Всего пару лет назад в Райт-Паттерсоне Гас и Гордо — так называли Гордона Купера — были закадычными друзьями, любившими полетать на выходных. Потом Гордо перевели в Эдвардс, где в то время служил Дик Слейтон. Теперь они втроем находились в одном корпусе — этом необычном новом корпусе астронавтов; и когда по ночам слышался тягучий оклахомский говорок Купера, в них просыпалась ярость. Иногда, в субботу вечером, они все вместе заходили к кому-нибудь в гости, и Купер начинал рассказывать о чем-либо удивительном, что случилось с ним, когда он испытывал F-106B или любой другой истребитель в Эдвардсе. И тогда кто-нибудь не выдерживал и говорил: «Я расскажу вам, что Гордо делал в Эдвардсе. Он занимался техникой». Причем слово «техника» произносилось так, будто Гордон был интендантом, табурмажором или капелланом.

Дик Слейтон гордился тем, что в Эдвардсе он занимался самым главным — летной эксплуатацией. Такие, как он, пилоты, «выдавливали оболочки» новейших самолетов, самыми последними из которых были истребители серии «Сенчури», в том числе и F-106B. На нем летал и Гордон, но быть инженером значило быть неудачником. Гас и Гордо оставались друзьями и даже иногда устраивали гонки на автомобилях, а позже и на скоростных катерах. Гордон был дружелюбным и беззаботным парнем и не мог не нравиться. Но порою его небылицы приводили Гаса в ярость.

И все это ничуть не расстраивало Гордо! Он, похоже, не обращал на реакцию слушателей никакого внимания. Он продолжал болтать, растягивая слова, словно был круче всех. Он постоянно и повсюду хвастался, и окружающие не понимали его… как и систему оплаты полетов.

Даже Гас не понимал Купера. Но у Гордо если и были слабые струнки, то лишь слабости пилота, решительно прокладывающего путь вверх, по могущественному зиккурату. В самом деле, почему бы ему не стать лучшим среди семи астронавтов? Еще не поздно! Ему всего тридцать два. В нем пылает честолюбие летучего жокея. Купер, как и все прочие, знал, что в Эдвардсе считалось гораздо престижнее испытывать истребители, чем быть инженером. Но он занимался техникой, и чувствовал себя на своем месте. Если вы летчик и при этом техник, то можете увидеть проект с двух сторон — со стороны администрации и со стороны тест-пилота. Как будто вы руководите проектом и при этом еще и летаете… Непробиваемая самоуверенность Купера основывалась главным образом на том, что он являлся «самородком, родившимся за рулем», как было принято говорить. Когда дело доходило до явного апломба в обращении с крылатым аппаратом, никто из астронавтов, вероятно, не мог его превзойти. Его отец был полковником авиации, кадровым офицером, и Купер начал летать, когда ему еще не исполнилось шестнадцати. Со своей женой Труди он познакомился на базе Хикам-Филд, когда поступил в Гавайский университет. Она тоже была пилотом. Летать для Купера было как дышать. Казалось, он оставался совершенно невосприимчивым к обычным опасностям, подстерегавшим во время полетов; во всяком случае, он вел себя в небе абсолютно спокойно. За всю свою карьеру летчика он ни разу не испытывал мучительных сомнений. Все, что нужно, он получит — это лишь вопрос времени. В этом он был убежден.

Когда в Лавлейсе и Райт-Паттерсоне начались тесты по отбору астронавтов… что ж, все стало очевидным. Наступил его черед. И он ничуть не сомневался в том, что его выберут. А недостаток рекомендаций его вовсе не беспокоил. Его выберут! Он это знает! Когда дело доходило до чего-нибудь вроде суровых проверок физической формы, он легко справлялся с ними и только подмигивал с видом знатока. А пройтись по коридору с зарядом бария внутри — что ж, он считал это сознательным тестом на стресс. Ничего страшного, если вы понимаете смысл тренировки. Стресс? Гордо был настолько расслаблен, что психологи, проводившие тесты на стресс в Райт-Паттерсоне, едва могли в это поверить. А когда тесты завершились, Купер заявил своему командующему офицеру в Эдвардсе, чтобы тот подыскал ему замену — он собирается стать астронавтом. И это было еще за месяц до того, как действительно начался отбор.

Оказалось, что Купер вовсе не такой наивный и простодушный, как думали некоторые. С самого начала психологи НАСА задавали кандидатам в астронавты множество вопросов об их семейной жизни. И вовсе не в целях установления связей с общественностью: просто в психологии полетов существовала хорошо известная теория, согласно которой супружеские разногласия являлись главной причиной ошибочного поведения пилотов и часто приводили к фатальным последствиям. Здоровые инстинкты кадрового офицера заставляли Купера отвечать, что его семейная жизнь с Труди и детьми очень благополучная, просто прекрасная со всеми вытекающими последствиями. В это было довольно трудно поверить, поскольку Купер и Труди жили не в одном доме и даже не на одной широте. Они разъехались: Труди и дочери жили возле Сан-Диего, а он остался в Эдвардсе. Стало ясно, что наступило время примирения. Купер тут же отправился в Сан-Диего. Он много говорил с женой об их раздельном проживании, о своих перспективах в НАСА, и так далее… Как бы то ни было, Труди с двумя детьми вернулась в Эдвардс. Они снова зажили под одной крышей. Купер опять стал воплощением американской мечты — перед последним этапом отбора, — и никто в НАСА ни о чем не догадался.

После того как Купера выбрали, журналисты из «Лайфа» зацепились за то, что он был менее опытным, чем большинство других астронавтов. Купера это ничуть не смутило. Гордо заявил, что он, к тому же, самый молодой из всех и, вероятно, станет единственным из них, кто полетит на Марс.

То, что действительно несколько расшатывало уверенность Купера в себе, касалось связей с общественностью: рекламная шумиха, поездки туда-сюда, во время которых всякие местные авторитеты усаживали тебя во главе стола, хлопали по спине и просили встать и «просто сказать несколько слов». Поездки эти были главным образом в те города, где производились компоненты для «Меркурия», например в Сент-Луис, где на заводе Мак-доннелла делали капсулу, или в Сан-Диего, где строили ракету «Атлас». Сент-Луис, Сан-Диего, Эйкрон, Дейтон, Лос-Анджелес — и всегда кто-нибудь хотел, чтобы ты «просто сказал несколько слов».

Именно в таких случаях становилось абсолютно очевидно, что семеро американских астронавтов — совершенно разные люди. Гленн, похоже, принял правила игры. Ему всегда не хватало улыбок и рукопожатий, и у него всегда были наготове эти самые «несколько слов». Более того, вернувшись в Лэнгли, он отправлял открытки рабочим, с которыми встречался на сборочных предприятиях, и скупо хвалил их, словно они трудились над проектом вместе, были партнерами в этой великой авантюре, и он, астронавт, никогда не забудет сияющую физиономию сварщика. Идея, поддерживаемая НАСА, состояла в том, что астронавт должен оказывать влияние на всех поставщиков: это обеспечивало безопасность, надежность и эффективность работы.

Как ни странно, но это действовало. Когда Гас Гриссом отправился в Сан-Диего на завод компании «Конвэйр», где работали над ракетой «Атлас», ему пришлось гораздо тяжелее, чем Куперу. Уговорить Гаса «просто сказать несколько слов» — это было все равно что вручить ему нож и попросить вскрыть главную вену. Но сотни рабочих собрались в главном зале завода, чтобы увидеть Гаса и остальных шестерых; они лучезарно улыбались. Заводское начальство произнесло несколько слов, потом сказать несколько слов предложили астронавтам, и, когда очередь дошла до Гаса, он вдруг впал в оцепенение. Он открыл рот и выдавил из себя: «Ну… работайте как следует!» Это было ироническое замечание, подразумевавшее продолжение: «…потому что именно моя задница усядется на вашу диковинную ракету». Но рабочие начали радоваться, как безумные. Они радовались так, будто услышали самые волнующие и вдохновляющие слова в своей жизни. Работайте как следует! В конце концов, на верхушку нашей ракеты усядется задница малыша Гаса! Они стояли целую вечность и радовались от души, а Гас смотрел на них отсутствующим взглядом с балкона Папы Римского. И это еще не все. Рабочие — именно они, а не администрация, — сделали огромный транспарант и растянули его высоко в пролете между колоннами; надпись гласила: «Работайте как следует».