Цапффе пишет в „Последнем Мессии“: „Вся видимая нами жизнь изнутри и снаружи опутана репрессивными механизмами, социальными и индивидуальными; они могут быть прослежены в формулах повседневной жизни…“ Квартет формул, которые Цапффе избрал для иллюстрации индивидуальных и социальных механизмов репрессий, наверняка является наиболее банальным из возможных, что, вероятно, было сделано им преднамеренно, ибо эти явления особенно знакомы нам из повседневного существования. Данные механизмы связаны с психоаналитической теорией бессознательных репрессий, хотя также опасно доступны и сознательному разуму. Сознательное использование этих механизмов не проходит безнаказанно. Например, для человека с избыточным весом или курильщика, которые могут разыграть идиотов, чтобы полакомиться кексом или выкурить сигаретку. Или для солдата, который вместо того чтобы отчетливо осознавать риск для собственной жизни, прибегает к рационализации — Родине, богу, и тому подобному. Как не пройдет это даром для тех, кому суждено страдать и умирать (то есть буквально для каждого), кто не желает добровольно признаться в том, что просто тянет время, разыгрывая старый спектакль, позволяющий отвлечься от настойчивых мыслей о смерти и предшествующих смерти страданий. Безусловно, это не пройдет даром для художников, пытающихся удержать эстетическую дистанцию от своих „оживших“ творений, дабы те не подрезали им поджилки.

Как только факты, которые скрывают репрессивные механизмы, становятся доступными сознанию, они должны быть немедленно удалены из нашей памяти, иначе новые репрессивные механизмы должны будут прийти на смену старых, с тем, чтобы мы могли продолжать предохранять себя коконом лжи. Если этого не происходит, то мы оказываемся обречены на хмурые утра, застланные слезами полдни, и депрессивные вечера, вместо того чтобы распевать мантру о том, что каждый день и во всех отношениях мы становимся лучше и лучше. И хотя порой мы можем признаваться себе в использовании хитроумных средств, при помощи которых мы заставляем себя делать то, что мы делаем, подобные признания являются лишь более высоким уровнем самообмана и парадокса, а вовсе не доказательством пребывания на вершинах некой мета-реальности, где мы, наконец, сможем убедиться в собственной подлинности. Мы можем заявлять, что знаем, что для нас уготовано в этом магазинчике жизни. Но мы ничего не знаем об этом.

И не можем знать, если только хотим продолжать выживать и размножаться.

Аннотирование попыток человечества блефовать с собой в интересах своего вида выявляет обширную литературу о самообмане, отрицании, и подавлении.^{10}

При этом никто из тех, кто работает в этой области науки, не верит до конца в то, что человеческая жизнь является таким болотом самообмана, отрицания и репрессий, что, в сущности, мы уже не различаем где верх, а где низ.

При этом в анализе самообмана, отрицания и репрессий, представленном Цапффе, мы так же не различаем верх и низ, но не расплачиваемся за это незнание дорогой ценой. Многие из нас успешно отупляют свое сознание, и держаться на уровне мышлении значительно ниже того, на который способны, что является трагедией человеческого вида, приведшей к забвению многих. Те же, кто пренебрегает или уклоняется, страдает от последствий.

Некоторые из тех, кто изучает самообман, отрицание, и т. д., полагают, что данные оздоровительные практики способствуют росту нашей позитивности, при этом не затрагивая позитивность соседних граждан. Такие говорят о самообман, отрицание, и пр. как о „полезных фантазиях“ или „позитивных иллюзиях“, рассматривая их как скрепы индивидуальностей с социумом. (В своей книге „Жизненная важность лжи, Простые истины: психология самообмана“,1996), Дэниел Големан исследует, каким образом люди и коллективы моделируют обман, направленный на сдерживание враждебности и тревоги, которые высвобождаются в случае неуклонного соблюдения этического принципа искренности.) Другие авторы полагают, что практики самообмана слишком сложны для эффективного анализа. Это не означает, что практики самообмана не поддерживают вызывающие отвращение действия путем искусного отрицания этих действий (Стэнли Коэн, „Состояния отрицания: что следует знать о жестокости и страданиях“, 2001); это лишь означает, что мы не можем знать, как в этих случаях работает самообман. Наконец, многие из тех, кто изучает самообман, полагают, что мы не способны к самообману, потому что наше сознание не способно что-то знать и не знать одновременно, что подразумевало бы вовлечение нас в парадокс.

Тем не менее существуют те, кто стоит свои рассуждения именно вокруг этого предполагаемого парадокса. К примеру, подобные выкладки представлены в книге Кента Баха („Анализ самообмана“, Исследования философии и феномена», 1981), где предлагаются три способа уклонения от нежелательных мыслей, доступных сознанию субъекта: рационализация, уклонение, и заглушение. Которые идентичны изоляции, анкеровке, и отвлечению в человеческой жизни, выделенных Цапффе. Любой может ввести предмет в состояние самообмана, в зависимости от обстоятельств и необходимости. Само собой, эссе Баха не распространяет эти три категории самообмана на весь человеческий вид, как это делает Цапффе. По Цапффе, мы все является от природы и по необходимости ложными и парадоксальными существами, и должны были бы прервать свое существование в виду своей чуждости к этой действительности, поскольку не можем существовать такими как есть, и не можем так же существовать и другими, и потому должны ограничивать сознание, чтобы сохранить свое психическое здоровье.

В книге «Почему мы лжем: Эволюция обмана и бессознательного» (2007) Дэвид Ливингстон Смит исследует механизмы самообмана и отрицания, как индивидуальные, так и социальные, с точки зрения эволюционной психологии. Этот подход приводит его к выявлению механизмов, аналогичных названным Цапффе, и диагностирующих человечество как парадокс. Тезис Смита сводится к тому, что с целью адаптации и удобства самообмана и обмана других, в некотором отдаленном прошлом человеческий разум раскололся на два уровня — сознательных и бессознательных процессов. В этом смысле гипотеза Смита о процессе отрицания соответствует психоаналитической теории репрессий, посредством которой индивидуумы отрицают неприятные факты о себе перед самими собой, и в более широком смысле, перед другими. По сути дела Смит является психоаналитиком, это очевидно из его заявления о том что «вездесущая возможность обмана — это важнейшее измерение всех человеческих отношений, даже самых центральных: наших отношений с самими собой».

Цапффе рассматривал психоанализ как еще одну форму анкеровки, при этом не так важно, осознаем ли мы существование репрессивного механизма, или этот механизм действует полностью бессознательно. Для Смита и Цапффе результат один и тот же: окклюзия реальности (блокирование, аналогично «вертится на языке»). Еще один аспект, равно разделяемый Смитом и Цапффе, заключается в том, что их идеи о человечестве не поддаются научной верификации, ни сейчас, ни возможно вообще. Смит, по всей видимости, не понимает этого обстоятельства, поскольку на заключительных страницах своей книги выражает надежду, что в один прекрасный день, человечество, по его словам, «прорвется в реальность». В заключении «Последнего Мессии» Цапффе пессимистически сомневается в том, что подобное может когда-либо случиться, и это единственное разумный вывод, к которому он может прийти. Смит бы и сам мог усомниться в реальности своей мечты о прорыве человечества в реальность, поскольку весьма очевидно, что люди всегда будут нуждаться в подавлении, самообмане, и иллюзиях. Нам не стоит надеяться на достижение утопии, в которой мы перестанем отвергать реальность, которую сегодня подавляем. Да и кто, кроме пессимистов, станет задумываться, о возможности таких утопий?