Открывая дверь в большую, красиво убранную спальню, которую занимали ее подопечные, она заметила Лэси, все еще деловито занятую распаковкой изношенного, но идеально подобранного гардероба девочек. Тех самых вещей, которые Лэси тщательно упаковывала в чемоданы, в то время как Трикси держала мальчиков под прицелом.

– Вы видели его светлость, мисси? – спросила Лэси, поворачиваясь, чтобы посмотреть на Трикси. – Хотела бы я узнать, что он сделает со своим глупым братцем и его другом-хулиганом.

Трикси плюхнулась на стул, сняла туфли и с облегчением пошевелила пальцами на ноге.

– Его светлость воспринял все довольно спокойно, Лэси, хотя на мгновение мне показалось, что он готов задушить бедного молодого лорда Уильяма, – ответила она горничной, откинув утомленную голову на спинку стула. Она коротко засмеялась, вспоминая. – Вообще мне кажется, что он даже успокоился, услышав такого рода новости от мальчика. Похоже, он ожидал чего-то худшего. И кроме того, Лэси, я думаю, что не так трудно управлять толпой маленьких девочек. По крайней мере, они не похищают молодых мальчиков, не так ли?

– И его светлость согласился с вашими планами? – спросила Лэси, вешая последнее платье в шкаф. – Он собирается жениться на моей маленькой Евгении?

Трикси закатила глаза.

– Он даже еще не встречал твою дорогую маленькую Евгению, Лэси. Дай бедному человеку время свыкнуться с мыслью, что у него под крышей живут две незамужние женщины, прежде чем просить его сделать выбор между ними.

– А я могу остаться со своей дорогой девочкой.

Трикси громко рассмеялась, когда она посмотрела через комнату на большую кровать, где две спящие белокурые головы выглядывали из-под одеяла – два ангельских личика, красивых во сне.

– Герцог может быть очень властным человеком, но я не думаю, что он сможет разлучить тебя и Евгению. Я знаю, что даже я не сделаю попытки так жестоко разлучить вас. С другой стороны, вопли Евгении, вероятно, снесли бы крышу даже с этого большого дома. – Трикси поднялась, взяла свои туфли. – А теперь, если ты не возражаешь, я пойду в свою комнату, чтобы распаковать вещи прежде, чем принесут обед. Я думаю, мы поедим здесь.

Горничная кивнула, возвращаясь к чемоданам, в которых почти скрылось ее короткое, круглое тело, поскольку она старалась достать со дна самого большого чемодана полусапожки обеих мисс Сомервилль. Теперь ее опасения улеглись, и она не считала необходимым предложить свою помощь в распаковке вещей Трикси. В конце концов, та всего лишь была служанкой, не более того.

– Я дам вам знать, когда принесут еду.

Трикси потерла свою затекшую шею.

– Пожалуйста, сделай милость, Лэси, – сказала она, встряхнув головой и выходя из комнаты.

«Чего же ты ожидала? – спросила она себя. – Объятий, что погладят по голове, скажут спасибо, мисс?» За те два года, что она знала Лэси и девочек, она была их защитником, бухгалтером, даже родителем, за неимением более подходящего слова. Разве кто-нибудь додумался ее поблагодарить? Нет, они все считали, что она позаботится обо всем. Быть родителем, решила она твердо, – абсолютно неблагодарное занятие.

Стоя в центре своей маленькой комнаты, которую она выбрала для себя, Трикси вздыхала, понимая, что она расслабилась. Ей не нужно было их «спасибо», и она скорее была бы смущена, если бы услышала от них что-то подобное. Она хотела, чтобы все было по справедливости. Она хотела своей независимости.

Улыбаясь и вспоминая ошеломленное лицо герцога Глинда, когда она сообщила ему условия своего молчания, Трикси отказывалась замечать маленькое сомнение, шевелившееся глубоко в ее груди. Ведь то, что она делала, было абсолютно справедливым, так, по крайней мере, она полагала.

Гарри смотрел на дно своего стакана, пытаясь понять, когда же он потерял контроль над своей жизнью. Может, это случилось в тот момент, когда он впервые услышал имя Майлса Сомервилля и узнал, что человек обманул его умершего отца приблизительно на тридцать тысяч фунтов? Или это был тот самый час две недели назад, когда он, узнав, что этот самый Майлс Сомервилль в Лондоне, решил найти этого человека и убить его?

Была ли тем решающим моментом – поворотным моментом – готовность совершить преступление, которое лишило бы его контроля над своей судьбой?

Подвергся ли он возмездию некой более высокой власти, которая постановила, что Гарри Таунсенд, грешник, должен научиться раскаиваться в своих злых мыслях, в стремлении пронзить грудь Майлса Сомервилля?

Глинд громко фыркнул и залпом допил остатки вина. Он сомневался. Он очень сильно сомневался насчет происходящего. Нет, чтобы быть абсолютно точным, бразды судьбы он потерял давно – в тот момент, когда его родители решили увеличить число наследников Глиндов и произвели на свет второго сына. Уильям, его брат. Как же Гарри любил его! Как же он хотел окунуть мальчика в кипящее масло! Как мог Вилли так поступить с ним?

Пинч тихо вошел в кабинет, краем глаза наблюдая за герцогом, наполнил стакан своего хозяина, подложил новое полено в огонь и на цыпочках вышел из комнаты.

Гарри пробормотал «спасибо», взял стакан и, держа его на свету, наблюдал, как внутри загорается бургундское вино. Скоро он стал бы уже милым и пьяным, если бы смог продолжить пить. Нужно было выпить достаточно, чтобы забыть предыдущие объяснения Уильяма. Объяснения, которые были непосредственно связаны с Эндрю Карлайслом, виноватым во всех их проблемах, но которые очень мало проясняли, что же в последнее время произошло в его собственном доме.

Эндрю, прирожденный негодяй, мужественно взял вину на себя, как только все обнаружилось. Это не очень удивило Гарри, поскольку он знал, что мальчики сделают все, чтобы помочь друг другу. Наказывать Эндрю не было в компетенции Гарри.

Глинд сделал большой глоток вина. Какое это имело значение, так или иначе? Дело было сделано, женщины находились наверху, а скандал нужно было замять любой ценой. Он опустил стакан, на сердце было тяжело. Он не мог утопить себя в алкоголе, он должен был подумать. В любом случае он должен был придумать разумное объяснение, которое скроет от его тети Эмилии правду и в то же время гарантирует ему ее помощь.

К счастью, тетя задержалась в Лондоне на один день – эта задержка была как-то связана с портнихами, или модистками, или еще какой-то женской глупостью, но этот день был у Гарри, чтобы придумать объяснение тому, что здесь делают обе мисс Сомервилль, когда тетя Эмилия вернется в Глиндеварон. Его взгляд стал тверже. И эта Сторбридж должна согласиться с любой придуманной им историей, иначе он упечет ее в тюрьму, черт подери!

– Привет. Боже, как здесь темно! Вы пьете один? Трикси говорит, что человек, который пьет один, – это человек, который пьет по необходимости, а не потому, что он хочет выпить. Это верно? Вы алкоголик? Трикси говорит, что в Англии полно алкоголиков, что нельзя пройти и трех шагов в Лондоне, не столкнувшись с одним из них. Они выпили бы чернила, если бы не было ничего другого, настолько им нужно это жидкое утешение. Я думаю, что Трикси не нравится видеть пьяных людей. Что вы об этом думаете, ваша светлость? Вы ведь герцог, не правда ли? Я вижу, что вы не очень похожи на Вилли, но я думаю, что в этом кабинете кроме герцога никто не может сидеть и пить вино в полном одиночестве. Разве Вилли не восхитителен?

Гарри вскочил на ноги, чуть не опрокинув маленький стол с винным графином, и с разинутым от удивления ртом уставился на явление в дверном проеме.

Это был ангел – нет, если бы это было правдой, то это бы означало, что он совсем напился. Это была молодая девушка, самый красивый экземпляр женственности, на который ему когда-либо доводилось смотреть в пьяном или трезвом виде. Она была миниатюрной и с совершенной фигурой. Вся в золотом, с головы до пят, от золотых завитков ее волос, доходивших до талии, до подола ее золотистой ночной рубашки. Ее глаза были огромны, как синее небо, широко открытые в своей невинности и обрамленные неправдоподобно длинными черными ресницами. Ее чудесные губы были мягкими, полными, темно-розового цвета, на три оттенка темнее, чем естественный, здоровый румянец на ее безупречных щеках.