костенко, Коваленко, и Бабин, и еще много ваших. Сейчас дотерпи, и мы их пустим к тебе, ладно?

Росляков открыл глаза, посмотрел на Галину Васильевну строго, требовательно, и слезы покатились у него по щекам.

- Все, - сказал профессор, - везите в палату.

Вернувшись в управление, Садчиков достал пачку «Казбека» и прочитал там номер телефона, который продиктовал Росляков в машине перед тем, как потерять сознание. Снял трубку, набрал номер.

- Да, - услышал он девичий голос.

- А-алену пожалуйста.

- Это я.

- Здравствуйте. М-меня просил вам позвонить Валя.

- Какой Валя?

- Росляков.

- Кто говорит?

- Его друг.

- Я его жду.

- П-правильно делаете. Только он не придет.

- Почему?

- Он р-ранен. В больнице на П-пироговке лежит.

В трубке долго молчали. Потом Алена спросила:

- Мне туда можно?

- Н-нужно. Хотя, я думаю, в-вас туда не пустят…

Алена бежала по уснувшим московским улицам. Она забыла переодеть тапочки, и поэтому ноги у нее промокли сразу же, как только она вышла из дому. Она бежала по лужам, почти по середине улицы. В лужах отражались звезды. Дождь кончился, небо стало высоким и ясным. Звезды казались по-южному огромными и низкими. В лужах они отражались точно и незыбко. Алена бежала по лужам, и звезды брызгами поднимались вверх, шлепались на землю и разбивались. Она бежала все быстрее и быстрее. Алене казалось, что сейчас все зависит от того, как быстро она прибежит в больницу к Рослякову, которого зовут детским именем Валя. Она бежала и плакала, а звезды брызгами взлетали в небо и пропадали потом, разбившись об асфальт, который был по-земному теплым.