— Не узнал, что ль?

И больно хлопнул по плечу, будто хотел взболтать мою память.

— Волька?

— Ну! Ё-маё! — И кинулся меня обнимать. Во внутреннем кармане куртки у него была бутылка, которая больно давила мне на рёбра. Её он извлёк, откупорил крышку и протянул мне:

— За встречу.

Я сделал глоток. Алтынай скривилась и отказалась пить. Волька обратил внимание на неё:

— Кто это тут у нас? Я — Волька, анимастер-физикалист, многообещающий талант, — и протянул ей руку.

Алтынай нехотя пожала.

Волька выхватил у меня бутылку, сделал глоток портвейна и вернул, будто я нанялся к нему в бутылконосцы. Прищурился, всматриваясь в Алтынай, перевёл взгляд на аниматину:

— Сила искусства: мальчику нравилось изображение девочки, поэтому нашёл себе девочку-картинку.

— А ты точно анимастер? — холодно спросила Алтынай.

— Ё-маё, не похож? Слишком трезвый? — Он взял у меня портвейн и ещё выпил.

— А что мастеришь?

— Приходи, покажу. — Волька спохватился, вспомнив обо мне: — Пойдёмте все ко мне? Посидим, поболтаем.

Мои мысли были заняты прерванным началом возможного поцелуя:

— Давай позже. Три года назад ты не ответил на мой запрос на добавление в доску друзей.

Волька ухмыльнулся:

— Прости, брателло, не припоминаю такого. Что за доска?

— На Информбюро открылась доска, где списывались одноклассники.

Вмешалась Алтынай:

— Анимастер живёт в своём мире, и не знает о делах простых людей.

— Девочка-картинка права. Я избегаю бюро, объявления, инфодоски — все эти бездушные коммуникативные технологии. По работе хватает. Ну, пойдёмте. Или вы хотите смотреть пыльные аниматины в музее, вместо того, чтоб восхищаться смелой свежестью моего творчества?

Я настаивал:

— Давай в другой раз.

Но Алтынай вдруг заявила:

— Я бы пошла. В Музее как-то многолюдно сегодня.

Волька подхватил:

— Действительно, что произошло? Отчего все стали вдруг такими культурными?

Мы пошли к выходу. Рассказал Вольке о пропаже поезда и закрытии Вокзала.

Он восхищённо кричал:

— Во дела, ёпты. Хорошо, что я не читаю новости.

— Но в музей-то пришёл, как все? — спросила Алтынай. — Тебе тоже делать нечего?

— Я анимастер. Музей посещаю для вдохновения, по работе, в отличие от бездельников, вроде тебя, Картинка.

Оказалось, что Волька жил недалеко от Музея, то есть в элитном районе, опоясывающем центр Двора. Квартира на нижних этажах. Мы даже пешком поднялись по лестнице, а не на лифте. Лестница подъезда застелена ковром, а в углах цветы в кадках. Элитное жильё, как-никак.

— И давно ты вернулся? — спросил я.

— Пару месяцев назад. Хорошую работу в родном Дворе предложили. Чесслово, Лех, всё собирался тебя отыскать, свидеться.

— А что искать? Я всё там же живу, — сухо ответил я.

Прежде чем войти в квартиру, Волька попросил подождать у двери:

— Хочу видимость порядка создать, — и скрылся.

Алтынай уловила моё недовольство тем, что согласилась идти к Вольке. Тогда она приняла такое выражение лица, с каким встретила меня в кабинете Алибека: виноватый вызов. Мол, попробуй мне что-то предъявить. Не имеешь права.

Да, я читал её мысли.

Придумывал и тут же читал.

6

Не понятно, о какой видимости порядка говорил Волька. Не то, чтоб там было свинство, нет. Первое впечатление было восторгом — какой простор. Перегородки трёхкомнатной квартиры были убраны, образуя гигантскую студию. Даже кухня и ванна не огорожены.

В одной части, где у других людей спальня, стояли штабелями аниматины, наспех прикрытые большим куском холста. Что странно, так как Волька зазывал нас смотреть именно на его творчество. Впрочем, другие аниматины развешаны или стояли, прислонёнными к стенам. Одни обращены к нам лицевой частью, другие отвёрнуты. Задние панели сняты, можно было видеть анимационный механизм.

В центре квартиры — станок для анимастеринга. Подсветка прозрачной поверхности была включена, по ней разбросаны шестерёнки, обрывки плёнки и куски фигур. Напротив станка раскинулся большой, когда-то белый кожаный диван. На всех столах, стульях и креслах, лежали, висели или готовились упасть листы бумаги с эскизами аниматин.

Волька смахнул со столика стопку эскизов и передвинул его к дивану. Там тоже очистил место и посадил Алтынай:

— Айн момент, Девочка-Картинка, сейчас организую закуски. Чай или кофе?

— Ничего, спасибо.

Я хотел сесть рядом с Алтынай, но Волька крикнул с кухни:

— Эй, друг детства, ё-маё, помоги.

Пришлось перетаскивать из огромного холодильника коробки с пиццей и пирожными. Холодильник у анимастера был полон каких-то заморских яств. Сам Волька открыл шкаф и стал перебирать бутылки. Там был огромный выбор всего. От дешёвого портвейна, которым он поил меня в музее, до явно дорогих виски и рома.

Волька преподнёс одну бутылку Алтынай:

— Не желает ли Картинная Девочка бокал аргентинского красного? Сорт Мальбек, урожай 1866 года, когда наши родители были молоды, а самоучка Шай-Тай закончил мастерить халтурку под названием «Подростки в Абрикосовом Саду».

Я ожидал, что Алтынай снова скривится, но она легко уступила:

— Вино люблю. А это, судя по году, коллекционное.

Волька снял джинсовую куртку, закатал рукава рубашки и вонзил в коллекционное штопор:

— У меня ящик такого, девать некуда, а пить особо не с кем, ё-маё.

Под курткой не заметно было, что у Вольки фигура атлета. В детстве, в шутливых стычках, я забарывал его одной левой. Сейчас, пожалуй, не сунулся бы с ним в борьбу. Я не мог не отметить, как Алтынай скользнула взглядом, по его накаченным мышцам.

Волька поставил перед Алтынай бокал с вином. Налил мне и себе портвейн в стаканы. Подошёл к шкафу и раскрыл створки — внутри оказались большие колонки стереосистемы. Вставил диск и комнату обволокло звучание ненавистного мне джаза.

— Выпендрёжник, — не вытерпел я. — Джаз это для старпёров, не делай вид, что любишь.

Волька деланно удивился:

— Но мне нравится.

— И мне, — тихо добавила Алтынай.

Хотел обвинить её в лицемерии, уж я-то знал, какую ар-эн-би-шную ерунду она на самом деле слушала. Ладно, пускай корчат из себя утончённых интеллектуалов, я же останусь самим собой.

7

— А родаки где? — спросил я, когда Волька обновил портвейн в стаканах.

— Остались Киеве, куда мы переехали, чтоб я поступил в Академию Искусств на анимастеринг.

— Ты живёшь один? — удивилась Алтынай. — Сколько тебе лет?

Волька показал на меня стаканом:

— Мы ровесники.

— Как же ты обошёл закон? — осведомился я.

— Ё-маё, закон-шмакон. Плати и делай что хочешь.

Я помотал головой:

— Не верю, чтоб коммунальщики прописали девятнадцатилетнего на хате без родаков.

— Да ну тебя, Лех, ё-маё. Скучно рассказывать. Есть люди, которые предоставляют документы, типа, это они живут в квартире. А на деле живу я. Квартплату отдаю им, и всё чики-пуки. Участковый мент тоже в доле.

— То есть ты богач? — прямо спросил я.

— Не богач, но зарабатываю. Да и тратить особо не на что. И не на кого.

Алтынай с готовностью восхищаться посмотрела на холсты:

— Продаёшь аниматины?

Волька замялся:

— И да, и нет. Я в рекламе работаю. Мои, так сказать, творческие аниматины ещё не достигли популярности, поэтому разрабатываю рекламатины.

С бокалами в руках, как на богемной выставке, мы рассматривали работы, которые Волька вытаскивал по одной:

— Анархо-анимализм, абстрактная статика, непроектная механика, физикализм, и остальные нефигуративные направления анимастеринга, вплоть до сюрреалистического морфинга — это то, чем я сейчас живу.

Аниматины иллюстрировали эти термины сочетаниями бесформенных пятен, дёрганных анимаций и нервно мультиплицирующихся слоёв краски. Из некоторых объектов вырастали щупальца, трансформирующиеся в параллелепипеды, разбивающиеся на треугольники или символические иероглифы.