— Я добр. Но не люблю воров. Этот красивый перстень принадлежит царю Библа. Его знает весь просвещенный мир, и я обязан отослать его хозяину.

Перстень никогда не принадлежал царю Библа. Это знали оба.

— Но…

— Хватит! Я устал от твоего голоса. Я согласен выпустить убийц моего отца за скромный выкуп: один талант серебра за голову. Сегодня — начало разлива Большого Хапи. Через год — с новым восходом Песьей звезды — я прикажу их умертвить.

— Я принесу выкуп. Но отпусти женщину. Он беременна.

Номарх дружелюбно улыбнулся:

— Женщины размягчают волю и ослабляют разум. Если ее не будет с тобой, ты наверняка успеешь к сроку. А теперь прощай! Пусть Тифон светит тебе. Эй! Кто там! Проводите господина!

До самой зимы Астарт бил крокодилов, продавал грекам шкуры и мускус, но нужной суммы не мог собрать: приходилось поддерживать силы узников передачами, многое требовала также скрытная охота, хотя Астарт словно с частицей жизни расставался с каждым дебеном. Экономил на всем: ночевал в зарослях Нила под хохот гиен и вопли шакалов, питался семенами лотосов и рыбой. Пробовал есть мясо крокодилов, но несколько дней не мог найти места от мучительной рвоты.

Он возненавидел Египет, Нил, крокодилов, заросли папирусов и вкус лотоса. Его убивала одна мысль, что Ларит рожает в тюрьме. В минуты ярости он бросался в гущу спящих крокодилов и колотил по лопающимся панцирям единственным своим оружием — бронзовым ножом парасхита.

Заняться промыслом крокодилов надоумили ионийские купцы-охотники, которые давно вышли из тюрьмы и продолжали свое опасное ремесло. Они били крокодилов способом, который освоили безбожники Элефантины: ночью, с помощью крючьев и наживки — куском свинины. В лодке находился живой поросенок, которого заставляли истошно визжать. На звук устремлялись рептилии со всех окрестностей. Проглотившего крючок крокодила тут же вытаскивали на берег, перерубали спинной нерв и еще с живого сдирали шкуру.

Астарт охотился другим способом, более опасным, но не требующим ни лодки, ни поросят для приманки. Он прятался в яме, вырытой в песке на излюбленном пляже чудовищ. Как обычно, перед полуднем животные выползали на отмель, чтоб соснуть на солнце. Поглазев по сторонам, каждый крокодил выбирал местечко, громко фыркал, зевал и засыпал с широко раскрытой пастью. В этот момент появлялся Астарт и, стараясь не попасть под удары хвостов, способные переломить кости любому великану, бил своим ножом по затылочным буграм зверей на выбор. Иногда после набега на песке оставалось до пяти туш. А иногда, если не мог найти ничего съестного, удары были настолько слабы, что все крокодилы исчезали в воде невредимыми.

Однажды на глазах Астарта большой, похожий на бревно, крокодил перевернул утлую лодчонку рыбака. Человек исчез в мутных волнах с душераздирающим криком. Астарт услышал ужасный хруст костей. Крокодилья пасть вырвалась из воды, встряхивая мертвеца, как терьер крысу. Астарт упал на лопнувшую корку ила, бессильно молотя кулаками. А намокший парус перевернутой лодки уносило течением… Какой-нибудь рыбак вытащит утлую посудину на берег и помолится богам, на редкость расщедрившимся.

Грустно шумели метелки папирусов и тростника. Где-то мычали быки: это крестьяне возделывали свои илистые поля под ячмень и пшеницу. Нил стремительно спадал, обнажая метры жизни. Наступило самое прекрасное время года, называемое в Египте перт. На пилонах храма бога Себека, погруженных в голубые в это время года воды Нила, курился фимиам. Богомольцы бросали с храмовых причалов в реку сдобные лепешки и слоеные пироги. Тысячи раскормленных крокодилов тяжело возились у стен, покрытых водорослями и ряской. Выстроившиеся жрецы пели торжественные гимны: шли богослужения в честь бога воды.

Процессия жрецов и богомольцев скрылась за тяжелыми скрипучими воротами храма, и их голоса продолжали славить бога Себека и Большого Хапи.

Астарт вытер слезы и начал счищать с локтей и колен липкий ил.

Невзрачная собачонка какого-то паломника осторожно приблизилась к воде, стараясь проникнуть взглядом в глубину. Схватив розовым язычком несколько капель, отскочила и замерла. Затем вновь приблизилась и пила чуть дольше.

Астарт взошел на каменную пристань, разглядывая носы пришвартованных унирем, долбленок, лодок-плотов из тростника. Между судами лениво плескались серо-зеленые полчища рептилий. "Вот бы где поохотиться!" Прочитай кто его мысли, Астарта разорвали бы в клочья.

Собачонка, напившись, взбежала на пристань и, принюхавшись, злобно зарычала: Астарт весь пропах мускусом.

Астарт покинул храмовую пристань. Он брел вдоль берега усталый, голодный, злой на весь мир. Его Ларит, друзья ждут, а он беспомощен как никогда. Он уже и не верил, что в человеческих силах заработать гигантскую сумму — три таланта серебром!

Краснокожие крестьяне шли по полям и разбрасывали полбу во взрыхленный ил, черпая пригоршнями из мешков. Женщины гнали следом овец и быков, чтобы втоптать зерна в землю и не дать ветру и солнцу погубить будущий урожай. Египет трудился. Деревни обезлюдели. Все были на полях, у реки, дающей жизнь. Астарт видел натруженные спины и руки. Он им завидовал, этим людям. И его одиночество было еще мучительней.

Бородатый крестьянин и его сутулая жена с удивлением смотрели на стоявшего посреди поля чужестранца и пытались понять, что он бормочет. Полдесятка малышей испуганно жались к материнской юбке. Египтянин огляделся — не видят ли соседи — и протянул Астарту ячменную лепешку.

Несколько дней Астарт бродил среди усыпальниц Города Мертвых. Долго смотрел в таинственные глаза Сфинкса, пытаясь понять тех, кто зовет его "отцом страха". У Великой Пирамиды тоже долго стоял, погруженный в размышления, и наблюдал, как безмолвно и равнодушно курилась песком громада, закрывшая полнеба.

Усилием воли Астарт сбросил оцепенение и по едва приметной дороге у подножия пустынного плато зашагал в Мемфис. Может, судьба улыбнется ему в городе Имхотепа и Ахтоя.

Слева — Нил с его зарослями, деревнями и пашнями. Вдали, у самого горизонта — голые, мертвые скалы, где во времена Великих фараонов древности добывали камень для пирамид. И опять пирамиды, полуразрушенные, засыпанные песками, вечные стражи безжизненного плато.

Темнело. Подножия гигантов закутались в сумрак, и только их вершины блестели на фоне густеющего неба.

Неожиданно Астарт почувствовал, что за ним следят! Нервы и мускулы затрепетали словно перед битвой. Он некоторое время продолжал идти, потом присел, сделав вид, что зарывает что-то в песок, затем отряхнулся и отправился в сторону Мемфиса. Обернувшись, увидел, как два маджая торопливо разрывают песок.

Астарт злорадно захохотал. Маджаи, похожие друг на друга, как близнецы, выхватили мечи и в несколько прыжков догнали финикийца.

— Где остальные? Где твои друзья? — выкрикнул один из них и вдруг с воплем подпрыгнул, словно хотел взлететь, и упал, неестественно изгибаясь и хрипя. Второй маджай дико озирался, готовый вот-вот закричать. Он умоляюще посмотрел на Астарта и даже раскрыл рот, намереваясь взмолиться, но запела невидимая тетива, и стрела впилась в бритый затылок маджая. Стражник ткнулся лицом в песок.

Из-за древней, разрушенной стены вышли двое мужчин и женщина. Они осмотрели убитых, переговариваясь между собой и бросая взгляды на Астарта. У обоих мужчин были грубые, обветренные лица и густые, выжженные солнцем до пепельного цвета волосы, падающие на плечи. Старший, кроме того, был более массивен, высок ростом, бородат. Молодой поражал несоответствием могучих плеч и тонкой девичьей талии. Женщина под стать им, крепкая, сильная, смотрела по-мужски пытливо и жестко.

Старший из мужчин что-то произнес, молодой вытащил стрелы из тел, и все они не спеша отправились в сторону западных ворот Мемфиса.

— Эй! — крикнул Астарт, ничего не понимая.

Все трое обернулись. Старший дружелюбно проговорил: