- Прочитать? - спросил Матвей, доставая письмо.

- Покажите, - попросил матрос.

Матвей поднес к его лицу конверт. Афонин пробежал глазами адрес и попросил:

- Положите под подушку, я потом прочитаю.

Матвей сунул конверт под подушку. Подумал, что матрос сам не сможет достать письмо и распечатать - руки у него забинтованы. "От девушки, и он стесняется", - догадался Матвей. Афонин смотрел в потолок. Может быть, сейчас он думал о том, как отнесется к его беде девушка. Он был сильным и красивым парнем. И уже никогда не будет прежним его лицо, здоровым и сильным его тело.

"Обидно будет, если девушка его предаст, - подумал Матвей. - Да, обидно. А как поступил бы Афонин, случись такая беда с его девушкой? Неизвестно, как. Может, бросил бы ее. Женщины великодушнее и самоотверженнее в любви. И все-таки надо будет написать этой девушке".

Матвею захотелось как-то утешить матроса, и он сказал:

- Ничего, не в этом красота человека.

Афонин покосился на него и промолчал. Когда Матвей уходил, матрос попросил:

- Домой ничего не сообщайте, я потом сам напишу. А вместо меня на камбуз пусть назначат матроса Варосяна, он к нам недавно пришел. Небось сейчас плохо кормят? "Удивительные все-таки люди у нас", - думал Матвей, возвращаясь в гавань.

9

Лодка вернулась утром. Дубровский, оставшийся за командира, уехавшего в отпуск, приказал всем отдыхать. Весь день матросы спали. Перед ужином Дубровский подвел итоги похода, сделал несколько замечаний. Впрочем, замечания были несущественные. В целом лодка задачу выполнила, стрельбу провели с оценкой "отлично".

После ужина к Матвею подошел старший матрос Бодров:

- Товарищ лейтенант, я бы хотел с вами поговорить.

- Пожалуйста.

Они зашли в каюту. Увидев, что Матвей не один, Семен вышел, чтобы не мешать. Таков был их неписаный закон.

- Я вас слушаю, Бодров.

Неожиданно матрос спросил:

- Товарищ лейтенант, есть у нас правда?

- Что вы имеете в виду?

- Уж на службе-то, думал, все по справедливости делается, а теперь вижу, что и тут обман.

- Да вы объясните толком, в чем дело. О каком обмане вы говорите?

- А вот последняя стрельба. Вас, правда, не было в этом походе. Когда мы отстрелялись, старпом стал выводить оценку. Что-то там подсчитал, и у него, видно, не вышло отличной оценки. Тогда он говорит мне: "Напиши, Бодров, что обе торпеды прошли в районе трубы". Я во время стрельбы был на корабле - цели, в группе записи, видел, что торпеды прошли под кормой. Ну, приказ есть приказ, я написал, что в районе трубы. Вот и вышла отличная оценка...

Что ему ответить? Матвея беспокоил и сам подлог, и в особенности настроение матроса. До этого все казалось просто: есть офицеры, которые отдают приказания, и есть матросы, которые их исполняют. И все зависит от того, насколько тактически грамотно и правильно мыслит офицер и насколько умело и быстро исполняют его приказания матросы. Если они хорошо обучены и дисциплинированны, значит, все в порядке.

Но теперь он вдруг увидел, что все не так просто. Анализ и оценка действий проводятся не только в кают-компании. В матросских кубриках идет свой суд, свое обсуждение этих действий. Что сейчас думают матросы? Моральная травма нанесена не одному Бодрову. Наверное, есть и другие матросы, у которых поколебалась вера в справедливость. Как они будут действовать завтра? Офицеры проявляют поистине трогательное участие к Афонину, получившему большую физическую травму. А можно ли отмахнуться от Бодрова, от других, которые травмированы морально? Ведь от этого зависят их работоспособность, настроение.

Может быть, оставить все это на совести Дубровского? Может быть, на лодке были и другие подобные факты и о них знают? Что ты знаешь, ведь ты служишь тут без году неделю? Имеешь ли ты право вмешиваться, не сочтут ли тебя выскочкой?

А разве важно, что о тебе подумают, а не то, что ты обязан сделать? Если даже не только Дубровский, а и все остальные будут против тебя, ты должен поступить так, как подсказывает совесть.

- Вот что, Бодров. Я не знаю, как все это было. Я вам верю. Да, это обман, ложь. Этого не опровергнешь, факт - упрямая вещь. Но это лишь отдельный факт. Очень хорошо, что вы рассказали мне о своих сомнениях. Я не знаю, что я сделаю, но я сделаю все, что смогу. Досадно, что я сам не был в походе.

- Товарищ лейтенант, вы можете ссылаться на меня, я не боюсь.

- Хорошо, Бодров. А почему вы пришли именно ко мне?

- Я на это не сразу решился. Конечно, можно было бы пойти к замполиту, к Петру Кузьмичу. Он бы тоже правильно все рассудил. Не потому, что должность его такая, а потому, что человек он настоящий. Но я пошел к вам, потому что ведь нам с вами вместе служить.

- Спасибо за откровенность. Я постараюсь не обмануть вас, Бодров.

- Разрешите идти? - весело спросил матрос.

- Идите.

Бодров вышел.

Матвей взволнованно шагал по каюте. Что теперь ты должен предпринять, лейтенант Стрешнев? Пойти к Елисееву? Но это мог сделать в Бодров. Однако он пришел к тебе. Он ждет от тебя не сочувствия, а действий. Каких?

Пожалуй, Матвей никогда не нуждался в совете так, как сейчас. Но ни Вадима, ни Андрея не нашел ни в казарме, ни на лодке, наверное, они ушли в город.

"А почему, собственно, не спросить у самого Дубровского, не высказать ему прямо в глаза все, что я думаю по этому поводу, не потребовать от него объяснений? Пусть он старший по званию и по должности, но ведь мы оба коммунисты..."

Дубровский выслушал его спокойно и, помолчав, холодно спросил:

- У вас все?

- Да. Но я хотел бы знать, почему вы это сделали.

- Потому что мне дорога честь лодки, на которой мы служим. Правда, вы-то служите без году неделю, а я подольше.

- Но если вы заботитесь о чести лодки, то почему же решили оберегать ее столь бесчестным способом? Вряд ли экипаж согласится таким образом отстаивать честь.

- А вы не говорите за весь экипаж.

- Я верю в порядочность наших людей.

- А в мою, значит, не верите?

- Извините - не верю, - твердо сказал Матвей.

В глазах Дубровского мелькнуло сначала удивление, потом вспыхнула злость. Но Дубровский сумел подавить ее и сказал совершенно спокойно:

- Вы, товарищ лейтенант, просто еще не понимаете многого. Ничего, служба обломает вас.

- Служба или вы? - усмехнувшись, спросил Матвей. Дубровский внимательно посмотрел на него и заметил:

- Однако дерзости вам не занимать. Ну да ладно, по молодости и это простить можно. Но вот вам мой добрый совет: не лезьте не в свое дело. У вас своих забот хватит, а если не хватит, я вам их добавлю. А с моими позвольте мне самому разобраться. А сам не сумею - вышестоящие начальники помогут. Кстати, они обо всем знают, вы тут не сделали открытия. Что касается вашего личного мнения, то оставьте его при себе. Все, можете идти, - сухо закончил Дубровский и начал перебирать Лежавшие на столе бумаги.

Стрешневу не оставалось ничего другого, как выйти. "Ну и чего я добился? Если Дубровский сам доложил обо всем начальству, то мне действительно нечего соваться в это дело..." Эта мысль хотя и не принесла Стрешневу удовлетворения, но все-таки он испытывал облегчение от того, что все высказал Дубровскому.

В тот же вечер Стрешнева вызвал замполит. Елисеев открыл ящик письменного стола, достал оттуда телеграмму:

- Читайте.

Матвей развернул телеграмму:

"Ваш запрос положении семьи Катрикадзе сообщаю все живы здоровы справка тяжелой болезни матери фиктивная райвоенком Логинов".

Матвей свернул телеграмму и положил ее на стол.

- Что скажете? - спросил Елисеев.

- А что тут скажешь? - Матвей провел ладонью по волосам. - С одной стороны, обман. А с другой - тот же Катрикадзе отдал кожу Афонину. Причем, заметьте, в тот самый день, когда собирался в отпуск. Что теперь с ним прикажете делать? Наказать за обман, конечно, надо.