Если бы он думал, что попросив ее бежать, спас бы ее, он бы так и сделал. Но, мало того, что Руби не поверила бы ему, он был убежден, что побег ей не поможет. Они нашли бы ее, вернули и удержали там, где она должна была быть, пока не наступит нужный час. Время заканчивалось.

Вечеринка сходила на нет. Несколько человек уже ушли, и Эстер собирала грязные тарелки. Пора уходить. Зэйн догнал уходящую Руби и выхватил коробку с печеньем.

– Могу я проводить вас до дома? – спросил он, стоя с печеньем в одной руке и кошачьей статуэткой в другой.

Руби ошеломленно замерла. Не то, чтобы он до этого момента был самым дружелюбным соседом, но он до сих пор не был уверен. Он не знал, что она была избранной, пока не увидел кошку. И не понимал, что кто-то по соседству активно работает против нее. Тот факт, что нефритовая кошка оказалась на этой вечеринке, а не на пороге ее дома и не пришла по почте, намекал, что один из соседей Руби в деле.

Если он не найдет способ спасти ее, то она не доживет до Рождества.

Одна из вещей, которые больше всего нравились Руби в Голландском Дворике, – это то, что все здания отличались. Одни были кирпичными, другие обшиты вагонкой . Яркие и приглушенные цвета чередовались, указывая на индивидуальность тех, кто жил внутри. В новых районах все здания выглядели однообразными, дворы были маленькими, в них не было ничего индивидуального. У их квартала по соседству, более старого, построенного в пятидесятых, определенно был характер. Даже рождественские украшения намекали на жителей домов. Некоторые были сделаны со вкусом, другие были слишком кричащими. Некоторые – и ее, и профессорский среди них, вообще не были украшены. Она планировала взять с чердака украшения Милдред, но до сих пор не сделала этого. Ей не хватало часов в сутках. Кроме того, она прилагала все усилия, чтобы избежать праздников, так почему она должна мучиться с елкой, которую никто, кроме нее, не увидит?

Ее дом был спокойного бледно-желтого цвета, и она очень усердно работала, чтобы поддерживать в должном состоянии сад Милдред и обильную растительность у парадного входа и на заднем дворике. Дом был небольшим, но очаровательно теплым и уютным. И оплаченным. Дом Зэйна Бенедикта был кирпичным. Массивный и хорошо сохранившийся дом, но его предпочтения в жилье были столь же просты, как и предпочтения в выборе одежды. Она подозревала, что внутри много книжных шкафов и серая или коричневая меблировка.

Тодд жил к югу от Зэйна, и его дом был все таким же, каким его оставила его мать, переехавшая во Флориду, и назначившая его ответственным за фамильный особняк. Двухуровневый, белый с синими ставнями; и, как и все соседи, Тодд не торопился стричь газон. Руби не думала, что у него есть травоядный питомец. Если Тодду не удастся выиграть приз в виде бесплатного обслуживания газонов, его лужайка никогда не станет великолепной. Он натянул неаккуратные, но красочные рождественские гирлянды вокруг входа, и установил большую пластмассовую фигуру Санты на лужайке. Внутри, как она подозревала, дом украшали лавовые  лампы, занавески из бусин и черно-белые афиши. Девушка надеялась, что никогда не узнает, права она или нет. Бросив взгляд вверх и вниз по улице, она могла увидеть отражения личностей домовладельцев в их жилищах.

В ее доме она все еще видела Милдред. Оставит ли она когда-нибудь свой след в этом месте? Осмелится ли?

Она была удивлена, что Зэйн остался с ней, когда перед ними вырос дом. Он сбавил шаг, чтобы остаться около нее, и, кажется, на самом деле, собирается довести ее до двери. Сама мысль об этом заставила ее сердце сжаться. Ее печенье великолепно, но никакой мужчина никогда не откусывал кусочек, а потом хватал Руби так, словно обозначал свои требования.

Поздним вечером было бы холодно, но прямо сейчас температура воздуха была достаточно комфортной, даже притом, что сейчас декабрь. Вот она – выгода проживания далеко на юге. Ее Снупи-свитер на самом деле был слишком теплым для такого дня.

После мгновения неуклюжей тишины, когда Зэйн повернулся к ее дому, Руби, выпалила:

– Я не ищу мужчину. В моей жизни мужчина не нужен. Я совершенно счастлива в одиночестве, и я не собираюсь меняться. – Она не стала добавлять, что еще не отчаялась, потому что это будет звучать, ну, в общем, отчаянно.

– Хорошо, – сказал он, не удивляясь и не обижаясь.

– Просто я не хочу никаких недоразумений, – объяснила она. – У праздников есть тенденция делать людей странными.

– Я все понял, – сказал он. – Я не нападаю на вас, я просто пытаюсь быть дружелюбным.

– Пока все ясно, – сказала она, стараясь говорить твердо, но не строго. Возможно, в конечном итоге она заговорила как стерва, но лучше уж стерва, чем вертихвостка. Она захотела выложить карты на стол. – И как долго вы собираетесь держать у себя мою кошку?

– Всего несколько дней, – сказал он. – Пойдет?

– Конечно. Мне на самом деле интересно услышать, что вы можете узнать о ней. Вещь определенно уникальная.

Он издал горловой рассеянно-уклончивый звук, когда они ступили на парадное крыльцо.

– Хорошая ночь, – сказала она, вставляя ключ и поворачивая его в замочной скважине.

– Спасибо за печенье, – сказал он.

– Пожалуйста. – Она закрыла за собой дверь и заперла ее, и, на мгновение, прижавшись к двери спиной, глубоко вздохнула, внезапно уверившись, что должна была пропустить вечеринку и остаться дома, и выдержать гнев Эстер.

Оставшаяся часть вечера прошла как обычно. Она надела свою пижаму и посмотрела шоу, которое записала на DVR . На вечеринке она съела столько всякой всячины, что ужинать не хотелось, но около семи она съела тарелку овсянки. Завтрашнее утро начнется рано, так что она заползла в кровать приблизительно в восемь сорок пять, и натянула одеяло до подбородка. Будильник был поставлен на четыре. Утро понедельника всегда было сложным, даже при том, что сейчас учащиеся на каникулах, у нее было много заказов для вечеринок и подарков, да и местные жители часто посещали ее магазин. Она счастливица. Бизнес шел хорошо.

Боясь, что волнения дня будут продолжать мучить ее, Руби закрыла глаза, ожидая, что за сон придется сражаться. А вместо этого она почти сразу же уплыла вдаль.

Каллида пыталась бороться с цепями, что связывали ее, но она была слишком слаба, чтобы двигаться. Он что-то подмешал в ее вино, что-то, предназначенное забрать ее последние силы. Она была беспомощна, связана и лежала ничком на холодном каменном полу. Она хотела позвать на помощь, но даже если бы она могла издать адекватный звук, кто пришел бы? Никто. У нее не было никого, чтобы спасти ее, никого, чтобы скучать по ней, когда она уйдет. Единственный человек, который – как она полагала – был ее другом, сотворил с ней это. Дезко симулировал заботу о ней, обещал показать ей чудеса Рима, а вместо этого держал ее здесь, далеко от большого города, всегда обещая «завтра», «завтра», и «завтра». Он одевал ее в прекрасные хитоны, изобильно кормил, дарил драгоценности и другие симпатичные вещи. А теперь он предал ее: отравил, связал руки и оставил здесь. Почему?

Дверь в ее каменную темницу открылась, и Дезко вошел внутрь. Он улыбнулся ей, улыбнулся с большой теплотой, а ведь он лгал ей, заключил в тюрьму и дал наркотики, от чего она едва могла двигаться.

– То, что ты совершишь, очень важно, Каллида, – сказал он своим успокаивающим, приятным голосом. – Ты принесешь последнюю жертву во имя власти, более великую, чем любая, которую ты когда-либо знала.

– Пожалуйста, отпусти меня, – прошептала она.

Дезко покачал головой.

– Не могу. Время пришло. Видишь луну?

Каллида обернулась – пришлось приложить большое усилие, поскольку голова была невероятно тяжелой, перед глазами все расплывалось – и увидела полную луну через маленькое окошко высоко в каменной стене темницы. Яркая, большая и властно мерцающая.

– Вижу.

Мужчина, которого она любила, встал над ней и начал петь, призывая демона. Каллида попыталась закричать, но не смогла. Дезко сжал что-то в руке, и от нее начал подниматься черный дым. Нет, это был не дым, это была просто тьма, тьма столь глубокая, что выглядела безграничной. Бесформенная тьма выросла и уплотнилась перед самыми ее глазами. Это была форма не человека, а большой, черной кошки с огромными лапами и пылающими красными глазами. Массивное, и в то же время бесплотное, как великое небытие в форме гигантской кошки, плавало в воздухе.