– И что? Много счастья тебе это принесло.

– Первое время – да. А потом... да что там говорить? Сам видишь... богатею и кайфую.

– Вот и меня кто-нибудь так полил... из фонтана в форме члена, – сказал прокурор, бросив на Афанасия пристальный взгляд.

Человек в черном пальто тем временем чуть приостановился на последних ступеньках и, вынув мобильный, поднес его к уху – очевидно, начальнику второго отдела службы безопасности БАМа кто-то позвонил.

– Он у меня сидел буквально минут десять, – с ненавистью выговорил Никитин, – так у него этот мобильник стрекочет два раза в минуту... видать, человек нарасхват!

Впрочем, недавний посетитель прокуратуры не стал долго разговаривать: бросив две-три короткие фразы, он сунул телефон обратно во внутренний карман пальто и спустился к машине.

Фокин прищурился: в походке и жестах этого человека мелькало что-то неуловимо знакомое, грациозно-позерское.

– У меня такое ощущение, что я его где-то видел, – выговорил он.

– А и видел, – откликнулся Никитин, – его хозяин владеет телеканалом федерального значения. Так что все прихвостни БАМа время от времени мелькают по «ящику». Хотя вот этот – вряд ли...

...Охранник никитинского визитера распахнул перед боссом дверь «Кадиллака», тот наклонился и проскользнул в машину, но перед тем, как совершенно скрыться в салоне, он поднял лицо и бросил один-единственный короткий взгляд на затянутое кружевными морозными узорами окно, за которым стояли и наблюдали за ним Фокин и Никитин.

Афанасий издал короткий горловой звук и отступил от окна. Никитин вздрогнул и посмотрел на него с удивлением и досадой:

– Ты чего?

– Н-ничего, – пробормотал Афанасий. – Налей-ка мне еще полстаканчика, Тимофеич, и пора мне на работу. А то у меня еще сортир не убран, а там какая-то тварь наблевала.

Никитин покачал головой, но ничего не сказал, хотя по его лицу было видно, что неловкая отговорка Фокина не ввела его в заблуждение.

Афанасий залпом выпил поднесенный ему коньяк, промусолил слова благодарности и вышел из кабинета под взглядом сначала настороженного Никитина, а потом разозленной секретарши, которая, естественно, не могла забыть фокинских слов касательно ее «половой жизни».

Афанасий был потрясен.

И было отчего.

Потому что в человеке, которого так долго и остервенело материл Никитин, в «новом русском», не последнем человеке в службе безопасности Маневского, Фокин узнал так долго и безуспешно разыскиваемого им единственного своего друга.

Владимира Свиридова...

– Ну как, Владимир Антоныч?

Свиридов устроился поудобнее на мягком кожаном сиденье «Кадиллака» и, когда тот плавно тронулся с места, ответил:

– Кобенится, гнида. Думает, что он плотно прикрыт. На Администрацию Президента даже ссылался. Только я прямо из его кабинета позвонил первому заму Администрации и коротко обрисовал создавшеся положение. После этого, конечно, лед тронулся... как сказал бы Остап Бендер.

– Какой Бендер? – осторожно спросил один из охранников. – Это не из балашихинских, которого еще при Даудове чикнули в казино?

– Нет, это из Ильфа и Петрова, – невозмутимо ответил Свиридов, а охранник почтительно кивнул, вероятно, сочтя упомянутых Владимиром людей не очень широко известными подмосковными или провинциальными авторитетами.

...Последние полгода пролетели для Свиридова, как несколько дней, как несколько феерических снов, тянущихся один за другим и обрастающих новыми – небывалыми – подробностями и образами. Во-первых, Владимир проделал просто-таки головокружительную карьеру: от готового пациента психиатрической клиники до не самого последнего человека в грандиозной империи одного из самых богатых людей страны – Бориса Александровича Маневского, широко известного как БАМ. Или Мани, вероятно, от английского слова «money» – «деньги».

Излагать этапы этой чудо-карьеры не имеет смысла: слишком много пришлось бы излагать. Единственное, что хотелось бы заметить по этому поводу, так это то, что, несомненно, Свиридову оказывали серьезнейшую протекцию и буквально выталкивали наверх.

Кто и зачем это делал – догадки по этому поводу могли бы быть весьма прозрачными, но Владимир меньше всего был склонен гадать. Как говорится, человек предполагает, а бог располагает.

И то, что в ведение Владимира через два месяца после начала его работы на Бородина и Маневского отдали так называемый второй отдел службы безопасности БАМа, номинально оформленный как охранное агентство «Атлант», Свиридов не посчитал чем-то из ряда вон выходящим.

Так что теперь Свиридов получал бог знает сколько тысяч долларов в месяц, жил в двухуровневой элитной квартире в центре Москвы, ездил на «Кадиллаке», а в гараже еще стояли «Ягуар» и «Феррари».

Неофициальные средства передвижения.

– Куда поедем, Владимир Антоныч? – спросил водитель, атлетичный молодец с добродушным широким лицом и массивной, словно бы литой шеей.

– Домой, – коротко бросил Свиридов, а потом после паузы поправил: – В клуб.

Клуб «Сан-Тропе» находился на первом этаже элитного дома, в котором – четырьмя этажами выше – располагалась новая квартира Свиридова. Так что следующие одна за другой короткие фразы «домой» и «в клуб» для Владимира, по сути, означали одно и то же.

«Сан-Тропе» был элитным заведением, в котором собирались богатые люди, чтобы спокойно, за чашечкой превосходного кофе или за плотной трапезой обсудить свои проблемы, поиграть в бильярд или почитать газету. Конечно, все это можно делать и дома, но элита современности так привыкла быть на виду, что даже самые повседневные свои дела предпочитает выносить на люди.

Нечего и говорить, что владельцем «Сан-Тропе» был Борис Александрович Маневский.

В такой ранний час – около одиннадцати утра – клуб был фактически пустынен. Директор «Сан-Тропе», невозмутимый худощавый господин средних лет, сидел неподалеку от входа в роскошном белом кресле и читал газету. При появлении Свиридова он встал и почтительно, но с чувством собственного достоинства кивнул.

– Виктор Андреич, Светлана еще не появлялась? – спросил Владимир.

– Она ожидает вас в Красном покое.

Свиридов кивнул и, дав знак охране ожидать его у входа, прошел в упомянутый Виктором Андреевичем Красный покой клуба «Сан-Тропе».

Этот Красный покой представлял собой несколько комнат с высоченными четырехметровыми потолками, чуть затемненных алыми жалюзи на окнах, с тяжелыми темными шторами очень приятного для глаза темно-красного оттенка.

Эти комнаты были не так велики, но тем не менее создавали эффект просторности (хотя красное – это сужающий цвет) и были отделаны и обставлены с истинно восточной роскошью.

Комнаты были обтянуты алым шелком, затканным золотыми цветами, со свисающими с потолков изящными лампами тонкого венецианского стекла, искусно стилизованными под восемнадцатый век.

Роскошная мебель глубоких алых, красных, бордовых, иногда почти до черноты, а порой до переливающегося светло-апельсинового тона оттенков. На стене одной из комнат была развешана коллекция великолепного оружия – кривые турецкие сабли образца восемнадцатого века, прямые итальянские кинжалы и стилеты, старинные русские морские кортики, английские охотничьи ножи, прямой двуручный меч в ножнах, изысканно инкрустированных серебром, и рукоятью со вкрапленными в нее, словно капли крови, рубинами.

Казацкие шашки, палаши, отделанные золотом шпаги и рапиры.

И каждый экспонат был прочно прикован к стене тонкими позолоченными цепями, наверняка выполненными из самого прочного – вполне современного – сплава.

Свиридов вошел в совершенно круглую комнату, опоясанную огромным диваном.

На стенах комнаты были растянуты несколько шкур – две тигриных, одна леопарда, медвежья и шкура черной пантеры. А над входом была прибита голова оленя с раскидистыми ветвистыми рогами.